Людвиг II - Мария Залесская

Впоследствии может показаться странным, что в книге, посвященной Людвигу II, мы не уделяем Елизавете Австрийской, этой на первый взгляд ключевой фигуре в его жизни, должного внимания. Но все дело в том, что она была для Людвига таким же фантомом, как, к примеру, Лоэнгрин, с той лишь разницей, что король встречался с ней в реальной жизни, а не в своих мечтах. За идеальным образом, созданным в его воображении, он не видел живую женщину, не замечал ее недостатков, вознося свою «Галатею» чуть ли не до небесной святости. Мечтательной натуре Людвига вообще было свойственно принимать желаемое за действительное. Он видел в Елизавете воплощение Идеальной Женщины, но никак не объект для любовных переживаний.

Тем не менее многие биографы баварского короля (в частности, уже упоминаемый нами Лукино Висконти) упорно считают их отношения именно любовным союзом мужчины и женщины: якобы Людвиг полюбил свою прекрасную двоюродную тетушку, которая была на 8 лет его старше; она бы рада ответить ему взаимностью, но жизненные обстоятельства — еще в 1854 году она вышла замуж за австрийского императора Франца Иосифа — сделали союз влюбленных невозможным, и эту трагедию каждый из них переживал всю последующую жизнь, так и не обретя счастья.

Но на самом деле все было далеко не так просто.

Для начала сразу отбросим саму возможность существования «любовного треугольника» Людвиг II — Елизавета — Франц Иосиф. Во-первых, императрица действительно очень любила своего двоюродного племянника, но любовью матери или старшей сестры. Чувственности в ее отношениях не было и быть не могло. Восьмилетняя разница в возрасте со стороны женщины во времена Людвига представляла собой весьма существенное препятствие на пути любовных отношений. Во-вторых, в год замужества Елизаветы Людвигу исполнилось лишь 9 лет. Ее брак с австрийским императором никак не мог нанести практически еще ребенку серьезную сердечную рану. Тем более что некоторые источники вообще называют датой знакомства Людвига и Елизаветы 1864 год. Однако эту дату нужно сразу поставить под сомнение — гораздо более правдоподобной является версия о том, что Елизавета была наперсницей детских игр Людвига. Стало быть, если принять версию о любви Людвига к Елизавете всерьез, то придется признать, что, повзрослев, он воспылал страстью к давно замужней женщине. Если бы речь шла о ком-то другом, то в данном обстоятельстве не было бы ничего невозможного. Но только не по отношению к Людвигу II! Набожность этого короля временами доходила до экзальтации. Он просто не мог позволить себе преступить Божьи заповеди (в свое время мы еще вернемся к вопросу о морали и набожности Людвига; пока не будем развивать далее эту тему). Таким образом, можно сделать вывод, что и со стороны Людвига II любовь к тете также носила исключительно духовный, но никак не плотский характер: сначала мальчик любил в ней «прекрасную фею из сказки», затем юноша увидел в дальней родственнице единственную близкую душу.

Итак, любовь Людвига к Елизавете и Елизаветы к Людвигу — это союз двух одиноких сердец, не находящих понимания среди своего окружения и потому так страстно стремящихся к обществу друг друга. Это была дружба в самом высоком смысле этого слова; поистине иногда дружба бывает сильнее любви! Они были, если можно так выразиться, одинаковыми: вкусы, пристрастия, отношение к жизни и людям — все роднило их и позволяло общаться, понимая друг друга с полуслова. Ни он, ни она не могли больше никому открыться с такой полнотой, не опасаясь насмешек или холодного осуждения. Они оба жили скорее в мире своих фантазий, чем в реальности, и борьбу за собственную свободу, как личности, также вели, как умели, не в состоянии смириться с жестким и неумолимым диктатом двора. Ведь Людвиг был королем, Елизавета — императрицей. Эти «должности» делали их самыми несвободными людьми в государстве. А невозможность быть вместе — это не столько трагедия разлученных Ромео и Джульетты, сколько окончательный приговор к полному душевному одиночеству.

Возможно, что последующее неприятие Людвигом женщин кроется в невозможности найти ни в ком из них вторую Елизавету — идеал и духовной, и внешней красоты; для Людвига — совершенство во всех отношениях. Если бы ее не было в его жизни, он, может быть, и нашел бы свое счастье в более или менее приближенном к этому идеалу «варианте». Хотя бы в той же принцессе Софии,[62] родной сестре австрийской императрицы. Но Елизавета фактом своего существования показала Людвигу, что идеал существует во всей своей полноте не только в мечтах, но и в действительности. Только он недосягаем именно для него. А те, для кого досягаем, не в состоянии этот идеал оценить и понять. Вот она — полная картина несовершенства этого мира, крушение всех надежд, бездна отчаяния…

Неужели больше ни в ком и никогда Людвиг не найдет понимания и сочувствия? Ведь должен же быть где-то человек, близкий ему по духу, тот учитель, который воплощает собой самые дорогие для ученика идеалы, наиболее страстно желаемые для проведения в жизнь.

Именно Вагнер и стал для Людвига таким «гуру». Его музыкальные драмы[63] воплотили перед королем тот мир, в который король всей душой стремился либо убежать от действительности, либо эту действительность преобразовать. Герои Вагнера — это сам Людвиг, различные стороны его личности. Он и Лоэнгрин, и Зигфрид, и Тристан, и Тангейзер, и Летучий Голландец… Вагнер сумел увидеть, постичь и воплотить все грани его души перед ним самим. Значит, Вагнер — божество. И это божество понимает его, одинокого; с Вагнером можно открыто говорить обо всем, и при этом Вагнер, будучи композитором, оперирует не столько к рациональному, сколько к эмоциональному началу. С Вагнером они смогут поднять знамя наивысших идеалов и привести к их победе.

Идеальный просвещенный монарх во главе доброго преданного просвещенного народа. Кто только не попадался в ловушку этой прекрасной утопической мечты! Ей отдал дань и сам Вагнер… Но как бы там ни было, а именно приближение ко двору «великого Рихарда» стало первым наиважнейшим делом молодого монарха.

Картина 2

Борьба с ветряными мельницами…

В мае 1863 года Вагнер снял жилье в уютном местечке Пенцинг (Penzing) под Веной. Однако надежды на безоблачную жизнь не оправдались. Намеченная постановка в Вене «Тристана и Изольды» сорвалась, долги неуклонно росли. «С новым, 1864 годом дела мои стали принимать все более серьезный оборот. Я заболел катаром желудка… Пока же не оставалось ничего другого, как подписывать новые векселя для погашения старых, выданных на короткие сроки. Такая система очевидно и неудержимо вела к полному разорению, и выход из нее могла дать только своевременно предложенная, основательная помощь».[64]