Пассажир последнего рейса - Роберт Штильмарк

— Очевидно, послезавтра на рассвете. Вот только как погода?.. Туман бы! Тем временем все подготовим. Перхуров сам взялся обеспечить деньги из банка. Управляющий один миллион уже выдал, обещал дать еще полтора. Больше нету в сейфах, говорит…[2] Стельцов обеспечит боеприпасы и оружие. Ради секретности придется на несколько часов сосредоточить припасы здесь, в подвале особняка.

— Решено ли, где прорываться? Огонь на всех участках плотнее час от часу.

Полковник понизил голос до шепота, словно его могли подслушать:

— Перхуров рассчитывает прорваться… пароходом. Завтрашний день — на подготовку, а утром 17-го… Потому-то и нужен… туман поплотнее!

— Значит, вниз по матушке, по Волге?

— Нет, не вниз, а вверх по матушке…

Днем 16 июля немало офицеров разного возраста и разных рангов являлись в особняк Зборовича, оставляли тяжелые свертки и мешки в маленьком дворике, а подпоручик Стельцов с прапорщиком Владеком Зборовичем уносили их в подвал особняка.

После полудня сам полковник Георгий Павлович Зуров пришел в особняк со странной ношей, завернутой в старый плащ. Следом с таким же узлом протиснулся в дверь офицер в форме военного врача, отрекомендовался доктором Пантелеевым и тут же откланялся.

Особняк стал неузнаваем. Верхний этаж почти снесло снарядами. Окна всюду выбиты, несмотря на защитные мешки. В залах, когда не жгли свечей, стоял подвальный мрак. Никто не убирал комнат, в них сделалось тесновато — лишившиеся крова друзья искали приют в полуразрушенном особняке…

Свертки, доставленные сюда полковником Зуровым и доктором Пантелеевым, содержали нечто особенно ценное: личное оружие генералов и полковников перхуровской армии. Идя на опасное дело, решили закопать это оружие, слишком дорогое и нарядное, чтобы им драться, и слишком почетное, чтобы бросить на произвол судьбы.

В гостиной подпоручик Стельцов шушукался с пани Барковской. Она пошла к роялю, а подпоручик стал счищать обрывком портьеры мусор с крышки инструмента. От этого в гостиной поднялось такое облако пыли, что полковник Зуров закашлялся.

Он ждал сына Павла с позиций. Они условились встретиться здесь, а передвижение по улицам стало смертельно опасным — красные артиллеристы наращивали огонь на подавление. Два бронепоезда и десятки батарей били по городу. Никак не верилось, что еще так недавно по Волжской набережной мог проехать с шиком автомобиль «непир»!..

Павел Зуров нес с позиций взрывчатку для накладных зарядов — запас для партизанских действий. Поклажа не из приятных, если пробираться под таким обстрелом! Приготовления Стельцова у рояля раздражали полковника, он курил папиросу за папиросой… Наконец капитал Зуров, невредимый, появился в гостиной. Стельцов тотчас снес в подвал увесистый, двухпудовый рюкзак капитана. Затем трое младших офицеров — Павел Зуров, Михаил Стельцов и Владек Зборович — вышли во двор закапывать генеральское оружие. Нижнему чину такую операцию не поручишь!

Из-за грохота обстрела приходилось объясняться жестами или кричать. Офицеры с лопатами дошли до каменной ограды с решеткой. Она отделяла двор от сада, тенистого и красивого даже сейчас! Старые липы и две серебристо-синие ели то и дело вздрагивали от разрывов, а под самой оградой зияла свежая воронка: фугасный снаряд выметнул землю из-под куста сирени. Обломанные ветки клонились над воронкой, будто хотели прикрыть ее. На острия чугунной решетки взрывом забросило целый кустик пионов, и крупные алые цветы свешивались оттуда.

Втроем подтащили «к яме жестяное корыто с пушечным салом, заранее припасенным. Зуров развернул свертки. Великолепные эфесы шашек и сабель с золотыми насечками и узорами на ножнах блеснули на солнышке. Сабельные эфесы с дужками, рукояти шашек без дужек, металлические ножны сабель, кожаные — шашек, лучшие клинки мира, способные рассечь шелковый платочек в воздухе… со всем этим богатством приходилось торопливо прощаться! Офицеры извлекали сверкающие клинки, окунали благородную сталь в пушечное сало, вкладывали клинки назад в тесные темницы ножен и погружали сабли в густую смазку. Затем осторожно опустили корыто на дно воронки, прикрыли сверху промасленной бумагой и двумя слоями досок крест-накрест — в таком виде оружие могло пролежать в земле десятилетия!

Когда офицеры присыпали воронку землей и щебнем, со стороны могло показаться, будто они похоронили здесь мертвого товарища… Оставалось заровнять засыпку и сделать метку, чтобы в будущем найти тайник.

Из дому, несмотря на заваленные щебнем окна, донесло в садик надтреснутый звук рояля и голос Барковской. Капитан и прапорщик понимающе переглянулись с подпоручиком, мол, ради него старается петь артистка, но тотчас музыку и пение заглушило тревожным звуком с реки: со стороны Заволжья на город шли аэропланы.

Офицеры побросали лопаты. Зуров достал цейсовский бинокль и стал ловить в его небольшое поле неприятельские аппараты.

Машины шли треугольником, хорошо держали строй и равнение и всем своим видом показывали, что они-то и есть полновластные хозяева неба с его облаками, ошалевшими птицами и блеклой голубизной.

Над городским центром аэропланы снизились. Раздался отчетливый свист и сильный взрыв. Второй. Третий — поближе. Четвертый — рядом! И снова — воющий свист… Трое офицеров упали ничком на землю под защиту каменной ограды и чугунной решетки над ней. Убийственный грохот оглушил лежащих. Щебенка и пыль накрыли их.

…Зуров, очнувшись первым, отряхнулся, прочистил уши и глаза. На лице ощутил что-то горячее, мокрое — из носу сильно шла кровь. Он увидел рядом с собою Стельцова и Владека, запорошенных известкой. Чугунная, решетка покосилась, но устояла — иначе всех троих задавило бы.

Капитан помог Стельцову сесть. Зашевелился и Владек. Держась за вывороченные прутья решетки, оглянулись. Самолеты ушли. Стало тише. А что в доме?

Но дома не было.

На месте особняка Зборовичей — большая яма. Над нею садилось облако пыли и едкого дыма. Все вокруг засыпал битый кирпич. Динамитная бомба с аэроплана угодила в подвал, где офицеры всего на несколько часов сложили боеприпасы и взрывчатку для экспедиции!

Семьи прапорщика Зборовича уже не существовало. И прежнего владельца особняка, полковника Зурова, и всех тех, кто старался лучшим образом подготовить восстание, столько раз приходил сюда тайком…

Потому-то глубокой ночью к сборному пункту «группы прорыва» явились из особняка не шестеро, а трое, притом все трое были контужены.

Приняв от капитана Зурова краткий рапорт, Перхуров снял фуражку… Потом вся группа бесшумно взошла на борт остроносого пароходика «Минин». Человек десять разделись до пояса и взялись с усердием за непривычное дело — шуровать топки!..

Им очень повезло, этим участникам «группы прорыва» во главе с самим командующим! На рассвете 17 июля Волгу затянуло таким туманом, что в пяти шагах было трудно разглядеть человека. Плотная завеса походила на грязно-розовую кисельную гущу: сквозь туман чуть просвечивало пламя пожаров и утренняя заря. Кисельный этот туман пропах гарью, пороховым дымом и речной сыростью.

Пароходик не зажег сигнальных огней, не дал прощальных гудков. Он тихо отошел от Самолетской пристани, почти не видимый не только для красных, но и для белых стрелков. Лишь осторожное шлепанье плиц по воде различили красноармейцы, охранявшие Волжский железнодорожный мост. Оттуда кто-то окликнул судно. Но плотный туман не только скрыл предметы, он скрадывал и звуки! Непонятно было, откуда доносит…

Тем, кто стоял на борту, почудилось, словно над головами сделалось еще темнее и еще глуше зазвучали шлепающие удары плиц по воде! Значит, под мостом! Пронеси, господи, мимо каменных опор!

Кажется, с моста по «Минину» стреляли. Никого не задело!.. Значит, — теперь самый полный вперед!

Сменяя друг друга у топок, перхуровские офицеры обливались потом, бранились черными словами, но стрелка манометра дошла до черты «нормальное давление пара», и пароход вырвался из красного кольца.

На восходе туман поредел, сделался прозрачным и поплыл к ясному небу в виде пушистых бело-розовых облаков. Позади стихала, становилась неслышной канонада, умолкли пулеметы. Вместо них зазвучали птичьи голоса в прибрежных кустах. Река вот-вот Готовилась засверкать и заискриться.

Когда погода совсем разгулялась и крестьянки села Толги пришли с вальками и корзинами белья на реку, они увидели у самой суши остроносый пароходик, засевший на левобережной песчаной отмели.

Первыми полезли на борт мальчишки… Оказалось, что пароход совершенно пуст, хотя уголь в топках еще тлел, а в котлах постукивал и вздыхал остывающий пар.

В бывшей земской больнице села Солнцева имелась палата, официально именуемая «второй терапией». Няни и сиделки называли ее слабой, а больные сочувственно вздыхали, когда врач Сергей Васильевич Попов переводил туда пациента: «Теперя каюк! В потерпию сволокли!»