Остаюсь с тобой - Леонид Гаврилкин

- Значит, как я понял, наши мероприятия ничего не стоят?

- Почему не стоят? - смутился главный геолог. - Благодаря этим мероприятиям мы, возможно, сумеем добиться того технологического порядка, который должен быть на каждом современном нефтепромысле. Без этого дальше идти нельзя. Возьмите меня с собой, буду защищать эти мероприятия, как зверь.

- О своих предложениях тоже не забудете?

- Почему о своих? Надеюсь, они станут и вашими. О них будете говорить вы или я, с вашего разрешения. Надеюсь, за дорогу я сумею вас переубедить. Ибо, если мы с вами не сойдемся, нам трудно будет работать вместе. Я не хочу переезжать из Зуева, я привык здесь...

- Теперь ясно, почему до этого времени вы не добились своего, подколол его Скачков.

- Хе... - хмыкнул Протько. - Год назад мы спокойно давали два плана, на меня смотрели как на чудака. Генеральный директор объединения тоже смотрел на меня как на чудака. Он тоже хотел получить орден. И сейчас кроме всего прочего мне хочется посмотреть ему в глаза.

Вошла секретарша, сказала, что машина ждет.

- Ну что ж, Виктор Иосифович, если вам так хочется посмотреть в глаза начальству, поедемте. - И, обернувшись, к Бурдею: - А вы, Игорь Семенович, никому не хотите посмотреть в глаза?

- Нет, - усмехнулся Бурдей. - Меня еще тянут совсем другие глаза...

Когда Скачков и Протько вошли в кабинет начальника объединения, тот поднялся за столом, вышел им навстречу, подал руку сначала главному геологу, потом Скачкову, весело хохотнул:

- Можете не говорить, с чем приехали. Раз приехали с главным геологом, мне все ясно. - Он остановился перед чуть растерянным Скачковым, глянул на него, хитровато улыбнулся одними глазами. - Кстати, мне пришла на память одна интересная история. Еще из тех времен, когда я работал в районе. Был у нас секретарь райкома комсомола некий Кобылкин. Страшно умный парень. Однако не лез на трибуну, не любил. На собраниях, конференциях всегда выставлял кого-нибудь вместо себя. Напишет ему речь, потренирует, а потом сидит в зале и слушает, как звучит написанный им текст. Особенно любил возить выступать одного сотрудника районной газеты. Хлопец красивый, голос звонкий, командирский. Фамилия его Костылев или Костыль, не помню точно. Так вот, послушали люди, послушали того Костыля и подняли в обком комсомола. А потом и выше. Слышал я, что наш Кобылкин теперь будто бы помощником у него. А сам Костыль каким-то главком руководит. Вот так иногда бывает на свете. Так что, Валерий Михайлович, не возите с собой в вышестоящие инстанции своих подчиненных, хе-хе!

- Думаю, что в данном случае вы, Виталий Опанасович, ошиблись. Не подходит ваша история. Мы привезли наши предложения, - Скачков приналег на слове "наши". - Считаем, что они реальные. Только хотелось бы, чтобы вы помогли нам оборудованием и запасными частями. - И он положил синюю папку на стол генерального директора.

- Интересно, интересно, - вернулся на свое место Дорошевич, полистал короткими пальцами листки, уколол: - Вы так долго готовили свои предложения, что, я думал, привезете целый гроссбух, а вы подбросили какую-то цидульку. Но ничего, быстрее прочитаем. Подождете, пока я гляну? Может, сказать, чтобы чаю подали?

- Нет, спасибо, - чуть не в один голос отказались Скачков и Протько.

Они уселись на стульях, что стояли вдоль стены. Протько сразу же принял свою привычную позу, наклонил голову, упершись в грудь бородой, и внимательно стал разглядывать что-то на пестром ковре, который занимал весь пол в кабинете. Скачков же не сводил глаз с Дорошевича, стараясь по выражению его лица догадаться, как тот воспринимает их предложения. Дорошевич повесил на нос очки, уткнулся в папки и, казалось, застыл. Только его мясистые губы изредка шевелились, говоря о том, что человек читает, читает внимательно, сосредоточенно. Вот он наконец оторвался от бумаг, снял очки, кончиком пестрого галстука протер их, положил на стул перед собой, посидел какое-то время в задумчивости, потом, повернувшись на стуле, чтобы ловчее было смотреть на присутствующих, с нескрываемым волнением сказал:

- Очень основательно и убедительно. - Накрыл папку пухлой ладонью с растопыренными пальцами. - Признаться, не ожидал я такой основательности. Все продумано. Разумно, разумно... Но... - Он глянул на Скачкова, задержал взгляд на Протько, улыбнулся ему. - Но... Наведем порядок, начнем выполнять план... А дальше?

- Потом будем думать, что делать дальше, - ответил Скачков.

- А я думал, раз вы приехали вместе, то вас, как и меня, беспокоит завтрашний день, хе-хе... - И заговорил озабоченно, обращаясь больше к главному геологу, чем к начальнику управления. - Я думал о вашей записке, Виктор Иосифович. Не один раз перечитал. Надо признать, вы имели основание бить тревогу. Но тогда нефть сама бежала в руки, только бери. Потому и верили, что геологи еще найдут не одно месторождение. А они ничего не нашли. Я временами начинаю думать, что ничего и не найдут... Я теперь жалею, что не прислушался к вам раньше.

- Я очень рад, - сказал Протько.

- Я говорил с Балышем. И не раз, - продолжал Дорошевич, откинувшись на спинку стула, поглаживая руками животик. - И вчера звонил. Балыш пока что против всякой комиссии. Категорически. Пока вы, говорит, не начнете выполнять план, о комиссии и не заикайтесь. Вот так. Его, конечно, можно понять. Если сейчас он пришлет к нам комиссию, то этим самым признает, что он... не кто-нибудь, а он, именно он варварски эксплуатировал месторождение, когда сидел здесь начальником управления. Вот и требует выполнения плана. Короче, если мы хотим добиться снижения плана, надо выполнять завышенный. Другого выхода нет. Я могу только пообещать вам: как только управление по добыче нефти поднимется до плановых показателей, я сам поеду в министерство и без комиссии не вернусь. Как говорит мой внук, железно! А пока, товарищи, засучивайте рукава...

На прощание Дорошевич пожал первому руку Скачкову, но как-то мимоходом, больше из вежливости, а Протько улыбнулся, ласково заглянул ему в глаза, держа за локоть, провел до дверей.

- Запахло жареным, так и записки мои вспомнил, - сказал Протько уже в машине.

- Сложно, - вздохнул Скачков, обиженный той подчеркнутой непочтительностью, которую проявил по отношению к нему генеральный директор. - И откуда у Дорошевича эта привычка - рассказывать всякие дурацкие истории?

- Под старость все любят вспоминать, - усмехнулся главный геолог. - Нам от этого не легче. Мы с вами между природой и начальством. А они друг друга порой не очень понимают.

- Ничего не скажешь, оптимистическая симфония, - вспомнил Скачков свои слова, сказанные вчера Котянку.

- Я знаю оптимистическую трагедию, а вот симфонию... - сказал в бороду Протько.

Скачков помолчал, потом тяжело вздохнул:

- Будем надеяться, что до трагедии не дойдет. Хотя бы и оптимистической...

Главный геолог промолчал. Скачков оглянулся. Тот сидел, упершись бородой в грудь, закрыв глаза. Кажется, дремал.

9

Накинув на плечи пальто, Алла Петровна сидела за своим столиком и проверяла диктанты. Не заметила, как вошла директор. Услышав перестук каблуков, оторвалась от тетрадей, посмотрела перед собой. Антонина Сергеевна в новом голубом костюме, с тонким шарфиком на шее направлялась к ней. Лицо ее озарялось радостной улыбкой.

Об этом голубом костюме говорили все. Рассказывали, что она заказала его в ателье в тот же день, когда увидела на Алле Петровне голубое платье. Но в ателье, как водится, шили костюм очень долго, потом несколько раз его переделывали, желая во всем угодить придирчивой заказчице. Сделать это даже такому опытному закройщику, как Журавель, не всегда удавалось.

И вот сейчас Антонина Сергеевна голубым облаком приближалась к Алле Петровне, ожидая от нее если не похвалы - на похвалу не очень рассчитывала, - так хоть какой-то реакции. Алла Петровна заметила и сумела оценить обнову - костюм и правда был отличный и делал женщину моложе лет на десять, - но ничем не выдала своего восхищения. Откинувшись на спинку стула, кутаясь в пальто, натягивая полы на колени, она спросила:

- Когда это, Антонина Сергеевна, начнут топить? А то хоть в валенках приходи. В классе ученики надышат, а здесь невозможно. Как в подвале.

Антонина Сергеевна прямо на глазах обвяла, поблекла, растерялась так, что сначала не нашлась что и сказать. А потом, опустившись боком на стул перед столиком Аллы Петровны, с такой озабоченностью и такой заинтересованностью спросила, будто для того только и зашла в учительскую:

- Как дела? Давно собираюсь с вами поговорить, да все времени не могла улучить. А сейчас глянула в расписание, вижу, у вас "окно". Дай зайду, думаю.

Алла Петровна не любила никому рассказывать про свой класс, а тут не удержалась: не хотела и дальше обижать директора. В душе шевельнулась неожиданная жалость к этой женщине, такой беспомощной перед своим возрастом.