Беби из Голливуда - Сан-Антонио

Малышка начинает торопиться. Без всякого стеснения она переоблачается прямо у меня на глазах в элегантную парижанку. Бежевый костюм с апликациями из кожи. Просто шик! Потом быстро причесывается.

— Я все время задаюсь вопросом, как ты можешь жить одна с этим чертовым ребенком? — говорю я.

— Ах! Но это же временно. И потом, есть еще одна женщина, уборщица.

— Сам старик Вамдам-Жилье нашел ее для вас?

— Да… А ты что, не в курсе? Я быстро соображаю.

— Что удивительного, я иногда забываю о мелочах. Увидимся сегодня вечером, дорогая?

— Постараюсь. Если мне удастся освободиться, я позвоню тебе в бюро.

— Договорились.

И она садится за руль «шевроле» с откидывающимся верхом.

— Давай довезу тебя до ворот, — предлагает она.

— Спасибо.

Эстелла доезжает до ворот, испытывает еще один массаж миндалин и говорит мне «пока!».

Я же еду в направлении агентства недвижимости. Вамдам-Жилье отец и сын в одном лице уже восседает за своим столом в тени настольной лампы.

Поскольку сейчас утро, он по-домашнему одет в вязаную куртку из серой шерсти, а нижняя половина небритого лица скрыта шарфом.

— Здравствуйте, — улыбается он любезно, — уже за работой?

Благодаря независимым друг от друга глазам продавец земельных наделов может одновременно вести наблюдение за тем, что происходит впереди, а также быть уверенным в своих тылах. Заметьте, в этом как раз его спасение. Невозможно застать врасплох.

— Мне кажется, вы подыскивали уборщицу для няни семьи Лавми, когда та въезжала в дом?

— Это верно.

— Могу я узнать адрес женщины?

— Запросто… Она итальянка. Мадам Густапьяна. Живет на Нижней улице.

— А где это?

— Ниже Верхней улицы. Номер дома… Минуточку…

Он листает средневековую тетрадь в тисненой обложке с замочками и радостно каркает:

— Дом номер тринадцать!

— Постоянно всякие пакости, — бормочу я, вспоминая проститутку в Булонском лесу. — Благодарю. Мои распоряжения остаются в силе, любезный господин Вамдам-Жилье. Если мне позвонят, тут же сообщите!

Быстро пожимаю остатки человеческой плоти, служащие ему рукой, и мчусь на Нижнюю улицу. Когда я заворачиваю в этот узкий проезд с односторонним движением, вдруг узнаю на другом конце улицы хромированную тележку моей красавицы швейцарки.

Я притормаживаю, чтобы держаться от нее на расстоянии, но, вместо того чтобы остановиться перед чертовым номером, продолжаю следовать за машиной Эстеллы.

Однако преследование не занимает много времени. В противоположность тому, что утверждала моя любимая жительница страны Альп, она едет не в Париж, а возвращается опять к дому. Может быть, она заехала отдать распоряжения синьоре Густапьяна, а потом заметила, что забыла какую-то вещь?

Но нет. Она выходит из тачки, открывает ворота, въезжает, запирает ворота…

Что остается делать любимому всеми дамами Сан-Антонио? Угадали! Он срочно возвращается к уборщице в дом номер 13 на Нижней улице. Вышеназванная персона проживает в небольшой однокомнатной квартире вместе со своим мужем, старым, разбитым параличом дядей, свихнувшейся племянницей, родителями мужа, семью собственными детьми и неаполитанской тетушкой с подножия Везувия. Матрона страсть как похожа на незабвенную мадам Берю: усы торчком, огромный бюст, переходящий в живот, всклокоченные волосы и какой-то непонятный акцент, о котором можно сказать лишь одно: он явно не напоминает просторы Сибири.

— Кто это? — спрашивает она, подозрительно оглядывая меня.

Я натягиваю на физиономию маску скорби типа размазанного оскала.

— Мадам Густапьяна?

— Си!

— Мадам, я пришел сообщить вам о страшном несчастье…

Вся семья присутствует при разговоре и смотрит на меня. Муж, дневной сторож ночного кабаре, собирается свалить на службу — через плечо сумка на ремне. Неподвижный дядя открывает рот, родители мужа защелкивают пасть на ложке с супом, ненормальная племянница разражается хохотом, а шестеро детей, стоящих в очереди на горшок, занятый седьмым, роняют трусы.

— Какое несчастье? — с шумом выдыхает мать семейства.

— Произошел несчастный случай с малышом у Лавми…

Честно говоря, я не люблю такие процедуры, но мне срочно нужно продвинуться в расследовании и некогда рассусоливать.

В перегруженной людьми комнате воцаряется стон. Все, кто понимает по-французски, начинают рыдать и выть. Мамаша Густапьяна щиплет себя за ляжки.

— О мой Джузеппе! Мой Джузеппе! — вопит она. — Скажите, синьор… Но он не умер?

— Нет, только шишка на лбу.

Моментально воцаряется тишина. Муж начинает что-то тараторить остальным на языке Боккаччо.

Я кладу конец учебной тревоге.

В этих случаях мое удостоверение является эффективным тормозом.

— Что это? — спрашивает мадам, тряся бюстом.

— Полиция!

И тут прохватывает отца семейства. Он горланит, жестикулирует, закатывает глаза, стараясь, видимо, показать, кто хозяин в доме. Он орет на жену, призывая других в свидетели и показывая на меня пальцем. Он призывает также Господа вместе с небесным коллективом… Мне приходится гаркнуть еще громче, чтобы призвать всех к порядку. Словом, в конечном итоге нам удается разобраться. Но, клянусь вам, было тяжко!

Не буду приводить восклицания, призывы и ругательства, а перейду прямо к сути, которую вы должны понять, если напряжете хоть чуть-чуть свои свалявшиеся от лежания извилины…

Вчера в гостинице, куда я поволок бедную жену младшего бригадира, мне на глаза попалась фотография семьи Лавми, опубликованная в журнале о закулисной жизни актеров. Так вот ребенок, так торжественно поднятый на руки красавцем Фредом, был вовсе не тот, которого я видел в колясочке, охраняемой швейцарской нянечкой Эстеллой.

Работающий на полных оборотах внутренний голос помог мне заключить, что парень, увиденный мной в доме графа, является кровь от крови, как и плоть от плоти ребенком мадам Густапьяна.

В чем она и признается без всякого нажима. Я кладу конец страданиям трансальпийской мамаши, объясняя, что был вынужден пойти на хитрость, а ее сынок чувствует себя хорошо, как его папаня и маманя. В один момент ее безысходность сменяется яростью. Она хватается за бутылку, стоящую на столе, и чуть было не бросает ее мне в голову, что могло бы превратить меня в остывающий кусок мяса, но, к счастью, производитель маленьких Густапьяна вовремя ловит ее руку.

Бумажка в десять франков в конце концов гасит пыл несчастной, чуть было не убитой горем женщины.

— Почему вы доверили своего бамбино семейству Лавми? — спрашиваю я, возвращаясь к мирному процессу разрядки напряженности. Она колеблется, не зная, что сказать. Я ей доходчиво объясняю, в чем точно заключаются прерогативы полиции. До нее доходит, что я могу доставить кучу неприятностей сегодня с перспективой на последующее существование, и мадам Густапьяна садится за стол переговоров. Вот вкратце услышанное и переваренное мной. Примерно неделю назад она в доме графа сидела с маленьким Джимми (Эстелла, как я полагаю, поехала торговать физиономией в Париж), как вдруг явилась толстая старая американка. Под предлогом того, что является бабушкой, она заявила, что приехала забрать малыша с собой. Подтверждая свои права хрустящей купюрой, женщина потребовала от итальянки, чтобы та отбросила свое недоверие и срочно одела ребенка во все необходимое. Но когда возвратилась няня Эстелла, начался страшный скандал! Эстелла обезумела и бросилась звонить миссис Лавми… Женский совет проходил в горячей обстановке по телефону и по-английски, то есть милая мадам Густапьяна ни черта не поняла. В конце беседы миссис Лавми через Эстеллу попросила итальянку на время дать напрокат своего сына, чтобы сохранить видимость благополучия в семье, на тот случай если вдруг кто-нибудь неожиданно свалится на голову с визитом.

И действительно, нет ничего более похожего, чем два грудных младенца, особенно если запаковать одинаково и сунуть в ту же коляску. Пятьсот франков ускорили принятие решения. Это в общем-то сумасшедшее предложение не очень взволновало маму Спагетти, поскольку она каждый день могла видеть своего малыша, более того, освобождалось немного места в переполненной комнате…

На следующий день Эстелла привезла ребенка на ночь домой. Я полагаю, что мой первый визит напугал Эстеллу, которая захотела узнать побольше о моей персоне и решила сблизиться со мной. Надо сказать, это ей удалось на славу.

Я начинаю соображать, суммируя имеющиеся у меня сведения. Теперь не стоит ступать на натянутую проволоку, тем более что я забыл китайский зонтик. Для канатоходца это рискованно, правда?

Глава 15

Свернуть сигарету из разорванного во многих местах газетного листка — поистине героический поступок, на который способен в настоящее время один лишь человек, сидящий передо мной, — господин по имени Пино.

У меня спирает дыхание, когда я наблюдаю за его скрюченными от ревматизма пальцами, старающимися удержать высыпающийся из бумажной трубочки табак. Здоровые, как бревна, сучки падают ему на штаны.