Орда - Дмитрий Барчук

Канцелярия князя Черкасского занимала лишь половину дома, в другой располагалась военная коллегия – вотчина воеводы. В ней сейчас за главного был мой старый знакомый – казак Митяй. Он вышел из запоя, взялся за ум, и нога его сразу стала срастаться как надо.

Государственное управление в Московской Татарии, как мне втолковал Иван, осуществлялось следующим образом. Во главе страны стоял Великий Царь. Его трон передавался по наследству. Жил он временно в тобольском Кремле и считал себя государем всей Руси в изгнании. У него была своя боярская дума, типа нашего сената. Но настоящей властью обладали царевы наместники. Один из них сидел в Тобольске. Кстати, Томск хотя и был больше столицы, но входил в тобольское наместничество. Центром другого наместничества был Иркутск. Оттуда осуществлялось управление всей восточной частью царства и заморскими, американскими, территориями.

Самым крупным сибирским городом был Енисейск. Он по численности населения в полтора раза превосходил Томск, второй город Московской Татарии. Затем шли Тобольск, Иркутск и более мелкие городки: Тюмень, Омск, Барнаул, Нижнеудинск, Мангазея, Петропавловск, Якутск и другие.

Вся гражданская власть на местах принадлежала городским головам, которых назначал сам царь. Но народ мог проворовавшегося градоначальника сместить, подав челобитную царю. Это, правда, случалось очень редко.

А когда я увидел у Ивана на службе сословный список томских жителей, у меня от удивления глаза на лоб полезли. Из 3053 лиц мужского пола в купцах состояли 2804! 115 числились ремесленниками. 90 священников. Два человека княжеского звания – Черкасский и его малолетний сын. И только оставшиеся 42 мужика считались приписными и владельческими крестьянами.

– А кто у вас тогда работает, коли все торгуют? – вырвался из меня крик изумления.

– Так все ж работают помаленьку. Я, например, тоже числюсь в купцах. И брат мой Митька, и папаня. Не заработал еще княжеский титул воевода. Многие охотники записываются в купцы, рыбаки – тоже. Они ж свой добытый товар – пушнину и рыбу – продают. Значит, купцы. А крепостного права у нас, братец, нету. Все люди свободные. Если кто и прижился при зажиточных семьях, как прислуга, так только по собственной доброй воле. И никак иначе.

– А Мари? – задал я провокационный вопрос. – Она тоже по доброй воле у твоего папаши в тереме живет?

– Мы сейчас вообще-то говорим про мужское население, – нашелся Асташев-младший. – Но если тебя интересует женская часть Томска, то могу тебе сообщить, что в нашем городе проживает таких 4019 особ в возрасте от двух недель до 101 года. Часть из них исповедует мусульманскую веру, и девушки охотно идут замуж за небедных татар в качестве и второй, и третьей, и даже четвертой жены.

– Но Мари же – не мусульманка. Она католичка. Да и папаша твой, кажется, из староверов.

Иван понял, что поставлен моими вопросами в тупик, и нехотя ответил:

– Она пленница. И отец мой – особый случай.

– А я кто?

– Ты тоже пленник. И, пожалуйста, не задавай мне больше таких вопросов, с подковыркой, – взмолился сын воеводы.

– Ладно, не буду. Только ответь мне, пожалуйста, на один праздный вопрос. Уж очень мне любопытно, почему в вашем городе баб на тысячу душ больше, чем мужиков. Неужто у всех гаремы да терема?

Тут уж Иван не выдержал и рассмеялся:

– Терем есть только у моего бати. Остальные православные Бога боятся. Гаремов поболее. Но меньше десятка. Уж больно дорого много жен содержать. А мужиков в Томске наравне с бабами. Только многие из них по батиному ведомству числятся.

500 пеших да 300 конных казаков еще прибавь, и получится почти равное количество мужиков и баб. Недотепа!

Мы шли по улице, утопая в весенней грязи. Над нами, на горе, виднелись контуры Томского острога, чем-то напоминающего тобольский Кремль, но деревянного и гораздо меньшего. Куда ни кинешь взор, везде чернели острые шпили кержацких церквей с раскольничьими крестами на них. Эх, где же вы, дорогие моему сердцу золоченые луковки-купола родных среднерусских храмов?! Увижу ль вас когда-нибудь снова?

И так у меня защемило в груди, что встал я посереди дороги и перекрестился щепотью, несмотря на косые взгляды проходящих мимо томичей.

Кирилл Сайфутдинович Зиганшин считал себя человеком команды. Он очень гордился тем, что умеет дружить. Вначале, будучи буровым мастером, он дружил с начальником нефтегазодобывающего управления. А после того как начальник ушел на повышение, он сам стал начальником. Потом стал дружить с руководителями объединения. И когда освободилось место главного инженера, его легко назначили на эту должность.

С началом перестройки и так называемых рыночных «реформ» Кирилл Сайфутдинович вовремя подсуетился, подмазал кого надо в министерстве и стал вице-президентом нефтяной компании. Но ее продали с залогового аукциона. Новые собственники начали расследование по нецелевому использованию и уводу активов в дочерние структуры. Все ниточки вели к первому вице-президенту. Но господин Зиганшин снова вышел сухим из воды и даже пошел в гору. Он просто поделился с нужными людьми частью «выведенных активов» и стал заместителем министра энергетики. Из гонимого, заняв крупный государственный пост, он сам превратился в гонителя. Новым владельцам нефтяной компании пришлось прекратить все расследования против Зиганшина, ибо от его расположения зависели теперь экспортные квоты и пошлины, государственные гарантии для кредитов и многие другие не менее важные вещи. А потом оступился министр. Занял неверную политическую позицию. И высокопоставленные друзья не нашли лучшего варианта, как поставить на эту должность покладистого и верного Кирилла Сайфутдиновича.

И просидел господин Зиганшин, несмотря на все вражеские происки, в министерском кресле уже почти целых три года. Менялись президенты, премьеры, а Зиганшин оставался, ибо умел человек дружить, умел быть благодарным кому надо и безжалостным по отношению тоже к кому надо.

Главный закон в государственной иерархии, который очень хорошо усвоил Кирилл Сайфутдинович, – это закон курятника. Чем выше насест, на котором ты сидишь, тем меньше тебе на голову гадят вышестоящие, зато ты…

Домой он приезжал поздно, в двенадцатом часу. Нельзя сказать, чтобы он засиживался на работе до полуночи, однако его положение в обществе требовало и неформальных встреч: в ресторане, в сауне, в спортзале… А для этого тоже нужны были усилия и сноровка. Прежний президент любил играть в большой теннис – и министр энергетики стал брать уроки у самого Шамиля Тарпищева. Только научился сносно бегать по корту и махать ракеткой, так на тебе – президент сменился. Этот вообще заядлый спортсмен: черный пояс по дзюдо, не пьет, не курит, на бомбардировщиках летает, на подводных лодках плавает, на горных лыжах носится как угорелый. Поди угонись за ним. Сам худой, поджарый, и от чиновников из высшего эшелона стал требовать спортивной фигуры. Как же было тяжело Кириллу Сайфутдиновичу сбрасывать два лишних пуда. Он так привык к своему выпирающему из штанов, придающему солидность животику, так сроднился с ним, но пришлось все равно расстаться с дорогим атрибутом начальственности. Три месяца сидел на жуткой диете. Вообще не употреблял никаких жиров, даже растительного масла, не ел ни мяса, ни рыбы, спиртного в рот не брал ни капельки. Каждый вечер ходил в спортзал на уроки дзюдо. Но сбросил же тридцать с лишним килограммов. На последнем заседании кабинета президент привел в пример другим министрам товарища Зиганшина, сумевшего «начать вести здоровый образ жизни». Это был хороший, даже очень хороший, знак. И теперь Кирилл Сайфутдинович с удвоенной энергией взялся за освоение восточных единоборств. И у него появилась мечта: когда-нибудь удивить президента эффектным броском противника через себя на татами.

Несмотря на поздний час, Лидия Ивановна не спала. Она каждый раз дожидалась мужа с работы. На плите томилось овощное рагу, в термосе настаивался успокоительный отвар из трав. Все это было и сегодня. Но еще Кирилла Сайфутдиновича дома ожидал сюрприз.

Едва он переступил порог своей новой квартиры в «Алых Парусах», как на шею ему бросилась эффектная моложавая женщина и стала его тискать и целовать, приговаривая:

– Папка, папка, как я по тебе соскучилась!

– Господи, Маринка, какими судьбами? Так неожиданно, без предупреждения. Что-нибудь случилось?

До министра, наконец, дошло, что это его родная и единственная дочь, но на ум сразу полезли какие-то недобрые мысли.

– Вот, внука твоего приехала в армию проводить, – сказала Маринка.

Кирилл Сайфутдинович сразу насупился и, подавая жене свое кашемировое пальто, купленное им в Вашингтоне, с нескрываемой обидой произнес: