В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В» - Сергей Иванов

Генка вынул ключ, повернул его в замке — раз… Второй раз ключ отчего-то не поворачивался. Генка удивлённо потянул за ручку — дверь отворилась. А запирал он (железная отцовская наука) всегда только на два оборота.

Уже почти догадываясь, он шагнул в сарай. И всё-таки не мог не остановиться на пороге: Снелл исчез!.. И ни записки, никакого знака.

Он сел на серый занозистый ящик из-под неизвестно чего — такой он был весь неопределённый и старый. «Кто же это сделал? Мальчишка!.. Девчонке слабо!» Тут он увидел аккуратно прислонённый к стенке топорик. «Не, мальчишка так никогда не сделает».

Он растерянно пожал плечами. Внутри была какая-то пустота… Снелл сейчас, чуть привстав на задние лапы, слизывал громадным ярко-розовым языком хозяйские слёзы и расшвыривал хвостом разные мелкие и крупные предметы… А он, Генка Стаин, не имел, между прочим, к этому никакого отношения.

Но хотя бы пусть все знают, что он тоже за это. «Странно, — подумал он, — я хотел сделать хорошее для дяди Пети, а теперь не сделал и рад».

Он вышел из пустого сарая, машинально закрыл дверь, опять на два оборота. Посмотрел на часы. До назначенного сбора оставалось ещё полтора часа с лишним. Генка побрёл домой, глубоко засунув руки в карманы, чего с ним обычно никогда не случалось — спортсмены, люди волевые, так ходить не должны… Кто же это всё-таки сделал?..

Он остановился переждать машины на перекрёстке и долго стоял у края тротуара. Мимо него что есть духу бежала девчонка, а рядом с нею здоровый рыжий боксёр. Шкура на нём блестела, но шерсть была короткая — наверное, совсем не тёплая.

«Почему же мы сделали это? Хотели дяде Пете помочь… Из-за того, что Снелла жалко? Да, Снелла дико жалко. Но дело совсем не в том…» Он представил двух людей — дядю Петю и этого паренька, Витьку. Один из них натягивал собачьи сапоги, другой кричал, и плакал, и бессмысленно бил по воздуху руками, словно тонул.

И тут до Генки Стаина дошла очень простая истина.

Вот она, и давайте помнить её все вместе.

Ты хочешь сделать добро? Отлично. Только оглядись кругом: не окажется ли твоё добро для кого-нибудь большим злом? И если окажется — остановись! Не делай.

И знай, что почти всегда есть другой путь. Может, не такой лёгкий и быстрый. Но есть.

Люда Коровина вошла в класс. Было ещё очень рано, школа пуста, а в классе сумеречно, как вечером. Не зажигая свет, Люда подошла к своей парте, села. Ей было о чём подумать. Как ни крути, а ведь она командир. И председатель совета отряда тоже! И дяде Пете они помочь всё-таки должны… До чего же Генка здорово сказал вчера! До чего же сказал!..

Конечно, это он сам Снелла. А мне даже в голову…

Тихо в этой рассветной полутьме открылась дверь. Люда с удивлением вглядывалась в человека… в девочку, которая вошла в класс. Да это же Нелька Жужелица!

— Здравствуй, Неля. — Отношения отношениями, а вежливость всегда должна быть.

Жужина, не говоря ни слова, подошла к ней и протянула полиэтиленовую сумку. Люда машинально взяла её. Внутри что-то круглое. Апельсины, что ли? Только очень лёгкие. И тут она догадалась — клубки! Вот ей зачем собаки требовались! И никого убивать не надо… Шесть человек не додумались!..

— Мне бабушка говорит: тут даже на чулки хватит выше колена. Хотя мужчины чулки не носят, да? — Жужина помолчала, смущённая. — Я их чесала, собачек. А бабушка у меня прясть умеет.

— А чего ж ты не связала сама? — неловко спросила Люда. Она хотела сказать, что это, мол, твоя заслуга — тебе самой и вязать, и дарить дяде Пете. А по голосу получилось, будто она ещё Нельку и упрекает.

— Я медленно вяжу. А вместе у нас куда быстрей получится… Вы меня примете?

Если, например, начать так. Совершена крупная кража. У какой-нибудь старухи, у какой-нибудь старой графини. «Она жила, мирно доживая свой век на одной из тихих улиц. По утрам поливала цветы…» А чего у неё украли? Да пускай бриллианты. У графини же должны быть фамильные бриллианты! Например, она приходит домой… Например, с рынка…

«Дело было однажды в июльский полдень. Анна Казимировна Трубадянская открыла дверь своей квартиры и замерла, поражённая…»

Не, это чепушенция будет! Какая-то Трубадянская, какая-то Казимировна. В тот раз какой-то Кронштайнов. Надо простое, человеческое имя… «Анна Егоровна Трубкина открыла дверь своей квартиры и замерла, поражённая…»

Опять будет Борька Сахар смеяться. Скажет: «Обязательно поражённая, обязательно замерла…»

Ну и что? Конечно, поражённая! Если б его самого обокрали — ещё не так бы, может, остановился… Хватает шкатулку, а там пусто! Сапфиры величиной в двадцать пять карат… Надо завтра в энциклопедии посмотреть. Двадцать пять карат — наверно, большие были…

Нет. Понимаешь ты, нет! Не будет она замирать! У неё же шкатулка не в передней находится. Она сначала вошла в комнату, поставила сумку… Вообще даже могла ничего не заметить в этот день. Что ж она, как приходит домой, сразу к своим бриллиантам кидается?.. Н-да… «Она прошла в свою просторную, чуть пахнущую…»

Нет, пусть она всё-таки замрёт. Пусть она как будто замерла, но не просто, а потому что кое-что заметила… Замок, что ли, взломан? Как же она тогда дверь ключом открыла?.. Вот бы сейчас Борька повеселился.

Она чего-то именно заметила! Вошла и сразу: ёлки-палки! Ну, этого я, конечно, писать не буду… «Лицо её приняло тот мертвенно-бледный оттенок, который обычно…» Чего же она там увидела-то? Вот я, например, сам я, вхожу к себе в квартиру, открываю дверь. Открываю я дверь… Вешалка, пальто, ботинки… «И вдруг она заметила в остром, как игла, луче света, падавшем… в ярком свете раскалённого июльского солнца… раскалённого солнца…»

А! Понятно! Она уходила — пол натёрла, а когда вернулась, смотрит: что за ёкэлэмэнэ? Следы! Здоровые такие сапожищи… Не, лучше: «Увидела на ослепительно натёртом полу следы узких остроносых штиблет, которые в первую секунду старушка приняла даже за женскую обувь».

Блеск! Она бежит по этим следам… «Не помня себя старая графиня подбежала к заветному секретеру… к заветному старинному секретеру ореховой работы старых мастеров, сердце её перестало биться, а лицо приняло тот мертвенно-бледный оттенок, который…»

Нормальненько! Подбегает, а двадцать пять каратов как не бывало… «Она схватилась за сердце и упала, словно подстреленная птица…» Не, это ерунда. «И упала, как… как…» Завтра на истории меня спрашивать не будут. Сяду тихонечко — и порядок, начало в кармане.

История четвёртая. Святое дело

«Какие весёлые сани сбегают с декабрьской горы. Мороза седое дыханье горит на щеках детворы!..»

И так далее и тому подобное — больше он не помнил и потому без конца твердил эти строчки. Он бежал, упёршись руками в огромные свои сани, дровни, а может, лучше назвать их розвальни, глотал морозный воздух и был счастлив.

Но странно всё-таки, откуда только берётся этот металлолом? Ведь каждый год целые школы выходят за ним на охоту, а он опять и опять прорастает, будто из-под земли. Честное слово, как грибы. И снова громыхают по улицам саночные поезда, нагруженные дырявыми кастрюлями, безносыми чайниками, худыми вёдрами. Натужно скрипят проржавелые скелеты допотопных кроватей с шариками… А ведь кажется: железо такое прочное!

«А нам нужна, а нам нужна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим!..»

Да, шестой «В», на этот раз, хоть кровь из носу, хоть что хочешь, нужна только победа! Как на чемпионате мира!

Дорога пошла под горку… Ну-ка наддай, Соколов, теперь само поедет! И точно: дорога уже не шла, а летела вниз, сани вырывались из рук. Димка едва успел вспрыгнуть на них, стукнулся боком о какой-то надтреснутый чугунок, но не разозлился, а, наоборот, ещё больше повеселел, потому что это всё был металлолом — жёсткий, увесистый, такой необходимый ему сейчас.

А сани его, действительно настоящие деревенские дровни, которые ещё совсем недавно таскала живая лошадь, были полны металлолома и были тяжелы, как танк, и бежали с горы. Димка Соколов беззаботно лежал наверху, раскинув руки и глядя в синее небо, совершенно уверенный по праву сильного, что ничего с ним сейчас случиться не может.

И точно. Дровни сами собой миновали все колдобины и все телеграфные столбы. И вроде приморились. С каждым мгновением скрипение снега становилось всё громче, а сани ехали всё медленней. Наконец они стали. Димка лежал на верху воза, думая о своей удаче. Высоко над ним, в самой глубине, застыли две крохотные легчайшие пушинки, то ли пририсованные, то ли примороженные к синеве. Тишина кругом — деревня, да и только!..

Город, в котором они живут, считается старым. Даже, можно сказать, древним. Хотя на самом деле от древности этой почти ничего не осталось. По тем ветхим домишкам, что стояли здесь со времён царя Гороха, прошлась бульдозерная армия. И за каких-нибудь лет пять город стал молодой, сильный, разрастающийся год от года. Как положено, дымят трубы комбината; как положено, ревут и стонут в Ледовом дворце болельщики.