Так было - Константин Лагунов

Вместо ответа Борька протянул Степану руку.

И вот в воскресенье на всех дорогах, ведущих в райцентр, появились небольшие отряды молодежи, вооруженные мелкокалиберными и учебными винтовками. Они отнимали у спекулянтов табак, вручая взамен расписки. За день комсомольцы собрали двести шестьдесят килограммов первосортного табака. Наутро его отослали на фронт, бойцам подшефной Сибирской стрелковой дивизии…

— Ну, пока. — Степан пожал руку своему заместителю Ане Таран и направился к выходу. Резкий телефонный звонок заставил остановиться.

— Тебя! — крикнула ему Аня.

Степан недовольно поморщился, подошел к телефону, взял трубку.

— Здравствуйте, товарищ Синельников, — послышался голос Шамова. — Чем вы сейчас заняты?

— Собрался в колхоз «Колос». Дошел уже до порога, да ваш звонок задержал.

— Очень хорошо. — Степан не понял, к чему отнести эти слова, и пожал плечами. А Шамов, повторив еще раз «очень хорошо», добавил: — Зайдите сейчас ко мне. Есть одно попутное поручение.

«Что за поручение?..» — недоумевал Степан, направляясь к Шамову.

Богдан Данилович в задумчивости склонился над столом, заваленным книгами. Были тут переложенные закладками тома сочинений Маркса и Ленина, книги Тарле и Бисмарка, всевозможные справочники и стопка брошюр, отпечатанных на грубой желтой бумаге. Шамов и бровью не повел, заслышав скрип двери. И только когда Степан поздоровался, Богдан Данилович медленно приподнял голову.

На приветствие он ответил глухо, устало. Не вставая протянул белую длиннопалую ладонь. Слабо пожал руку Степана и взглядом пригласил его садиться.

Синельников сел. Выжидательно уставился на молчавшего Шамова. А тот тихо спросил:

— Кто у вас комсоргом в «Колосе»?

— Вера Садовщикова. Доярка. А что?

— Так, так. — Шамов вынул из стола какую-то бумагу. Не спеша пробежал по ней глазами. Свернул вдвое, прикрыл рукой и, вскинув глаза, снова заговорил. — Значит, Вера Дементьевна Садовщикова. Правильно. Так вот, должен сообщить вам весьма прискорбную весть. Муж Садовщиковой — Федор Садовщиков — дезертировал из Красной Армии. Органы предполагают, что он направился в родные края и, возможно, я подчеркиваю, возможно, уже навестил свою жену…

— Не может этого быть.

— Не будем об этом спорить. — Высокий гладкий лоб Шамова зарябил морщинками. Медленным движением руки он вытащил из мраморного стаканчика граненый красный карандаш. Повертел его в тонких пальцах и снова заговорил. — Этим занимаются органы госбезопасности. Сейчас важно решить другое. Может ли жена дезертира возглавлять колхозную комсомольскую организацию в годы войны? Найдут ли ее дела и речи отзыв в сердцах женщин-солдаток и вдов? Думаю, в данном случае не должно быть двух мнений. Ее надо снять с этой работы. Не освободить, а именно снять, как человека, не внушающего политического доверия, как жену изменника Родины. Это мы и поручаем сделать вам.

— Я считаю, снимать ее пока не следует, поскольку…

— Вы можете думать все, что угодно. Учтите только, что я вас пригласил не для дебатов. Это поручение районного комитета партии. Утром доложите мне о выполнении.

— Но так же нельзя. — Степан вскочил, замахал руками, загорячился. — Садовщикова — честная комсомолка, хороший комсорг. Почему она должна отвечать за мужа? Сын за отца и то не отвечает… Она — настоящая комсомолка. Она не станет укрывать дезертира…

— Это все, что вы можете мне сказать? — ледяным голосом спросил Шамов. Его крупное продолговатое лицо с большим мясистым носом, слегка оттопыренными губами было бесстрастным и непроницаемым, как маска. Глаза полуприкрыты тяжелыми, набрякшими веками. Под ними резко обозначились синеватые, похожие на пельмени мешочки. Степану показалось, что он никогда не видел Шамова таким. В душе парня вдруг возникла неприязнь к этому надменному человеку.

— Это все? — снова спросил Шамов.

— Все!

— Я убеждаюсь, что вы не созрели для руководства районной комсомольской организацией. Политически не созрели. О сегодняшнем вашем поведении я официально поставлю вопрос на бюро райкома партии. Больше я вас не задерживаю.

Степан, как ошпаренный, выскочил из кабинета. Раза два пробежался по коридору и помчался к Рыбакову.

— Он занят, — сказала Валя Кораблева. — У него товарищ из обкома.

— Надолго?

— Кто знает. Много народу вызвали. Наверно, надолго. — Она вдруг умолкла, изумленно надломила светлые пушистые брови. — А ты что как из парной?

— С Шамовым обменялись любезностями.

Валя нахмурилась. Склонилась над столом и принялась перебирать бумаги. Не поднимая головы, спросила:

— Чего вы не поделили?

— Нам нечего с ним делить.

— Так-то уж и нечего?

— Нечего.

— А по-моему, было бы неплохо, если бы он поделился с тобой своими знаниями.

— Не надо мне его знаний. Я сам добьюсь. Своим хребтом. Чинодрал какой-то…

— Зря это ты, — с обидой проговорила Валя, подняв на Степана глаза. — Все зря. Он совсем не такой, каким кажется. Он добрый и ласковый. Только одинокий. А то, что дружбы ни с кем не водит, так равных себе по уму не найдет. Люди завидуют и чернят его.

Степан даже попятился от изумления. А она, не заметив этого, все оправдывала и хвалила Шамова. Видно, немало думала она над всем этим, если вот так вдруг заговорила. Увидя недоверчивую ухмылку парня, Валя опомнилась, умолкла на полуслове. Силилась и не могла найти слов, которыми можно было бы загладить неловкость, вызванную ее нечаянной горячностью. Степан не стал ждать, пока она справится с замешательством, молча повернулся и вышел.

Валины слова о Шамове подлили масла в огонь. Чтобы остудить себя, он принялся вышагивать по длинному коридору. Не помогло. Махнув рукой, Степан направился в кабинет третьего секретаря.

Невысокая молодая широколицая женщина встретила его радостной улыбкой. Вышла навстречу из-за стола, протянула обе руки.

— Здравствуй, Степа. Дай-ка на тебя полюбоваться. Целый год не видела.

— Да что вы, Полина Михайловна. Почти каждый день бываю…

— Вот видишь, почти. — Она сделала строгое лицо, а глаза продолжали смеяться. — Этого мало. Я хочу видеть тебя ежедневно. Садись, рассказывай.

Они сели рядышком на старенький продавленный диван. Некоторое время оба молчали. Полина Михайловна грустно смотрела на Степана, на его худое, бледное лицо с острым подбородком, ввалившимися щеками и перечерченным ранними морщинами лбом, над которым воинственно топорщилась проволока волос.

— Что вы меня так разглядываете? — смутился. Степан.