Русский камикадзе - Рощин Валерий Георгиевич

Последним салон покидал длинноволосый тип. Спустившегося вслед за ним офицера почему-то привлекла странная походка молодого певца. Присмотревшись, он не сдержал улыбку — задница «звездных» штанишек усеянных модными дырками была насквозь мокрая…

Бывшая заложница вновь пристально посмотрела на майора, пытаясь припомнить, где и когда с ним встречалась. Однако недавний шок, полученный от непосредственного контакта с чеченскими бандитами, от двухчасового пребывания со связанными руками в лесной землянке, еще напоминал о себе — мысли в голове путались, пальцы подрагивали, беспрестанно хотелось курить… И невозможно было докопаться до анналов памяти, чтобы получить намек или крохотную подсказку о личности, которую напоминал этот жесткий грубоватый солдафон.

Она вновь упросила его уделить ей полчаса времени — поговорить, ответить на ряд возникших вопросов. Или оттого, что где-то в глубине души страстно хотелось-таки вспомнить, где и когда его встречала…

Угрюмый спецназовец долго не соглашался, но все ж, сдался под неистовым напором. Они опять уединились в курилке под грабом, и теперь уже девушка с удивлением обнаруживала растущее с каждой минутой раздражение. То ли оттого, что не могла сопоставить с кем-то этого рослого, плечистого мужчину, то ли от вызывающе равномерного движения его тяжеловатой челюсти, месившей во рту жевательную резинку. Недовольство множилось и понемногу приобретало форму все более заносчивых и провокационных вопросов…

— Прошу не думать обо мне, как о шкодливой гимназистке, получившей наглядный урок, — негромко выговорила она, приготавливая блокнот и ручку. — Я никогда не приму жестокости, и те два часа, проведенные в плену у бандитов, лишь утвердили мою позицию.

— Вы чеченам-то успели рассказать о своих взглядах? — усмехнулся он.

— Не успела.

— Жаль. Вот они повеселились бы… Признаться, мне глубоко безразлична ваша позиция — я получил приказ освободить троих заложников и выполнил его.

— А те тринадцать, оставшиеся на поляне?.. Жалость ни разу не тронула вашу душу?

— Те тринадцать никогда не были воинами. Они родились трусами, трусами и умерли.

— То есть сострадания, жалости, раскаяния вы, как и положено офицеру спецназа, не испытываете, — выбирая самую суть ответа, строчила она в блокноте.

До того как угодить в заложницы, журналистка пользовалась диктофоном; теперь приходилось работать по старинке — с помощью шариковой ручки и блокнота, преподнесенными ей в качестве сувениров командиром бригады.

— Нет, не испытываю, — спокойно отвечал майор.

— И как же это происходило — там, в лесу?

— Обыкновенно. Они пытались скрыться, мы этому препятствовали.

— То есть?..

— Вы не знаете, как охотятся хищники?

— Ну, почему же, слышала. Обычно они подкарауливают жертву или преследуют ее до той поры, пока она не лишится сил.

— Верно. Вот и мы подкарауливали и преследовали. Все просто, — даже вспоминать не интересно. Они нас не видели, поэтому отступали, разбегались, и стреляли, куда попало.

— А вы, вероятно…

— Именно так, как вы думаете. Мы боеприпасы расходовали экономно — каждую пулю аккуратно и точно посылали в цель, — отчеканил он и, словно в подтверждение сказанному с характерным громким звуком выплюнул жвачку.

Девица проводила взглядом белый комочек, описавший дугу и плюхнувшийся в самый центр ржавого, наполненного мусором и окурками диска от колеса какого-то здоровенного автомобиля.

— В цель… — задумчиво вторила она, прикрыв на несколько секунд глаза и успокаивая нервы.

— И тут вы правы, — улыбнулся молодой человек, поправляя на лице темные очки. — Самой замечательной целью является человеческая голова. Чтоб наверняка.

Она помолчала, тронула кончиками пальцев виски и, снова принялась быстро писать. Пока мысли ложились ровными строчками на бумагу, он продолжал изучать ее сквозь темные стекла очков…

Из трех спасенных его командой заложников два мужика-тележурналиста выразили желание отменить незадавшуюся командировку и немедля ретироваться восвояси — в Санкт-Петербург. А эта настырная молодая особа — журналист из какой-то провинциальной газеты, придя в себя от недолгого пребывания в «ранге» заложницы, захотела остаться и дописать задуманный очерк о войне на Северном Кавказе. И продолжить работу решила опять-таки с общения с майором спецназа. Да, он не соглашался, но она напористо уговаривала, упоминала о какой-то гражданской совести, призвала на помощь подполковника ФСБ, и даже пожаловалась командиру бригады, возле штаба которой они сейчас и сидели. В конце концов, офицер уступил, снова нацепив для чего-то перед «допросом» темные очки…

— И все же, — закончила конспектировать девушка, — почему вы не попытались хотя бы кому-то из них сохранить жизнь? Почему вместе с двумя милиционерами — пятнадцать трупов?

— Потому что в нашей стране все продается и покупается. Живые потом оказываются на свободе. Кто-то, отсидев за свои преступления всего год-два, а с некоторых снимают наручники прямо в зале суда. Если вас интересуют расценки на подобного рода решения судейских, то…

— Ясно, — не дослушала она. — Короче говоря: вы убивали, чтобы позже, так сказать, не пришлось…

— Охотиться на них снова, — закончил он за нее. Подпалив сигарету, вздохнул: — Вы прекрасно могли бы сочинить это интервью без моего участия. Не понимаю, для чего я теряю время.

— Мне нужна ссылка на первоисточник, — деловито ответила она, переворачивая страничку.

Белозеров удивленно качнул головой…

— Вы использовали артистов вместо наживки? Как… рыбак при ловле рыбы, не так ли? — последовал следующий вопрос интервьюера.

— Бог с вами!.. Как можно!? — пустил он над ее головой струйку дыма.

Она оторвалась от блокнота и впервые посмотрела на него с искоркой надежды…

— Как птицелов, — сбил он щелчком с сигареты пепел.

— Птицелов?.. В чем разница?

— Рыбацкая наживка обречена на погибель, птицелов же ставит рядом с силками клетку с живой птицей. С живой после и уносит.

Не поверив ни единому слову, девушка размашисто то ли подчеркнула, то ли зачеркнула какую-то сочиненную ранее фразу.

— Скажите, а кто разрабатывал эту операцию?

— Никто. Импровизация. На разработку не хватало времени.

— Хороша импровизация, — в который раз не удержалась она от комментариев, — рисковать столькими жизнями!..

— Риск присутствует всюду, а уж в зоне боевых действий без него просто никуда.

— Ну, ведь можно же было как-то обойтись без участия этих детей! Им же по семнадцать…

Теперь он не дослушал ее:

— Разумеется. Мы могли попариться в баньке и отоспаться, пока сведения о заложниках дойдут до Москвы; потом денька три попить пива, пока там примут решение и поставят о нем в известность. Уж не знаю, остались бы вы к тому времени живы, но то, что каждый из тех пятнадцати, которых мы завалили, поимел бы вас раз по…

— Давайте обойдемся без фантазий и подробностей на вольные темы, — встала она, захлопнув блокнот.

— Мне они безынтересны. Вы спросили о другом варианте — я ответил, — так же поднимаясь со скамейки, равнодушно отозвался майор.

— Благодарю за бездарно потраченное время, — холодно произнесла молодая женщина, собираясь покинуть тенистое местечко под раскидистым грабом. Однако, вспомнив о чем-то, остановилась, вновь развернула блокнот: — Едва не забыла… Мне нужна пустая формальность. Не сочтите за труд, продиктуйте вашу должность, фамилию, имя, и отчество. Звание, если не ошибаюсь — майор.

Он замялся:

— Это имеет значение?

— А-а!.. — понятливо закивала она, — ну, слава богу — все становится на свои места. А то я уж за вас перепугалась. Думаю: рубит человек правду-матку о собственной маньячной жестокости и не понимает оплошности. Тут командир бригады шепнул по секрету, будто документы на вас наградные в столицу из штаба Группировки намедни уходят. Не на простую медальку документы, а на высшую награду России!.. Так не подпортить бы этим интервью портрет будущего героя.