Серые братья - ТОМ ШЕРВУД

Тут он накрутил на ручку тигля холстину, вытянул его из горна, поднёс к щипцам и, остановив дыхание, струйкой, не толще молочной коровьей струи, одним длинным движением вылил ярко-жёлтую жидкость в закреплённую форму. Отставив опустевший тигель, он отпустил крепление, схватил щипцы и окунул их оконечный, наполненный жидким золотом шар в ту же нишу с водой, куда не так давно выбросил недокованное железо. Окунул, быстро выдернул из воды на воздух и, постояв так минуту-две, снова погрузил - да там и оставил. Выпустив клещи из рук, он стал снова рубить монеты на небольшие чешуйки и наполнять ими тигель. К тому времени остыла форма, и мастер, вытащив её, почерневшую от воды, наружу, поднёс к наковальне, разъял чаши - и на железную, тёмную, иссечённую ударами молотов поверхность выкатился сверкающий, новенький, тяжело стукнувшийся золотой шар.

Бэнсон, как будто притянутый некоей невидимой силой, шагнул и взял шар в ладонь - ещё горячий, блестящий, тяжёлый. «Вес - как раз к силе руки, - подумал он, - и в мешочек поместится». И, пока он баюкал в ладонях невиданное аркебузное яблочко, на наковальне стукнуло и покатилось ещё одно - точно такое.

А кузнец не просто колдовал у горна, - священнодействовал. Движения его боли точны и быстры. Звенел, поддеваемый совком из мешка, уголь; хлопали и хрипели меха; стучал молот и клацало, прорубая монеты, зубило; щёлкали, соединяясь, половинки литейной формы; шипела вода; звонко падали на наковальню горячие ядра. И между всем этим кузнец ещё успевал смахивать со лба пот и насухо вытирать подфартучником мокрые закопчённые пальцы. Его безостановочное мелькание завораживало не меньше, чем вид и ощущение тяжести горячего золотого шара в руке.

Бэнсон опомнился только тогда, когда кузнец прохрипел:

– Девятый! Сейчас будет полный десяток.

– Стоп! - торопливо сказал заказчик. - Больше не надо.

– Так что, - нерешительно спросил, опустив руки, разгорячённый кузнец, - больше не надо?

– Нет.

– Горн можно тушить?

– Туши.

Затихли меха, перестал гудеть горн, и, казалось бы, конец всей работе, но мастер провозился ещё полчаса. На каждом ядре он счистил напильником сегментальный шов и каждое заполировал.

– Этого хватит? - спросил Бэнсон, оставляя на краю наковальни золотую монету и половинку ещё недорубленной.

– Мне? Гинею? - изумлённо-недоверчиво проговорил кузнец и, спрятав в какой-то кармашек под фартуком плату за необыкновенный заказ, поклонился. Сказал проникновенно: - Спасибо за щедрость!

Бэнсон, усевшись в седло, гибко склонился вперёд, подавая на прощание руку вышедшему из кузни мастеру. Тот, подавая в ответ свою, устало сказал:

– Прощай, контрабандист. Долго я тебя буду помнить. Жаль только, сыновья не поверят…

– Они поверят, - сказал с коня Бэнсон и, достав один жёлтый шар, бросил его в машинально подставленные ладони.

– Это что же?! - замер кузнец.

– Это - на память. Или - на чёрный день. Как захочешь. Мне нужно всего восемь. А этот был лишний. Прощай.

Сильно взял с места застоявшийся конь. Рассыпалась и затихла вдали дробь копыт. А мастер всё стоял, глядя вслед доброму «контрабандисту», и прижимал к груди руку, в полусведённой ладони которой лежало маленькое жёлтое солнце.

ГЛУСТОР

В сердце у Бэнсона поселилось какое-то необъяснимое беспокойство. Это беспокойство ещё усиливал ритмичный стук о грудь тяжёлых золотых ядер, вложенных в кожаные кисеты с оскаленными человечками. Змей гнал коня и уже опасался, как бы тот не сбоил* (* Сбо и ть (термин наездников) - спутаться, пойти вразножку.) шага, но чёрный, слегка подёрнувшийся остро пахнувшей пеной ветеран шёл ровно и мощно.

Проносясь через неширокое поле к серому дому- крепости, Бэнсон увидел, что его ждут: ворота внутреннего двора, когда до них было ещё далеко, дрогнули и растворились. Издалека послышался протяжный скрип тронутой ржавчиной петли. И Бэнсон воспринял этот скрип, как непрямой намёк на то, что не всё в окружении Дюка охвачено предусмотренным и идеальным порядком. Что при желании можно найти бреши не только в его доме-крепости и охране, но и в его мыслях и действиях. Вот только когда и для какого хода событий следует использовать эти бреши - Бэнсон не мог и представить. Когда враг перед тобой - вполне ясно, как строить схватку. Но в ситуации невидимой долгой охоты, с планами, уловками, многодневными паузами - тут Змей чувствовал себя по-детски беспомощным. Вот если бы хоть на минутку увидеть принца Сову! Хоть на секунду развеять сомнение - тот ли Дюк человек, деяния которого на этой земле так стараются не допустить Серые братья? До сих пор, кажется, он ничем не проявил себя в качестве мучителя и злодея. Ну, покупает старые черепа. Ну и что? Бэнсон встречал людей, которые и дня не жили без чьей-либо крови. А Дюк? Разве что (Бэнсон сыронизировал сам над собой) в подвале у него стоит ванна - наподобие той, что была у Жюля де Рэца, о котором рассказывал мастер Альба! Нет, нет. Явно - Дюк не де Рэц. Конечно, хорошо бы самому убедиться, но в подвал к нему, скорее всего, не попасть…

– Хозяин велел проводить тебя в подвальную залу, - торопливо сказал спрыгнувшему с коня Змею озабоченный чем-то слуга, - сразу, как только приедешь.

Бросив поводья подбегающим конюхам, Бэнсон устремился за торопливо шагнувшим в глубину двора слугой, задержавшись, однако, на миг - чтобы ласково похлопать коня по горячей шее.

– Кажется, к нему нехорошие гости пожаловали, - Слуга на ходу выкладывал новости. - А охрану с собой в подвалы хозяин никогда не берёт, потому что дела у него с этими гостями тайные…

Добравшись до лабиринта подвалов и пробежав анфиладу комнат, Змей и слуга приблизились к большой и тяжёлой («как у сэра Коривля», - мелькнуло в памяти Бэнсона) двери. Однако все воспоминания о прошлом мгновенно исчезли, словно выметенные из головы раскалённым ветром, едва лишь Змей шагнул за эту медленно приотворившуюся дверь.

То, что он увидел, было чудовищно, невероятно. Дюк сидел на возвышении, на стуле с высокой спинкой, похожем на трон. Напротив него, на коротких скамьях, или двухместных табуретах, сидели трое. У ног их стояли стоймя раздутые, наполненные чем-то похожим на тыквы, кожаные мешки. И все присутствующие, и то, что было выложено на полу длинным, неровно изогнутым полукругом - всё было залито ярким солнечным светом. Бэнсон замер на долгое, мучительное мгновенье, когда понял, что полукруг этот выстроен из отрубленных, человеческих, испачканных кровью голов. Мысли его понеслись вскачь - сами по себе, минуя волю хозяина:

«Вот с краю маленькая голова - это ребёнок».