Любимая песня космополита - Андрей Курков

Я стоял в этой тишине и сырости, и ощущал своей кожей, как холод обволакивает меня, как зябнут пальцы на ногах.

А там на город сейчас опускается вечер, и покрасневшее солнце готовится покинуть небосвод.

Я смотрел на стоявшие на полках бутыли с вином и, отвлекая свои мысли от холода, удивлялся, что даже в такой темноте стекло может порождать блеск, матовый, но заметный для глаз блеск.

Как раз, наверное, в это время на площади святого Лаврентия должен был бы звучать выбранный мною гимн города, который так и не стал вольным. Странно думать, что именно сегодня должен быть отпразднован первый День Независимости…

Все-таки это была прекрасная мечта! И вот только там, в погребе, я смог по-настоящему ее оценить. Даже обидно стало, что, наслаждаясь собственной свободой и мечтая о том, чтобы она продлилась до конца моей жизни, я практически ничего не сделал для этого. Даже проблема создания или поиска гимна была для меня довольно обременительной, а о чем-то еще я и думать не хотел: каждому свое – мне был поручен гимн, Тиберию – герб, остальным – бескровная или «кровная» революция и последующее построение свободного города-государства. Еще одна утопия окончилась приказом «Пленных не брать!»

Это была прекрасная мечта. Наверно, единственная в своем роде.

И именно за ее неудавшееся осуществление отдали свои жизни ребята, получившие из рук генерала Казмо боеприпасы, а из уст его – весь набор призывающих к подвигу слов. «До последнего патрона… святая обязанность… свобода или смерть…» Ферзи никогда не погибают. В крайнем случае, они сдаются. Погибают пешки…

Но все-таки это была прекрасная мечта.

Я провел рукой по торцевому кругляшу бочки – гладко обтесанный дуб – потом опустил ладонь на деревянный краник, находившийся почти на уровне днища. «Интересно, – подумал я, – неужели вино в бочках не дает осадка?!»

А холод уже огрубил кожу моих рук, лишив ее гладкости.

Но ведь никто не отменял сегодняшний праздник. Никто не объявлял о том, что он не состоится. Просто те, кто знал о нем, или погибли, или убежали, или, как я, где-то прячутся… И никто не может мне помешать отпраздновать этот день здесь, в чьем-то погребе… Никто?! Это я опять преувеличиваю. Могут, очень даже могут помешать, обнаружив меня здесь и помня о приказе: «пленных не брать».

Но я не собираюсь лишать себя этого, может быть последнего для меня праздника!

И я открыл краник и услышал, как зажурчал ручеек вина, проливаясь на пол погреба. Я подставил сложенные лодочкой ладони, подождал, пока они наполнились почти «до краев». Потом поднес ко рту…

– За свободу! – произнес я и окунул губы в прохладное, чуть-чуть терпкое вино.

После двух жадных глотков мой «ручной бокал» опустел и я снова подставил его под журчащую струю.

Кажется, вино помогало от холода. Во всяком случае я больше не думал о сырости.

Я пил, пока не почувствовал, как отяжелел мой язык. А когда почувствовал это, то решил, что пришла пора петь гимн. И, выровнявшись, вытерев мокрые от вина ладони о спортивные брюки, я запел, безбожно фальшивя, но совершенно искренне:

Пусть всегда будет солнце,

Пусть всегда будет небо,

Пусть всегда будет мама,

Пусть всегда буду Я…

Ну вот, думал я допев гимн, торжественная часть праздника окончена и теперь можно расслабиться. А как можно расслабиться, если ты сидишь в темном погребе, сидишь ночью, и только в одном тебе повезло – это винный погреб.

И я снова подставляю ладони под струю и, набрав в них вина, «умываю» лицо. Потом снова набираю и пью, пью. Потом облизываю ладони ленивым языком и снова подношу их под краник.

Жаль, что не на чем сидеть. Но ничего, еще немножко вина, и я смогу комфортабельно устроиться прямо на полу, но, конечно, не в винной луже.

А праздничное настроение уже при мне и я даже внутренностями своими чувствую эту долгожданную независимость…

Эту полную независимость сегодняшних событий от меня…

И мою полнейшую зависимость от них…

И еще немного вина в мои ладони… Я выпью это вино в другом углу погреба. Я совсем забыл, что спустился сюда по ступенькам.

Присаживаюсь на холодный бетон и думаю о том, что напоследок необходимо произнести хотя бы один значительный тост.

А глаза слипаются и мысли мои скорее напоминают кроссворд, чем связную идею.

Но все-таки я разглядываю этот мысленный кроссворд и шепчу – произносить громко мне уже не под силу – тост, кажущийся мне удачным:

– За День Зависимости!..

А глаза слипаются; отяжелевшие руки устали держать в сложенных лодочкой ладонях вино, но вылить его на пол жалко, да и стыдно не выпить после такого тоста.

Еще один глоток и я снова вытираю мокрые ладони о свои спортивные брюки, а глаза уже закрываются и я сдаюсь. Не осталось во мне больше бодрости, чтобы сопротивляться наступающему сну. И, опустив голову на поджатые под себя колени, я ухожу в завтра.

Моя ночь длилась недолго. Холод оказался в конце концов сильнее сна.

Еще находясь в состоянии полудремы, чувствуя винную тяжесть в голове, я попытался вырваться из этого холода и, превозмогая дрожь в коленях, поднялся по бетонным ступенькам погреба к выходу и распахнул дверцу.

Низко свисавшие звезды заглядывали мне в лицо. Теплый, ласковый, как женские пальцы, ветерок дотронулся до щек, до подбородка.

Густое черно-синее небо начиналось сразу над головой и я мог дотянуться до него руками.

Выбравшись из погреба, я присел на скамеечку, вкопанную в землю около сарая и, наслаждаясь южным ночным теплом, снова закрыл глаза.

Я не спал и даже не дремал. Я слушал ночь и слышал в ней что-то чужое, но не очень громкое. Может быть, это был шум вчерашнего боя, все еще звеневший в моих ушах и моей памяти.

Невесомое тепло воздушными потоками кружилось вокруг меня, укачивало, как ребенка, но в то же время пробуждало во мне бодрость.

И отчетливее издалека звучали, отдаваясь эхом, чьи-то разговоры и какой-то шум.

Я сидел с закрытыми глазами, пока не услышал пробуждающуюся жизнь. Сначала это была маленькая птичка, спрятавшаяся в винограде, потом – чайки.

А черно-синюю густоту неба уже растворяли первые солнечные лучи, и звезды гасли на моих глазах, сначала поднимаясь высоко-высоко над землей, а потом исчезая, будто кто-то вытягивал их на ниточках вверх, на другую сторону неба. Может быть, просто так, а может быть, для того, чтобы начистить их до блеска для следующей ночи.

Город не спал. Он и ночью кажется не спал, а сейчас те самые шумы и голоса звучали еще громче.

Но ни выстрелов, ни взрывов слышно не было, и мне вдруг показалось, что не было никакого боя. Ведь вся вчерашняя боязнь ушла из моей головы вместе с хмелем.

Я поднялся и выглянул на улицу.

Несколько человек в синих рабочих комбинезонах копошились у двухэтажного домика всего в нескольких шагах от меня.

– Поторапливайтесь! – говорил один из них, держа на ладони карманные часы. – Мы должны все закончить к приезду отдыхающих…

Я вышел на улицу, перешел на другую сторону и оттуда посмотрел на рабочих.

Один из них, стоя на деревянной лестнице, вставлял новые стекла в окна второго этажа. Двое других замазывали цементом выбоины от пуль на стене. Рядом на тротуаре стояла банка с краской.

Да, похоже в городе начиналась новая жизнь, которая ничем не отличалась от старой. Здесь снова ждали отдыхающих.

Еще раз посмотрев по сторонам и убедившись в полном отсутствии людей в военной форме, я не спеша пошел по улице.

Минут пять спустя я прошел мимо еще одной бригады в синих комбинезонах, старательно занимавшейся уничтожением следов вчерашних событий.

На меня никто не обращал внимания и это придало мне смелости. Дальше я шел уже твердым шагом, так, как ходил по этим улицам до вчерашнего дня.

– Эй, парень! – неожиданно окликнули меня.

Я вздрогнул, но обернувшись, увидел на другой стороне улицы еще одного работягу. Это он меня звал.

– Что? – спросил я его.

– Помоги пожалуйста! – попросил он, показывая рукой на деревянную лестницу, приставленную к стене.

Я подошел. Стал у основания лестницы, чтобы она не съезжала, а работяга, повесив на плечо ящик с инструментом и взяв в одну руку квадрат стекла, полез наверх.

Глядя, как быстро и умело он работает, я даже позавидовал. Мне самому еще никогда не приходилось брать в руки молоток и гвозди.

– А ты, парень, кто? – спросил, спустившись, работяга. – Отдыхающий?

– Ага, – я кивнул.

– Рановато приехал… – по-простецки сказал он. – Вот если б не спешил так, а приехал бы часика через три – это был бы не город, а конфетка! Или уже так устал, что не мог больше ждать?

– Да, – сказал я. – Устал.

– Ну ничего, – улыбнулся рабочий. – Здесь отдохнешь! Здесь прекрасное место. Только вот каждый год приходится приводить все в порядок, стекла вставлять, дома ремонтировать. Бывают люди как люди – приедут, отдохнут и уедут. А бывают, один на сотню, приедут и только и думают о том, как бы здесь навсегда остаться! Одного не понимают, что отдых не может быть постоянным! Но в семье не без урода… В прошлом сентябре один чех восстание поднял. Целую неделю стреляли. Два дома пришлось наново отстраивать. И вот вчера тоже… Но вчера хоть быстро справились – хорошо Америка и Советы помогли, а то б тоже без пожаров не обошлось… А ты хоть город знаешь?