Добро пожаловать в NHK! - Тацухико Такимото

Я пытался прикрыть голову.

Мисаки влепила мне еще с десяток затрещин, прежде чем успокоилась.

В общем, это Мисаки кричала: «Офицер!», притворяясь, что вызывала полицию. После ужина Мисаки, как обычно, пришла в парк и увидел двух громко ругающихся и дерущихся мужчин. Когда она поняла, что я был одним из них, она очень расстроилась.

Собравшись с духом, она попыталась помочь мне. Вокруг не было никого, у нее не было сотового телефона, и она не знала, что делать. Наконец, она решила притвориться, что зовет полицейского, чтобы спасти меня.

— Я не могу в это поверить! Я так переживала! Я думала, что тебя убьют!

Мне не хотелось расстраивать Мисаки, она даже начала плакать. Я решил развеселить её занятной историей.

— Ну, в тех кустах я увидел девушку, на которую напал маньяк. Я подошел, чтобы попытаться спасти девушку, но вдруг насильник выскочил из кустов. Он вытащил из кармана нож и набросился на меня! Это было очень опасно! Если бы не я, ту девушку могли убить.

— Это очередная ложь, не так ли?

— Ну да.

— Чем ты на самом деле занимался?

Я рассказал ей все.

Мисаки еще больше расстроилась и устроила мне еще одну взбучку,

— Это очень плохо. Нельзя драться со своими друзьями, даже в шутку. Насилие — это ужасно. — пробормотала она, сидя на скамейке.

— Да брось. Не будь такой серьезной. Это было довольно весело, я никогда не бил никого, и меня самого не били. Я на удивление хорошо себя чувствую —

— Я же сказала, это плохо!

— Почему? Карате идет только на пользу, — я показал ей пару ударов, словно дрался с невидимым противником. Когда я показал правый хук, Мисаки задрожала и прикрыла голову руками.

— Эээ? — сказал я.

Она взглянула на меня сквозь руки.

— В чем дело? — спросил я.

Она не ответила, но опустила руки. Я еще раз притворился, что делаю правый хук. И снова Мисаки прикрыла голову обеими руками. Её реакция показалась мне забавной, и я еще несколько раз повторил этот ненастоящий удар. В конце–концов, Мисаки сжалась и замерла, спрятав голову.

Рукав ее свитера сполз до локтя, и я воспользовался возможностью полюбоваться её кожей.

В синеватом свете фонарей я увидел, что её рука была усеяна чем–то похожим на следы от ожогов. Это были круглые шрамы, примерно пять миллиметров в диаметре. Они очень напоминали мне отметины, которые деревенские хулиганы выжигали друг–другу сигаретами, чтобы доказать свою крутизну.

Заметив мой взгляд, Мисаки одернула рукав.

— Ты видел? — спросила она дрожащим голосом.

— Видел что? — я притворился, что не понял, о чем она говорит.

Тогда я вспомнил, что Мисаки всегда носила одежду с длинными рукавами. Даже в недавнюю жару она продолжала так одеваться — но что с того?

— О чем будет сегодняшняя лекция? — весело спросил я, чтобы сменить тему.

Мисаки не ответила. Согнувшись, она сидела на скамейке и дрожала от страха. У нее даже зубы стучали.

Прошло довольно много времени.

Наконец, Мисаки объявила:

— Я ухожу, — и, пошатываясь, она побрела к выходу из парка.

Я смотрел на то, как она уходит, и спорил с собой, должен ли я остановить её. Мисаки остановилась возле качелей и обернулась.

— Теперь ты меня ненавидишь, да? — спросила она.

— О чем ты?

— Ты, наверно, больше не придешь. — Она все время делала подобные странные выводы.

Мисаки смотрела мне в глаза, а потом отвела взгляд. Затем она снова взглянула на меня.

— Ты придешь завтра?

— Если я нарушу контракт, мне придется заплатить миллион йен, так ведь?

— А, ну да, точно, — наконец Мисаки немного улыбнулась.

Я вернулся домой, и, забинтовав свои раны, уснул.

Глава 8: Проникновение

Часть первая

Вообще–то происходящее могло иметь некое отношение к дисбалансу гормонов в моём мозгу. Одержимость и депрессия чередовались, накатывая и отступая словно волны, так продолжалось день за днём. Только начинало казаться, что дела идут на лад, как на следующий же день меня накрывало острое желание покончить с собой. В таком состоянии я был ни на что не способен.

Хотя наркотики помогали мне приободриться, весь мой запал пропадал, как только их действие сходило на нет. Стыд за своё прошлое и неуверенность в будущем, а также многие другие страхи и переживания― всё это одновременно наваливалось на меня. Последующей депрессией я расплачивался за период сверх–энергичности, и, как следствие, депрессия эта была ужасной, просто чудовищной.

Даже вечерние консультации с Мисаки, к которым я к тому времени уже должен был привыкнуть, продолжали меня пугать. Неизвестно откуда идущая тревога охватывала меня, и сама неопределённость её источника только раздувала мой страх.

Первичным, легко определяемым симптомом было то, что мой взгляд начинал бродить по сторонам, и мне становилось тяжело смотреть окружающим в глаза, говоря с ними. Ох, я вёл себя словно застенчивый школьник. Мне было ужасно стыдно. И поскольку я прекрасно понимал, что веду себя глупо, моё поведение становилось ещё более странным и подозрительным. Я не мог разорвать этот порочный круг.

Так или иначе, тем вечером я пытался закурить, чтобы успокоиться, сидя рядом с Мисаки. Дрожащими руками я извлёк сигарету и попытался зажечь её дешёвой зажигалкой. Чёрт― зажигалка кончилась! Да что за ерунда? Вот дерьмо! Я не знал, что делать с сигаретой и зажигалкой в моих руках, но пошёл бы на всё, лишь бы избежать унижения и не убирать их назад в карман. Я изо всех сил старался зажечь сигарету. Щёлк, щёлк, щёлк, щёлк… Я не прекращал бороться, и, наконец, преуспел― хвала богам!

Я тут же отвернулся от Мисаки и нарочито сильно сосредоточился на курении. Я всё дымил и дымил, впустую тратя пять йен с каждой затяжкой. Мои лёгкие болели, болело всё тело. Кончик моей сигареты мелко дрожал. По шее стекал холодный, липкий пот…

― Что с тобой?― спросила Мисаки. Как обычно на наших консультациях, мы сидели друг напротив друга вечером на одной из скамеек парка.

― Кое–какие трудности, вызванные моей хронической болезнью!― ответил я.

― Что ты имеешь ввиду под «трудностями»?

Вот уж что меня задело. Девчонки нынче совсем бестолковые пошли. «Шла бы и выучилась как следует!» ― хотелось мне на неё рявкнуть, но я, конечно, не смог. Вредные привычки, приобретенные мной за несколько лет образа жизни хикикомори ― агорафобия, боязнь прямого взгляда, и все прочие мои тревожные расстройства ― вдруг навалились на меня все разом.

Хм… А дверь в квартиру я запер? Точно ли погасил сигарету? Ещё важнее: Мисаки, не смотри на меня так своими прелестными глазами! И кстати, хватит молчать. Хватит смотреть на меня и молчать! Это совершенно выбивает из колеи. У меня даже живот разболелся.

Нужно было срочно что–то сказать.

― Да, кстати, Мисаки, ты печенье любишь?

Какого чёрта я несу?!

― Нет.

― А ведь обычно девушки твоего возраста вечно грызут что–нибудь эдакое, двадцать четыре часа в сутки. Прямо как маленькие зверушки, хрусть, хрусть, хрусть, хрусть. Что это с ними такое? У них по молодости такой быстрый метаболизм, что им нужно всё время пополнять запас калорий, иначе они умрут? Угадал, да?

Может, мне просто умереть?

Она ничего не отвечала.

Может, просто умереть?

― Не буду я умирать! Потому что я энергичный парень! Ах, во мне кипит энергия! Мне всего двадцать два! Передо мной бескрайние горизонты! «Лучи надежды красят небосвод, и новый день грядё–от…»[примечание со строчкой песни на японском и происхождением]― запел я.

Мисаки потянула меня за рукав футболки.

― Чего?

― Давай погуляем по городу, скажем, послезавтра, ― сказала она, продолжая тянуть меня за рукав, ― где–нибудь возле станции. Вместе. Ещё давным–давно кто–то сказал «выбросьте книги и пойдите в город»[38],или как–то так. И в этом есть доля правды. Так было написано в книге, которую я недавно прочитала, так что пора нам «пойти в город». Если мы так сделаем, я думаю, тебе должно стать лучше. Ну как, договорились?

Я кивнул не раздумывая.

Просьба Мисаки добавила мне причин для беспокойства. Отправиться на прогулку посреди бела дня с таинственной девушкой, о которой я до сих пор толком ничего не знал… Было ясно, что из–за этого опрометчивого решения мне придётся немало понервничать. Совершенно выбитый из колеи, я точно опозорюсь снова. И не было ни единого шанса этого избежать. Ах, мне так не хотелось идти. Мне очень хотелось остаться дома.

Но ничего не попишешь, уговор есть уговор. Я напоминал себе, что прилежное исполнение уговоров ― это первый шаг к тому, чтобы стать порядочным членом общества… Впрочем, я не был членом общества, я был простым хикикомори.