Под звездами - Александр Шевченко

Матвеичев, смущенный непривычным вниманием к себе, стоял на широко расставленных ногах, пошатываясь от усталости, в разодранном грязном маскхалате, висевшем на нем клочьями, с растрепанными волосами, и вытирал шапкой пот со лба. На его лице играла застенчивая, счастливая улыбка, а глаза глядели смело и уверенно. Он словно выпрямился, стал больше ростом.

Радость победы кружила головы солдатам, как хмельное вино. Они увидели сегодня побежденных врагов, и это придавало им смелость и уверенность в своих силах. Для многих после долгих месяцев отступления это был первый праздничный день, которого они ждали полтора года.

— ...Огонь страшный был — головы не поднять, — весело рассказывал Аспанов. — Ну, как их взять? Тут Ромадин и кричит мне: бери огонь на себя, я пойду на дзот!

— А мы как ворвались в деревню на танках — и давай крушить! — слышится в другой группе солдат басовитый голос Феди Квашнина.

Ахутин с радостно-удивленным лицом торопится вставить слово в разговор:

— Не видел я еще, как немцы отступают... А тут пошли мы на них со штыками — они сразу драпать! Да как прытко, не хуже зайцев!

— У немца душа заячья и есть, потому он на рукопашный ни в какую не идет! — объясняет Ахутину Береснёв, и его рваные рыжеватые усы устрашающе топорщатся. Он поднимает вверх рыжеволосый кулак: — Вбежал я в бункер с противотанковой гранатой, да как рявкну: «Руки вверх!» — я еще в империалистическую насобачился по-ихнему голдить — а гауптман этот стоит и ничего не соображает, даже свой родной язык позабыл — только трясется весь да зубами клацает! — Береснёв достает из кобуры пистолет: — Вот парабеллум снял с него!

— Чуприна, а ну, расскажи командиру, как ты фрица просвещал! — подзадоривает Ахутин.

Многие солдаты, очевидно, уже знают эту историю, они, улыбаясь, глядят на Чуприну. Тот поднимает весело блестящие под красиво изогнутыми бровями глаза, затягивается немецкой сигаретой и с видимым удовольствием повторяет свой рассказ Пылаеву:

Дурный якийсь фриц попався, политически безграмотный! Их бьют кругом, а он наставил на меня свою зажигалку и кричит: «Иван, сдавайсь!» Во-первых, говорю я ему, я тебе не Иван, а Степан, а во-вторых, чи ты сказывся — в сорок втором году, после Сталинграда, чтоб я тебе сдавался! Тебе надо сдаваться, а не мне, фашистская твоя душа! Ну и легонько стукнул его по башке ложем — он и затих и сразу руки вверх!

— Разъяснил ему, значит, международную обстановку! — смеется Береснёв, покачивая забинтованной годовой.

Во втором взводе слышатся задорные звуки баяна. Липатов, молодцевато подмигивая, лихо растягивает баян и напевает:

Хороши весной в саду цветочки,

Еще лучше девушки весной...

Танкист подходит к Липатову и восхищенно говорит:

— Здорово у тебя, брат, получается! Ну и пехота — немецким баяном раздобылась!

— Мы не мародеры! — обиженно говорит Липатов. — Свое, кровное, возвращаем! Гляди: артель «Красный партизан», город Ленинград!..

Шпагин расспросил командиров взводов о потерях, отправил в батальон донесение.

— Как Хлудов? — спросил он Гриднева.

— Как будто протрезвился. Шел, стрелял вместе со всеми.

Шпагин озабоченно пожевал папиросу, потом встряхнулся и прислушался.

С опушки леса доносится пулеметная и автоматная стрельба — это второй батальон выбивает немцев из опорного пункта «Элиза». Справа первая рота закапчивает очистку траншей и левым флангом уже вышла на линию Изварино.

Впереди ухают мощные разрывы, земля содрогается: штурмовики на бреющем полете бомбят колонну немецких танков и автомашин на шоссе. Шпагин направляет туда бинокль и видит, как огромный дизельный грузовик вспыхивает весь разом, будто стог сухой соломы, и горит желтым, коптящим пламенем.

Немцы бегут от шоссе к лесу. Бегут прямо по целине, ломятся через кустарник, разрывая одежду, теряя пилотки, бросая ранцы, проваливаясь и падая в сугробах.

— Видишь? — указывает Шпагин Подовинникову на бегущих! Нельзя дать немцам оторваться! Собери взвод — и двигайся на Вязники! Я свяжусь с цервой ротой и пойду за тобой!..

— Слушаюсь, — просто говорит Подовинников и дает команду взводу.

Тут к Шпагину подошел Хлудов, до этого стоявший поодаль среди солдат, и попросил разрешения обратиться. Пальцы его, державшие свернутую, но не зажженную папиросу, мелко дрожали.

Шпагин до сих пор так и не решил, что делать с Хлудовым. Если доложить по команде, то Хлудову не миновать трибунала. А может, он только растерялся — ведь впервые в бою. Человек часто плохо знает себя и только на деле узнает, на что способен. Вот Матвеичев — как неожиданно молодцом оказался!..

— Что прикажете мне делать? Взводом командует Молев...

— И неплохо командует! — сказал Шпагин резко, но тут же добавил примирительно: — А что вам делать — от вас зависит! Вы уверены, что можете командовать взводом?

Хлудов минуту молчит, не глядя на Шпагина и разминая ногой комья снега, затем поднимает глаза и говорит:

— Думаю, что справлюсь! С этим... кончено!

— Имейте в виду — за безобразия, подобные сегодняшним, трибунал судит! Молев, передайте взвод младшему лейтенанту!

Хлудов заторопился, чтобы скрыть свое смущение и радость:

— Разрешите взводу двигаться?

— Идите!

ГЛАВА VII. ПОДОВИННИКОВ

Не считаясь с огромными потерями, фашистские войска яростно сопротивлялись, часто переходили в контратаки. Они упорно цеплялись за каждую складку местности, пытались закрепиться в населенных пунктах, превращенных в мощные узлы обороны, разрушали и минировали все дороги и тропы.

Через Вязники проходила заранее подготовленная немцами тыловая полоса обороны, и на этом рубеже они оказали ожесточенное сопротивление.

Второй роте пришлось идти по открытому широкому полю, лежавшему перед Вязниками. По цепям наступающих немцы вели шквальный огонь из тяжелых минометов.

Увидев, что второй взвод, шедший впереди, остановился, Шпагин побежал к Подовинникову; за ним, не отставая ни на шаг, бежал Корушкин. Не раз, укрываясь от осколков, они падали в снег, кубарем скатывались в воронки, которыми было густо изрыто поле, пока добрались до большой воронки от авиабомбы, в которой находились Подовинников, Липатов и Аспанов. Подовинников лежал за станковым пулеметом. Аспанов заталкивал снег в кожух: вода в нем кипела, на отверстия с клокотанием вырывался пар.

— Что, Петя, плохо дело? — спросил Шпагин.

Сади в батарею, не давай им головы поднять! — крикнул Подовинников Липатову, отвалился от пулемета и отер ладонью мокрое лицо, забросанное мелкими комочками земли: — Плохо: минометы! Вон, глядите: огонь в кусточках — оттуда бьют! Двоих убило сейчас!

Вязники горели. Пламя пожара металось над горящими строениями, густой черный дым клубами валил вверх. В дрожащем кругу бинокля Шпагин увидел вспышки минометов на окраине деревни; разрывы мин безостановочно взлетали по всему полю. «Что же делать? — напряженно думал он. — Роту нельзя бросать под огонь: полягут все, прежде чем до Вязников добегут! И обойти нельзя...»

Тут он почувствовал, что на его ноги свалилось что-то тяжелое. Он оглянулся — это был ротный телефонист Валя Ивлев, взявшийся неведомо откуда. Ничего не говоря и шумно дыша, Ивлев стал жадно глотать грязный снег; по его разгоряченному мальчишескому лицу из-под шлема ползли капли пота.

— Фу ты, наконец-то нашел вас, — с удовлетворением смотрит он на Шпагина, сбрасывая со спины катушку с проводом.

— Ты как сюда попал?

— Комбат послал! Где хочешь, говорит, найди своего командира роты и соедини со мной! Пока тащили линию, раз десять ее рвало, совсем измучились. В Изварино на линии Гаранин остался — там чаще всего рвет...

— Очень хорошо, Ваня, ты в самое время явился. Вызывай скорей комбата!

Ваня покрутил ручку индуктора и закричал в трубку уже другим, профессиональным голосов телефониста:

— Кама», «Кама», «Кама»... «Кама? Я «Днепр»! Да... Гриша, это ты? Я у десятого — прошу шестьдесят первого, — обеими руками, как хрупкую драгоценную вещь, он протянул трубку Шпагину: — Скорее говорите, товарищ старший лейтенант, а то опять линию порвет!

— Шпагин? — послышался в трубке сердитый голос Арефьева. — Почему донесений нет? Ты где находишься?

Шпагин доложил о действиях роты и попросил, чтобы Арефьев вызвал огонь на минометную батарею, которая не дает роте продвигаться. В ответ он услышал длинную фразу, густо пересыпанную замысловатыми ругательствами, из которой понял только то, что Арефьев страшно недоволен задержкой и что у него в кармане нет артиллерии; он попробует связаться с командиром артдивизиона. Шпагин с нарастающим нетерпением слушал Арефьева. Он допускал, что Арефьев ничего не может сделать, но почему он всегда разговаривает с людьми таким оскорбительным, унижающим человека тоном?

— А вообще самим надо соображать и обходиться без нянек! — сердито закричал Арефьев. — И нечего труса праздновать: боя без огня не бывает...