Чоновцы на Осколе - Владимир Аркадьевич Долин (Белоусов)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Насмерть перепуганный Женька, не видя ничего хорошего в разыгравшейся перед ним сцене, косясь на бандитов, стал скользить задом с пригорка, намереваясь спрятаться сначала за ствол дуба, а оттуда нырнуть в кусты. Но ему это не удалось.
— Далеко направился, пацан? — окликнул вдруг рыжебородый, заметив его странные движения.
— Нет, тут вот за ящеркой, — кивнув головой на орешник, тихо ответил Женька.
Рыжебородый звонко рассмеялся.
— За ящеркой? Вижу, за какой ящеркой. Сам ты, верно, сто очков любой ящерке дать! Улизнуть собрался?
Рыжебородый свернул бумажку землемера и протянул ее обратно Василию.
— На, спрячь… Табачок у вас случаем не найдется? — Он опустился на корточки против Василия. — А эту пушку убери, мой это кольт. Я его подарил Михаилу Васильевичу, вишь мушка напилком надрезана… Как там у Михаила Васильевича дела? Давно его видели?
— Да вчера проводил его в Валуйки, по делам поехал, — небрежно сунув кольт под гимнастерку и доставая из кармана кисет с табаком, ответил Василий.
— Ну, вот, а то здесь народ толкует разное, будто в Уразове всех поарестовали большевики, отряд какой-то приехал…
— Не слышал, не слышал, — пожал плечами Василий.
— А что это у вас? — ощупывая рукой мешок, спросил парень с обрезом.
— Вощина для ульев, в Борки на пасеку занести надо.
— В Борки? К кому? — оживился рыжебородый.
— Родичу одному, Боженко Якову Петровичу…
— Так, гарно, покушаем, значит, медку!
Бандиты свернули по цигарке и, закурив, поднялись.
— Ну, бывайте здоровы, хлопцы, — сказал рыжебородый. — Кланяйтесь Якову Петровичу… соседушка мой, — добавил он, вскинув на плечо карабин. Бандиты зашагали в глубь леса.
В Борках не ждали гостей.
— Вот це гарненько, вот это хорошо, что пришли, хлопцы! — мешая украинские и русские слова, радовался Яков Петрович. Ему не было еще шестидесяти лет — крепкий, ладный, с небольшой темной бородкой, с длинными усами кончиками вниз и ни одного седого волоска ни в бороде, ни на голове, в густом чумацком чубе.
И было странным Василию слышать, как дочки этого крепкого, сильного мужчины — двадцатилетняя дородная Гарпина и семнадцатилетняя стройная розовощекая Евфросинья звали его почему-то «дедом».
Усевшись с ребятами на длинную дубовую лавку, Яков Петрович подозвал дочерей.
— А ну, девчата, швыдче несите хлопцам вареников! Нечего на них очи таращить — не женихи вам!
И пока девчата месили тесто, возились у чисто выбеленной печки с темно-синим бордюром вокруг гирла, дед мучил ребят вопросами:
— Ну, как там, в Уразове? Бывают ли базары? Почем хлеб? Мед? Сало? Что пишут в газетах? Одолеют ли большевики без него польских панов, или и ему придется на старости лет своей силенкой тряхнуть, пообрубать паршивцам сабелюкой носы поганые, чтобы не совали куда не просят…
На все вопросы отвечал Василий. И когда Яков Петрович стал жаловаться на бандитов, которые, по его словам, житья никому на селе не дают, Василий к слову передал ему поклон от соседа, встретившегося им в лесу.
— Який же вин из себя? Долгий, с огнистым вихром на голове, с курчавой червонной бородкой?
— Да, лет тридцати трех примерно, в зеленых солдатских брюках и гимнастерке, с карабином за плечами…
— Вин, жердина ему на голову, — Гашкин приблудок — Тараска Двужильный, дезертир, бандюга проклятущая!
— Вот как вы его поносите! А он собирался к вам с дружком пожаловать, медку покушать.
— Он уже покушал, собака. Зимой из пуньки пуда на три липовку с медом уволок. Вот подслащу наших хлопцев из комсомолу, они его из винтовки угостят…
Дед нервно поводил густыми бровями, сжимая в кулаки обветренные, шершавые руки.
— Это хорошо, что вы пришли — поможете мне от катов проклятущих уберечься. Солнышко припекать стало — выставил ульи из подполья и ночи теперь глаз не смыкаю. На пасеке в омшанике ночевать приходится, иначе не можно. Придут ночью, ульи разорят… А ведь не уразумеют, пакостники, что там и меду еще нет, сами пчелы на подкормке держатся.
— Что же это они так народ обижают? А ведь именуют себя хозяевами земли русской, защитниками крестьянскими?
— Не поп им при крещении дал это наименование, сами себе придумали в свое оправдание, воры. Хозяева на фронте с винтовками в руках власть народную защищают. Мои сыновья ученые доктора и те службу солдатскую несут. А эти по лесам ховаются, грабят живого и мертвого. Мужику на ярмарку съездить не дадут, встретят на пути и гашник последний снимут.
— А вот они говорят, что большевики вас тут обижают, — заметил Василий.
— Большевики берут для государства, для армии, народ в городах надо кормить, — так они деньги платят. Они помещичьи, монастырские земли крестьянам отдали. А эти шкуру свою в лесах спасают. Собрал их вокруг себя миллионщика сынок Николка Булатников, деньжищи, награбленные отцом, потерял, жить своим трудом не привык, вот и голову дурням всяким морочит, за счет их кормится, грабежами промышляет. Налетят такие с обрезами — ваших нет и лапти кверху…
За оживленным разговором ребята не заметили, как на столе появилось деревянное блюдо с горячими варениками и глиняная миска с медом.
— Сидайте, хлопцы, за стол! — пригласил Яков Петрович. — Поправляйтесь! Вот Христов день отпразднуем и за работу: Василь — пахать, а Женюшка худобу гудовать будет, по хозяйству помогать мне. А спать будете в саду в омшанике. За одно пасеку от бандитов побережете, — радушно угощая гостей, планировал дед.
Василий собрался было сказать, что зашли они к нему по пути в Меленки и что, переночевав, покинут Борки, но догадавшийся об этом Женька, моргнув правым глазом в сторону хозяина, а левым на стол, толкнул брата ногой. И Василий понял по выражению лица братишки, что тот очень опасается потерять вдруг доброе расположение гостеприимного хозяина.
После обеда Василий отправился с Яковом Петровичем оглядеть его хозяйство. Хозяйство было небольшим: маленькая глинобитная хатенка, крытая соломой, хлев для скота, рига и клуня. Скота — два быка, корова, четыре овцы.
Небольшой двор, чисто выметенный, обнесен невысоким, похилившимся плетнем. Садик в три десятка вишневых и сливовых деревьев покато спускался к залитой водой луговине. В саду между деревьями белели ульи.
Владения Якова Петровича от хозяйства среднего украинского крестьянина-хлебороба отличались только пасекой. Впрочем, пасека принадлежала не ему, а старшему сыну Ивану, а сам Яков Петрович был лишь бесплатным работником на ней.
Вечером к деду зашел местный учитель, поп-расстрига. Он был навеселе.
До учителя откуда-то дошли слухи о раскрытом в Уразове контрреволюционном заговоре, об аресте вместе с другими преступниками священника Воздвиженского.
— Знаю я этого бугая, вместе кончали Воронежскую
