История величия и падения Цезаря Бирото - Оноре Бальзак

Парфюмер одолел семьдесят восемь ступенек, которые вели к небольшой коричневой двери дядиной квартиры, и подумал, что старик, должно быть, еще достаточно бодр и крепок, если может, не жалуясь, ежедневно взбираться так высоко. Бирото заметил, что синий сюртук и панталоны вынуты из шкафа и старуха Вайян чистит их щеткой; Пильеро, истинный философ, в домашнем сюртуке из серого молетона завтракал у камина, читая отчет о парламентских прениях в газете «Конститюсьонель», называвшейся в те годы «Журналь де коммерс».

— Дядя, — сказал Цезарь, — дело решено, договор составляется. Но если у вас есть какие-либо опасения или сомнения, еще не поздно отказаться.

— К чему отказываться? Сделка выгодная, вот только доходов придется долго ждать, но при верных делах всегда гак бывает. У меня пятьдесят тысяч франков в банке, вчера я получил последние пять тысяч франков за лавку. Ну а Рагоны вкладывают в это дело все свое состояние.

— Как же они будут жить?

— Не беспокойся, проживут помаленьку.

— Дядя, я понимаю, — проговорил растроганный Бирото, пожимая руку суровому старику.

— Как распределяются паи? — неожиданно спросил Пильеро.

— Моя доля будет равна трем восьмым, ваша и Рагонов — одной восьмой; запишу эту сумму в кредит вашего счета, у нас пока еще не составлены нотариальные акты.

— Прекрасно. Но ты, видно, очень богат, мой мальчик, если вкладываешь в это дело сразу триста тысяч франков? Боюсь, ты рискуешь слишком большой суммой, не пострадала бы от этого твоя торговля. Впрочем, тебе виднее. Если тебя постигнет неудача, то знай — рента поднялась до восьмидесяти, и я могу продать ценные бумаги, приносящие две тысячи франков дохода. Но будь осторожен, дружок: если тебе придется прибегнуть к моей помощи, ты тем самым уменьшишь состояние своей дочери.

— Дядя, как просто вы говорите о благороднейших поступках! Вы взволновали меня.

— Генерал Фуа только что взволновал меня совсем по-иному! Ну, ступай, кончай дело: ведь земельные участки не исчезнут, а они нам достанутся за полцены; если даже придется выждать лет шесть, и то мы получим кое-какую прибыль, — ну хотя бы доход с дровяных складов. Итак, нечего бояться потерь. Разве что Роген похитит наши капиталы, но ведь это невозможно...

— Как раз сегодня ночью мне об этом говорила жена, она боится...

— Что Роген украдет деньги? — спросил Пильеро, смеясь. — А почему она так думает?

— Она говорит, что он слишком страдает из-за своего уродства и, как все мужчины, которым недоступна женская любовь, питает страсть к...

Недоверчиво усмехнувшись, Пильеро вырвал из книжки листок, написал на нем сумму и подписался.

— Вот чек на сто тысяч франков — за Рагона и за меня. Бедные люди продали этому проклятому проходимцу дю Тийе свои пятнадцать акций Ворчинских копей, чтобы собрать нужные деньги. Славные люди в затруднении, прямо сердце за них болит. И такие достойные, благородные люди, цвет старой буржуазии, право! Их родственник, судья Попино, ничего не знает, они от него все скрывают, чтобы не мешать ему заниматься благотворительностью. А ведь они трудились, как и я, целых тридцать лет...

— Дай бог, чтобы «Комагенное масло» победило, — воскликнул Бирото, — я буду счастлив вдвойне. Прощайте, дядя, приходите обедать в воскресенье с Рагонами, Рогеном и господином Клапароном. Договор подпишем послезавтра, ведь завтра — пятница, а в пятницу я не хочу начинать...

— Ты придаешь значение подобным суевериям?

— Дядя, я никогда не поверю, что день, когда сын божий был предан смерти людьми, — счастливый день. Ведь бросают же все двадцать первого января свои дела.

— До воскресенья, — резко сказал Пильеро.

«Если б не его политические убеждения, — подумал Бирото, спускаясь по лестнице, — на всем свете не сыскать человека лучше дяди. И надо же было ему связаться с политикой! Что за чудесный был бы человек, забудь он думать о ней. Его упрямство только доказывает, что в мире нет совершенства».

— Уже три часа, — сказал Цезарь, возвратившись домой.

— Сударь, вы принимаете эти обязательства? — спросил Селестен, показывая ему векселя торговца зонтами.

— Да, из шести процентов, без комиссионных. Женушка, приготовь-ка мне одеться, я иду к господину Воклену, ты знаешь зачем. И обязательно — белый галстук.

Парфюмер отдал распоряжения своим приказчикам; Попино в лавке не было, и Цезарь догадался, что его будущий компаньон одевается; быстро поднявшись к себе в комнату, он увидел там «Дрезденскую мадонну», вставленную, по его приказанию, в красивую раму.

— А что, картинка-то недурна, — сказал он дочери.

— Не говори так, папа, тебя засмеют, она прекрасна!

— Как это вам нравится, дочь отца учит!.. Ну, на мой вкус «Геро и Леандр» ничуть не хуже. Мадонна — сюжет религиозный, ей место в часовне, но «Геро и Леандр»... Ах, я куплю эту картину, ведь изображенный на ней флакон с маслом меня вдохновил...

— Папа, я тебя не понимаю.

— Виржини, позови фиакр! — громко крикнул Цезарь, кончив бриться; в это время в комнату вошел Попино, от смущения перед Цезариной прихрамывая еще больше, чем обычно.

Влюбленный не подозревал, что его недостаток уже не существовал для его избранницы. Чудесное доказательство любви, выпадающее на долю только тех, кого обделила природа.

— Сударь, — сказал юноша, — завтра пресс можно будет пустить в ход.

— Отлично! Но что с тобой, Попино? — спросил Цезарь, увидев, как покраснел Ансельм.

— Это, сударь, от радости. Я нашел на улице Сенк-Диаман лавку вместе с конторой, кухней, комнатами наверху и складами — и за все просят только тысячу двести франков в год.

— Надо заключить контракт на восемнадцать лет. А теперь едем к господину Воклену, поговорим по дороге.

Цезарь и Попино сели в фиакр, провожаемые взглядами приказчиков, которые удивлялись их парадному виду и необычной поездке в экипаже и не подозревали о великих планах хозяина «Королевы роз».

— Ну, теперь мы все разузнаем об орешках, — пробормотал парфюмер.

— О каких орешках?

— Вот я и проговорился и выдал тебе свою тайну, — сказал парфюмер, — именно в орешках все дело. Только ореховое масло оказывает благоприятное воздействие на волосы, и никто из парфюмеров до этого еще не додумался. Взглянув на гравюру «Геро и Леандр», я подумал: «Нет, древние неспроста выливали столько масла на голову, они знали, что делают, на то они и древние!» И что бы ни говорили наши умники, я разделяю взгляды Буало на древних. Это и навело меня на мысль об ореховом масле, а тут еще твой родич Бьяншон, лекарский ученик, рассказал мне, что в Медицинской школе его товарищи употребляют ореховое масло, чтобы быстрее росли усы и бакенбарды. Нам недостает только одобрения знаменитого Воклена. Он даст нам необходимые указания, и мы не обманем публику. Я только что с рынка, договорился с торговкой орехами о доставке сырья; через какую-нибудь минуту я буду у величайшего ученого Франции и узнаю у него, как извлекать из орешков квинтэссенцию. Пословица права — крайности сходятся. Видишь, сынок, торговля служит посредницей между природой и наукой. Анжелика Маду скупает орехи, господин Воклен извлекает эссенцию, мы ее продаем. Орехи стоят пять су за фунт, господин Воклен во сто раз повысит их ценность, и мы, быть может, окажем услугу всему человечеству, ибо если тщеславное желание нравиться причиняет человеку большие страдания, то хорошее косметическое средство в таком случае для него благодеяние.

Благоговейное почтение, с каким Попино слушал отца Цезарины, возбуждало красноречие Бирото, и он изрекал самые нелепые сентенции, какие только могут зародиться в голове буржуа.

— Будь почтителен, Ансельм, — сказал парфюмер, когда экипаж свернул на улицу, где жил Воклен, — сейчас мы вступим в святая святых науки. Поставь «Мадонну» в столовой на стуле, где-нибудь на видном месте, но так, чтоб она не слишком бросалась в глаза. Только бы мне не запутаться и не наговорить лишнего! — чистосердечно признался Бирото. — Попино, этот человек оказывает на меня химическое воздействие, его голос вгоняет меня в жар и даже вызывает колики. Он мне столько добра сделал, а в скором времени станет и твоим благодетелем.

От этих слов у Попино мороз пробежал по коже, он двигался так осторожно, словно шел по битому стеклу, с тревогой поглядывая по сторонам. Г-н Воклен был в своем кабинете, когда ему доложили о приходе Бирото. Академик знал, что парфюмер — помощник мэра и пользуется благосклонностью властей; он принял его.

— Вы все же не забываете меня в своем величии? — сказал ученый. — Правда, от химика до парфюмера один шаг.

— Увы, сударь, вы — гений, а я простой человек, невежда. Нас разделяет пропасть. Вам я обязан тем, что вы зовете моим «величием», и я не забуду вас никогда, ни на этом, ни на том свете.

— Ах, на том свете все мы, говорят, будем равны — и короли и сапожники.

— Вы, конечно, имеете в виду королей и сапожников-праведников, — изрек Бирото.