Мадонна с пайковым хлебом - Мария Глушко

   — Что там чай? — засуетилась Ада. — Ты кормящая, тебе надо питаться, я вот сейчас борща принесу!

   Она опять выскочила на кухню и вернулась, внесла тарелку с красным дымящимся борщом, завернула на столе край скатерти.

   Нина села к столу вместе с сыном, ела, обжигаясь, душистый борщ, пахнувший жареным луком и постным маслом, — такой она ела только в детстве, Лина была мастерица готовить его, — и чувствовала, как согревается изнутри, как горячая волна заливает все тело.

   Сын захлебывался, звучно глотая, а у нее все еще дрожали руки, и она, боясь плеснуть на ребенка горячим, низко наклонялась над тарелкой.

   — Выходит, ты тоже из Москвы? — вдруг спросила Ада.

   Нина кивнула, не поднимая головы, подумала: почему «тоже»?

   — Ведь и мы из Москвы, — засмеялась Ада и, пока Нина ела, успела рассказать все про себя и про здешнюю жизнь. Еще в октябре эвакуировалась с сыном и больной матерью, их подселили к Колесовым, комнаты, правда, смежные, но та, вторая, совсем маленькая, вот нас и поселили туда, так что приходится ходить через хозяев.

   И тут Нина увидела, что из дверей, ведущих во вторую комнату, выглядывает мальчик ет пяти, он сосал длинную полосатую конфету и круглыми глазами смотрел на Нину.

   Они говорили о Москве, вспоминали Третьяковку и метро, Парк культуры и отдыха с каруселями и парашютной вышкой, и та жизнь обеим казалась сейчас счастливой и праздничной.

   — Ничего, мы с тобой еще и в Москве встретимся, — мечтательно сказала Ада. — Вот кончится война...

   — Я не буду ждать, когда кончится война, — вставила Нина. — Я весной вернусь в Москву.

   Ада покачала головой:

   — Думаешь, так это просто? В -Москву без пропуска сейчас не поедешь, а для пропуска нужен вызов... Есть кому тебя вызвать?

   — Нет, — уныло ответила Нина. — Мой институт в Ижевске.

   — Ну ничего, это вопрос времени...

   Ада стала опять рассказывать про здешнюю жизнь, про морозы, которые держатся тут с ноября, про сказочные цены на рынке, про Нинину свекровь, как она неожиданно умерла: еще накануне стирала на кухне, ничего у нее не болело, только жаловалась, что устала, легла спать и утром не проснулась.

   — Она хорошая была, добрая, а Михаил Михайлович, твой свекор, не хотел поминок, говорит, не по времени, а я думаю, не хорошо это, не по-русски, что есть, то и подадим...

   Нина вспомнила, как испугалась тогда, подумала, что в том красном гробу— Виктор, вот дура-то, откуда тут быть Виктору, он же в Молотове в училище...

   — ...В подвале у них взяла капусту, картошку, — все говорила Ада, — наварила борща, мясные талоны рыбой отоварила, поджарю, соседи принесли бидончик суфле...

   Что это такое суфле? — подумала Нина. Осторожно положила на кровать уснувшего сына, порылась в своем мешке.

   — Вот еще колбаса и яичный порошок.

   Ада взяла коробку в пестрых наклейках:

   — Ну, богатый стол получается. Омлет запеку...

   Нину тянуло прилечь, от сытости и усталости все

тело стало тяжелым и слабым. Ада повела ее в свою комнату. В маленькой комнатке, заставленной тремя кушетками, в кресле на колесиках сидела пожилая женщина с толстыми, как бревна, ногами, она что-то вязала.

   — Мама, это Нина, невестка Колесовых, она тоже из Москвы.

   Старушка посмотрела на Нину поверх очков.

   — Как там наша Москва? Держится?

   Нине не хотелось говорить, что из Москвы она давно, пришлось бы долго рассказывать про свои странствия, и она просто ответила:

   — Немцев ведь отогнали...

   — Да, отогнали. — Старушка вдруг заплакала. — Говорила я, не надо уезжать из Москвы, ведь чему быть, того не миновать, а теперь вот умру на чужбине...

   — Ну, опять, мама, ладно тебе...

   Из ящика под маленьким столиком Ада вытянула подушку, кинула на кушетку.

   — Ложись, отдыхай, они ведь еще не скоро. А я пойду стол накрывать.

   Нина легла, вытянув ноги, Ада кинула ей на плечи что-то мягкое, теплое, — как хорошо-то, боже мой, почти как дома... Вот и настал конец моим скитаниям... Бедный, бедный Виктор, он еще не знает, что мама его умерла и я стояла у ее гроба...(И тут вдруг Нина вспомнила: «Она узнала про маму, пришла проститься». И еще: «Дождись нас, не уходи». Куда мне уходить?

   Она все еще брела по дымным от мороза переулкам, стискивая уставшими руками тяжелую ношу, но уже не было сил, руки разжались, она уронила сына, вздрогнула и проснулась. Гулко стучала в ушах кровь, ныли плечи, ступни ног горели огнем. Хотела что-то вспомнить и не могла. Снова уснула и во сне услышала те слова: «Она пришла проститься... Не уходи...» Так ясно услышала, словно кто-то произнес их сейчас. Что-то заныло тревожно и больно. Опять она проснулась — да что же со мной, ведь все хорошо, я приехала, сын мой спит, я лежу в тепле, и надо спать, спать...

   Она увидела себя в любимом сиреневом платье, как легко взбегает она по институтской лестнице, взмахивает чемоданчиком, запрокидывает голову и смеется, а сверху кто-то, перегнувшись через перила, машет рукой, зовет ее... И нет никакой войны.

26

   Ее разбудил крик ребенка. С трудом разлепила заплывшие глаза, пошарила ладонями возле себя — ей казалось, что она все еще в поезде и рядом, на полке, должен быть сын, а его почему-то не было. Она села на жесткой, кушетке, все еще не понимая куда же девался ребенок, но увидела мать Ады — та по-прежнему сидела в своем кресле, дремала, — и сразу все вспомнила.

   Открылась дверь, из соседней комнаты Ада внесла орущего ребенка, за ней вошла Вера все в том же черном платке, завязанном концами назад.

   — Мамка, есть давай! — сказала Ада и подала сына.

   Нина привычным движением' задрала свитер и, развязав тесемочки казенной рубашки, приложила сына к маленькой тугой груди. Вера села рядом, смотрела, как он сосет, потом спросила:

   — Как ты его назвала?

   — Виктором.

   — Как хорошо. И главное, он похож.

   Они помолчали, потом Вера опять спросила:

   — От Виктора письма получаешь?.

   — Было одно, еще в Москве. Из Молотова.

   — Он давно уже в Стерлитамаке, и два месяца от него нет писем.

   Стерлитамак! Два месяца! Выходит, ни писем, ни телеграмм моих он не получил... Где-то она уже слышала про этот город Стерлитамак, но где? Потом вспомнила: кажется, тот старик с девочкой, что сидел на Илецком вокзале, пробирался в Стерлитамак.

   Два месяца! — опять подумала она. Но сюда-то он непременно напишет и узнает, что я здесь. Что мы все вместе — я, сын, Вера, отец...

   Вера сидела, пригорюнившись, смотрела на ребенка, и Нине она сейчас казалась близкой, родной, хотелось поговорить с ней, рассказать о себе — и про Ташкент, и как в Аксае ее сняли с поезда, и как пропали все ее вещи... Но Вера уже встала, поправила сползший на лоб платок.

   — Поторапливайся, уже темнеет, папа тебя проводит.

   Куда проводит? — удивилась Нина. Они все еще

не знают, что я приехала к ним и провожать меня некуда.

   Там, за дверью, стучали посудой, слышался звук шагов и голос Ады, а тут было тихо, мальчик спал, свернувшись клубочком, мать Ады дремала в кресле, некрасиво раскрыв рот, ее маленькая худая рука лежала у мальчика на плейе.

   Нина разглядывала комнату, наверно, когда-то это была комната Виктора, и пыталась представить, как здесь было при нем... Но нельзя было угадать, как выглядела комната в то веселое мирное время, сейчас она была по-вокзальному неуютной, временной: эти старые кушетки с тонкими ножками, дощатый пол с облупленной краской, в углу свалены вещи, которые некуда приткнуть...

   Сын уснул, отвалившись от груди и все еще присасывая губками, Нина пбправила свитер, пригладила вблосы. Потом встала, прижав сына, пошла к двери, за которой ждала неизвестность.

   В большой комнате от абажура разливался спокойный желтый свет, Ада убирала со стола, Вера переодевалась .за дверцей шкафа, Михаил Михайлович сидел за столом, сжав кулаками виски...

   — Положи его на кровать, — улыбнулась ей Ада, и Нина, откинув покрывало, опустила спящего ребенка подальше от подушек, несмело присела рядышком. Михаил Михайлович поднял голову, посмотрел на нее, потом встал, подошел к кровати. Она опять удивилась, какой он маленький и как не похож ни на Виктора, ни на Веру.

   — Значит, Витька... —Он покачал головой. —Что ж ты, Витька, так поздно пришел, не дождалась тебя бабушка Лена...

   Он коротко взрыднул, седоватые волосы распались надвое, упали на глаза, он ладонями отвел их назад. Суетливо потоптался возле внука, склонился над ним.

   — Вылитый Витька. Как-нибудь найду карточку, оде ему три месяца, вылитый... Теперь у нас.двое Витек Колесовых.

   Он стал ходить по комнате, вздыхая и потирая лицо, часто останавливаясь, смотрел в окно и все покачивал головой.

   — А я только вчера с окопов вернулся... Вызвали, думал — по работе, а тут...