Берсерк - Ольга Григорьева

– Лжец!

В руке Олава сверкнул меч. Перекрывая гомон уже собравшейся на шум толпы, сзади пронзительно вскрикнула женщина. Я обернулась. Прижимая к губам тонкие пальцы, на крыльце стояла красивая баба с белым гладким лицом и умными карими глазами. Она поймала мой взгляд, опустила руки и вымученно улыбнулась.

– Княгиня Аллогия, – зашептали во дворе, – Сама вышла…

– Убери оружие, Али, – мягко сказала княгиня. – Старые обиды не стоят крови родича. Сигурд любит тебя. Если однажды ему и довелось солгать, то не ради собственной выгоды, а для твоего же счастья.

Олав исподлобья глядел на нее и не шевелился. Казалось, он попросту не замечал ее умоляющих глаз и дрожащих губ, а смотрел на вышитую бисером высокую кику. Аллогия слегка склонила голову и просительно проворковала:

– Прошу тебя, мой смелый воевода, убери меч и расскажи, что случилось. Я постараюсь рассудить вас миром и по совести.

Будто очнувшись от сна, Олав неохотно вложил меч в ножны и махнул рукой на Сигурда:

– Он украл моего человека или мои деньги. Двор ахнул. Подобными обвинениями не шутили, особенно если вором называли воеводу киевского князя. Стиснув на животе тонкие, унизанные перстнями пальцы, княгиня удивилась:

– Так человека или деньги?

– Сама реши. Восемь весен тому назад в Хьялле я просил Сигурда купить мне рабыню. Она заслуживала свободы, и я хотел отпустить ее. Девчонка стоила дешево, но тогда я был беден и отдал за нее все свои сбережения. Сигурд взял деньги, но вернулся ни с чем. «Она получила свободу и не пожелала даже проститься с тобой», – сказал он. Я не был в обиде, но нынче узнал, что все восемь лет эта рабыня принадлежала ему.

– Это правда, Сигурд?

Я почти видела, как, перекатываясь друг через друга словно морские валы, в голове воеводы шевелятся мысли. Он прикидывал, что лучше: согласиться или уступить, но не пришел ни к какому решению и угрюмо буркнул:

– Если ты хочешь судилища, княгиня, – пусть оно будет! Там я сумею оправдаться, но до того – не скажу ни слова! Али оскорбил меня, но я не желаю разжигать глупую ссору. Я буду говорить только на судилище перед Владимиром!

Во все прибывающей толпе одобрительно загудели. Кому-то ответ воеводы пришелся по нраву, кому-то – нет, но если Олаву было в чем винить дядьку, то делать это следовало не в дворовой склоке, а перед светлыми очами киевского князя. Уж там-то не станешь попусту поливать друг дружку грязью.

Однако, словно не слыша слов Сигурда, Аллогия повернулась к Олаву:

– Где эта рабыня?

– Вот! – Он опустил ладонь на мое плечо. Аллогия поперхнулась:

– Эта?!

– Да!

Я давно привыкла к косым взглядам, но теперь с трудом удержалась от постыдного желания втянуть голову в плечи и скрыть свое изуродованное лицо. Утешала только надежная рука Олава… «Только побыстрей бы все кончилось, только побыстрей бы.» – чуя ее тепло, думала я.

– А что скажешь ты?

Я не сразу сообразила, что Аллогия спрашивает меня. Она спустилась с крыльца и, оказавшись необычайно маленького роста, испытующе глядела на меня снизу вверх. Вблизи княгиня казалась старше и добрее, а сеточка морщин возле глаз делала ее лицо задумчиво-серьезным. Оробев, я помотала головой. Теперь я и сама не понимала, кто я: рабыня Сигурда, подруга Олава или) свободная девка из Приболотья. Аллогия огорченно нахмурилась и крикнула в толпу:

– Кто-нибудь может быть видоком?!

– Я!

У ворот загомонили. Знакомое постукивание деревяшки ударило меня по сердцу. Слепец! Предатель! Зачем он здесь?

– Я все знаю, – осторожно пробираясь к крыльцу, заговорил он. – Я подобрал эту девочку в Ладоге, пожалел ее, накормил и взял в свое печище. Девочка рассказала, что воевода Сигурд украл ее у эста Реаса. Она была истощена и избита…

Тихий голос слепца заставлял слушателей придвигаться все ближе и ближе, до тех пор пока все не сбились в тесный кружок. Вытянутое от изумления лицо воеводы оказалось прямо перед рассказчиком, но, не видя его, слепец продолжал:

– Моим словам можно не верить, но найдите эста Реаса и спросите у него, а заодно поглядите на меня. – Словно показывая киевлянам свои слепые глаза, старик неуверенно покрутил головой. – Разве я подобрал бы девочку, если б она не помирала от голода и побоев? Я и себя-то кормлю с трудом…

Вокруг сочувственно зашептались, задвигались и постепенно возле Сигурда образовался небольшой пустой круг. Люди пятились от воеводы, будто от чумного. По словам видока, выходило, что Сигурд заморил меня голодом, избил, а потом бросил на верную смерть. Это было похуже воровства…

Воевода растерянно огляделся, словно не понимал ни слова из обвинений старика, перевел взгляд на серое от гнева лицо Олава и наконец сообразил, что из-за нелепого оговора теряет доверие родича. Да что там родича – всего Киева!

– Замолчи, лживый пес!

Никто не успел схватить его за руку. Что-то блестящее воткнулось в живот старика. Слепец упал на колени, а нож Сигурда серебристой рыбиной нырнул в грязь и остался там. Его рукоять утонула в луже, и наружу высовывался только острый окровавленный хвост.

– Я не хотел… Он лгал… Тебе, всем! Лгал! – глядя на Олава, забормотал Сигурд и вдруг, вспомнив обо мне, жалобно выкрикнул:

– Скажи же им!!!

Но я молчала. Я попросту не слышала его…

Под ногами на грязной земле корчился и истекал кровью несчастный, слепой старик, который долгие годы делил со мной кров и еду. Он часто надоедал мне своим брюзжанием и пугал необъяснимыми поступками, но я не желала ему смерти! Боги и так лишили беднягу глаз и разума… Зачем я взяла его в Киев?! Чтоб он умер тут, в грязи, так же нелепо и страшно, как жил его странный трехликий бог?

– Слепец, – всхлипнула я и, осознавая неотвратимость смерти, рухнула возле старика на колени: – Слепец!!!

Он вздрогнул. Живой! Холодеющие пальцы старика дернулись и нащупали мою руку.

– Посох, – прохрипел он едва слышно. – Где мой посох?!

«Мой посох – мои глаза», – вспомнились мне его давние слова. Страшно умирать в темноте… Где же посох?! Я зашлепала ладонями по грязи, нащупала клюку старика и поспешно сунула ее в руки умирающего.

– Нет, – забормотал он. – Держи сама… И прости… Не успел…

Он умирал… Я сдавила посох. Ладони обдало теплом, мир покачнулся и вокруг застыла глубокая тишина. Не было слышно оправданий Сигурда, упреков Олава и крика Аллогии. Я ошарашенно глядела на махающих руками людей, на их разинутые, будто в удушье, рты и вдруг услышала громкий голос слепца. Его губы не шевелились, но посох, словно живой, дрожал и рвался из моих рук. Казалось, это он передает мне прощальные слова своего умирающего хозяина.

– Я так и не убил Сигурда, Дара. Я не убил своего врага, – говорил старик. – Теперь мары сожрут мою душу, и ей уже никогда не попасть в светлый ирий, но пусть Сигурд тоже испьет чашу страданий! Прошу, не опровергай моих последних слов! Молчи, коли не можешь солгать, но не делай мою смерть напрасной. И прости…