Сатана и Искариот. Части первая и вторая - Карл Май

В кого стреляли эти люди? Поблизости от них стояли три лошади. Значит, они приехали втроем. Где же был третий? Я высунулся еще дальше и увидел внизу, вплотную к ребру скалы, трех лежащих лошадей, казавшихся мертвыми, потому что они не двигались. А над ними, в каких-нибудь тридцати локтях, на площадке, куда мог забраться только хороший скалолаз, скорчились за уступом скалы трое, спасаясь от летящих в них пуль. Я разглядел эту троицу: за уступом скрывались женщина и двое детей. Возможно, правильнее было бы их назвать юношами, впрочем, черт их лиц я различить не мог. Вооружены они были только луками и время от времени посылали в нападавших то одну стрелу, то другую, но стрелы не долетали до цели.

Мужчины против мальчишек и безоружной женщины! Фу! Что это должны были быть за мужчины! Самые бесчестные люди! Я мгновенно решил помочь парнишкам, потому что мне было ясно, что речь идет об их жизни. Чтобы самому не подвергаться большой опасности, я должен был напасть врасплох и ошеломить атакующих в тот самый момент, когда они будут перезаряжать ружья. Я вернулся к лошади и сел в седло. Вытащив оба своих ружья из чехла, я закинул медвежебой за спину, а штуцер взял в руки и приготовил оба револьвера на поясе. После этого я стал ждать. Раздался выстрел, почти сразу же за ним другой, и тогда моя лошадь выскочила из-за скалы и помчалась на обоих стрелявших. Они заметили меня и застыли, не двигаясь, ошеломленные неожиданным появлением человека, который просто не мог оказаться в этом месте и в это время.

Белый был среднего роста и одет был в легкий костюм принятого в этих краях покроя. У него были очень резкие, чеканные черты лица — их нельзя было, пожалуй, забыть никогда. На поясе у него висели пистолет и нож, а в правой руке он держал только что разряженную одностволку.

Похоже был одет и краснокожий, но голова его оставалась непокрытой, а длинные волосы были украшены орлиным пером вождя. Поверх пояса виднелась только рукоятка ножа; ружье у него тоже было одноствольным и тоже только что разряжено.

— Доброе утро, сеньоры! — приветствовал их я, остановив прямо перед ними свою лошадь и держа в правой руке штуцер. — На кого это вы здесь охотитесь? Видно, на какого-нибудь зверя?

Они не отвечали. Я притворился, словно только сейчас увидел мертвых лошадей, и продолжал:

— A-а! Вы стреляете по лошадям? А лошади-то оседланные! Значит, вы метите во всадников? Ну, и где же они?

Краснокожий потянулся к своему патронташу, чтобы заняться перезарядкой ружья. Белый сделал то же самое, ответив при этом:

— Что вы вмешиваетесь в наши дела? Убирайтесь отсюда! Нечего вам здесь делать!

— Нечего? В самом деле? Это — ваше мнение, и о нем еще можно поспорить. Кто встречает на своем пути мужчин, стреляющих в женщин и детей, тот, пожалуй, имеет право узнать причину такого поведения.

— Ну, и какой ответ он получит?

— Тот, который потребует, конечно, если он человек, способный заставить ответить.

— И вы, похоже, считаете себя именно таким мужчиной? — насмешливо спросил белый, тогда как краснокожий хладнокровно вытащил патрон, собираясь загнать его в ствол.

— Конечно, — ответил я.

— Не выставляйте себя на смех, а лучше смывайтесь поскорее отсюда, иначе наши пули вам покажут…

— Ваши пули, негодяи? — прервал я его, направив дуло своего ружья прямо ему в грудь. — Отведай прежде мою! Знаешь, сколько пуль сидит в штуцере Генри? Немедленно сложите оружие, иначе я продырявлю вам головы!

— Шту… цер… Ген… ри! — выдавил по слогам белый, уставившись на меня широко раскрытыми глазами и выпуская ружье из рук.

Как случилось, что простое сочетание слов «штуцер Генри» нагнало на него такой ужас? Индеец был далек от того, чтобы проникнуться тем же ужасом. Он хладнокровно взвесил ситуацию. Дуло моего ружья было нацелено не ему в грудь, а его белому товарищу, тем не менее он не отважился дозарядить свое ружье. Но было одно средство, чтобы быстро обезвредить меня. И краснокожий подумал, что сможет им воспользоваться. Молниеносным движением он выхватил из-за пояса у белого пистолет и направил его в меня. Но столь же быстро я перевел свое ружье, целя ему в руку, и, прежде чем он смог большим пальцем поднять курок пистолета, щелкнул мой выстрел, и пуля впилась ему в руку. Мгновение он стоял, словно окаменев и глядя на кровоточащую руку, из которой сразу выпал пистолет, потом он перевел взгляд на меня, крикнув при этом белому:

— Таве-шала!

После этих слов он, не глядя даже на лежащие у его ног ружье и пистолет, прыгнул к лошадям, вскочил на одну из них и умчался прочь.

— Таве-шала! — повторил белый, стоявший до этого мгновения неподвижно. Потом он прибавил по-английски: — Тысяча чертей! Где были мои глаза? Вождь прав!

В мгновение ока он подскочил к другой лошади, прыгнул в седло и умчался за краснокожим, также оставив лежать на земле свое ружье. Мне даже не пришло в голову удерживать ни одного, ни другого. Но что должны были означать два этих слова — «Таве-шала»? Они были произнесены на языке, которого я не знал.

Когда те двое умчались, со скалы раздался тройной крик восторга. Женщина и оба мальчишки видели, что произошло; они поняли, что спасены, и выражали криком свою радость. Но кричали они и радовались слишком рано. Они не видели, что над ними, на самой верхушке скалы появилась голова. Владелец ее посмотрел вниз, потом показалось ружье, потом — рука, которая держала двустволку. Человек, находившийся наверху, явно собирался прицелиться и выстрелить в ликовавшую троицу. Люди эти оказались в смертельной опасности. Слова, которые они мне кричали, принадлежали языку мимбренхо, которым я достаточно бегло владел, благодаря урокам вождя апачей Виннету. Поэтому я закричал им:

— Те за арконда; нина акхлай то-зикис-та![48]

Они повиновались с молниеносной быстротой и так близко прижались к скальной стенке, что я уже больше не мог видеть их снизу. Человек наверху, кажется, тоже не видел их; но от своего намерения он не отказался; только на мгновение исчез и появился в другом месте, выступавшем подобно балкону несколько ниже; оттуда он, как мне показалось, все-таки увидел женщину с детьми и мог застрелить их. Надо было спасать эту троицу. А выход был только один: я должен был убить его. На такой высоте его мог настичь только тяжелый заряд. Штуцер для такого выстрела не годился. А если первая же моя пуля не попадет в него, то этот человек сможет осуществить свои намерения.

Моя лошадь вела себя беспокойно. Поэтому я выпрыгнул из седла, отбросил штуцер и взялся за медвежебой. Как раз тогда, когда я поднял его тяжелый ствол, человек навел на женщину и детей свое ружье. Времени на прицеливание у меня было мало — я почти сразу надавил на спуск. Раздался выстрел, повторенный стенками ущелья. Тяжелое старое ружье звучало в горах, как мортира. Человек лежал на вершине скалы. Я видел из-за большого расстояния только его голову и локоть, да и то не слишком отчетливо. Мне показалось, что после моего выстрела голова незнакомца дернулась в сторону, но он не откинулся назад, а рука все держала направленное вниз ружье. Я послал вторую пулю. Человек все еще не исчезал, но и не стрелял. Поэтому я быстро перезарядил ружье. Но здесь я увидел, что трое моих подзащитных снова выдвинулись вперед, а один из мальчишек закричал мне: