Военно-морские рассказы - Константин Изварин

— А где... это?... — спросил майор осторожно.

Глаза Петрова снова начали разворачиваться зрачками вовнутрь.

— Что... это?...

— Ну... это... — майор сделал некое движение в районе шеи, которое наверное должно было что-то означать.

— Это? — переспросил Петров, повторяя движения майора.

— Да. Это. Я знаю, что у вас там что-то должно быть. — И Васильченко потеребил свой шелковый шарф, безупречно белого цвета. — Вот такое.

Это! До Петрова наконец-то дошло, что именно имеет в виду майор Васильченко. И настроение отпускника мгновенно взлетело на отметку «творить». Почему бы и нет, — подумал он. — А что они мне сделают?

— Ах, это? — придав голосу узнавание, повторил Петров. — «Это» называется... — он выдержал паузу, — ... кнехт.

— Да! — обрадованно кивнул Васильченко. — Где ваш кнехт, товарищ... — тьфу, черт, — мысленно выругался он. — Опять забыл как там его звание.

Петров, старательно скрывая улыбу, щелкнул замками «дипломата» и вынул нечто, более всего смахивающее на детский слюнявчик.

— Вот, товарищ майор, — сказал он, предъявляя. — Это мой кнехт.

Слюнявчик был черного цвета, фланелевый. С подкладкой. Верхний его край, в надетом состоянии опоясывающий, видимо, шею был украшен снежно-белым подворотничком.

Васильченко перевел взгляд на Петрова. Не врет, — понял он. — Точно, кнехт.

— Но ношение кнехта вне флота не является обязательным, — протараторил Петров в ответ на майорский взгляд.

Майор засомневался. С одной стороны был старшина первой статьи Петров без кнехта, а с другой — майор Васильченко, не имеющий ни малейшего понятия о флотских порядках. Кто же прав? Я или он? Флот или патруль?

— Наденьте, — решился он, наконец.

Петров мгновенно опоясал шею этим... кнехтом.

И вправду, выглядит он с... с кнехтом... Да и черт с ним! — решил про себя майор Васильченко

— Вот что, сержант, — сказал он Петрову, называя того на сухопутный манер. — Задерживать мы тебя не будем. — Петров заулыбался. — Но по месту службы сообщим.

— Так точно, — ответил, старательно изображающий досаду, Петров.

Майор переписал данные из военного билета Петрова в свой блокнот. Потом подчеркнул и приписал: «Во время пребывания в городе Козолове был замечен с нарушением формы одежды». И в скобках: «Был без кнехта».

— Счастливого пути, товарищ старшина, — сказал майор, возвращая документы. И отдал честь.

Петров принял документы и тоже приложил ладонь к виску.

Интересно, что они напишут? — подумал Петров, провожая патруль взглядом. — Неужели, что был без кнехта? Вот ур-роды!

И расхохотавшись, побежал на призывно дудящий поезд.

— Из Козоловской комендатуры, товарищ капитан второго ранга. — Молодой лейтенант, помощник дежурного по штабу, протягивал скрепленный сургучными печатями конверт из официальной бумаги плотно-серого цвета.

— Та-ак, — грозно протянул НачПО, и лейтенант засомневался в своевременности своего появления на свет. — Опять кто-то из наших воинов напился! Даешь им, сволочам, отпуска, а они... Чей литер?!

— С-смелого, — пролепетал лейтенант.

— Зама ихнего ко мне. Бегом! Я им устрою, я им...

Что еще обещал НачПО загадочным «им» отрезало захлопнувшейся за лейтенантом дверью.

— Товарищ капитан второго ранга, старший лейтенант Семенов...

— Петров твой?! — прервал «смелого» зама НачПО.

— Мой... Петров, — растерянно прошептал замполит.

— Полюбуйтесь, что натворил ваш Петров, товарищ старший... лейтенант. — НачПО протянул конверт.

— А что... Петров?

— Да вы садитесь, товарищ старший лейтенант, садитесь, — улыбаясь замполиту как удав кролику, НачПО указал на кресло.

Бедняга замполит рухнул как подрубленный. Все, — подумалось ему. — Теперь назначит козлом. Отпущения.

Обратный адрес только укрепил эти подозрения. Козоловская комендатура! Все, товарищ старший лейтенант, допрыгались.

— Ну что вы на него смотрите?! — рявкнул НачПО. — Читайте!

Тяжело вздохнув, быть может в последний раз, замполит рванул плотную бумагу.

— Старшина первой статьи Петров, был замечен с нарушением формы одежды, — прочел он. — И в скобках: был без кнехта.

— Без чего? — растерялся НачПО

— Без кнехта, — еще раз прочитал замполит «Смелого».

— Они что там, в Козолове, совсем поохренели, а лейтенант? — спросил НачПО.

— Не знаю, — пожал плечами лейтенант. — Быть может.

— Там еще что-то есть? В конверте?

Лейтенант заглянул вовнутрь, потом перевернул конверт. И потряс. Выпала сургучная крошка.

-Та-ак, — протянул НачПО. — А ну закрой дверь.

И дождавшись когда замполит скрежетнет ключом, товарищ капитан второго ранга достал из сейфа бутылку коньяка («Ахтамар» — успел прочитать Семенов) и два граненых стакана. С чмоканьем выдернув пробку, НачПО наполнил стаканы (до краев — облизнулся старший лейтенант Семенов).

— Бери, — подвинул он стакан замполиту. — Твой Петров сволочь, конечно, изрядная, но молодец. Ох, молодец.

Семенов глотнул коньяк. Как воду.

— Ты вот что, лейтенант, — сказал НачПО, пряча бутылку в сейф. — Ты выясни без какого кнехта был Петров. Да и накажи своей властью.

— Есть! — ответил замполит, глупо улыбаясь закрывающейся двери.

Ну, слава Богу, пронесло, — добавил он традиционные двести граммов чистого девяностошестипроцентного. Вокруг сотрясались от хохота товарищи офицеры. И даже командир улыбался.

— Ну, Петров, ну сукин сын!

За бортом

Солнце весело сияло посреди бледно-голубого неба, топливные пятна на поверхности воды радужно корчились и даже рифленое железо утлого плотика, ощущаемое сквозь темно-синие флотские штаны, казалось теплым и приятным на ощупь.

Назавтра был объявлен праздник. Наш новенький кораблик должен был, наконец-то, отпраздновать первую свою годовщину. По случаю юбилея ожидалось прибытие важных шишек с большими звездами на погонах.

Ожидался торжественный подъем флага, праздничный обед и демонстрация нашей ежесекундной готовности отдать концы по первому требованию Партии и Правительства.

Первоначально сей знаменательный праздник планировался на март. Но...

Ну не получилось в марте, — сказали нам. — В силу... ряда... э-э... объективных причин.

Не получилось — так не получилось, — развели руками мы. — Что ж тут скажешь, бывает. Хотя и жаль. Вот... если б... А так... жаль, в общем.

Ну ничего, — заверило нас командование. — Ничего. Какое у нас там воскресенье ближайшее? — сделав официальное лицо, справилось оно у того, кто младше по званию.

Дык... это... первое... — доложил младший по званию, сверившись с календарем.

Во-от, — важно протянуло многозвездное начальство, тыча ответственным за Родину пальцем куда-то в сторону безоблачного неба. И набрав в увешанную орденами и медалями грудь побольше воздуха, провозгласило: — День корабля переносится на первое...

Апреля, — подсказал младший по званию.

...апреля, -торжественно закончило многозвездное начальство. И: — Что?!

Так точно, — сделал себе придурковатость младший по званию. — Первое апреля.

Да что вы мне... тут?! Глаза на меня... смотрите?! Я вам... я вам сказал... воскресенье! А...

Младший рефлекторно сделал «руки по швам», глаза «на выкат». И терпеливо ждал. Когда начальство иссякнет.

А мы, тут же, не выходя из строя, поздравляли друг друга с, надвигающимся на нас, как тапок на таракана, днем корабля.

Да, — говорили мы друг другу. — Первое апреля — это как раз самый подходящий день. Для НАШЕГО корабля. Для нашего корабля — это самое ТО.

И целую неделю мы ходили жутко довольные. И если где-нибудь собиралось больше одного человека, то слова «первое апреля» и «день корабля» повторялись чуть ли не каждым из собравшихся.

А тридцатого марта, то же, до предела официальное начальство, тем же командирским голосом поставило нас в известность, что день корабля переносится. Снова. На двенадцатое апреля. И все. Это в последний раз. Младший по званию стоял рядом и благоразумно не открывал рта. А если бы он открыл, то мог бы напомнить, что двенадцатое апреля вот уже сколько лет принадлежит космонавтике. Но стоит ли раскрывать рот ради столь незначительных сведений? Он решил, что нет. Не стоит.

У-у-у, — сказали мы. Прямо из строя. — Очень жаль. Что не первого апреля. — Ну мы-то уже приготовились. А тут...

Вот именно поэтому день одиннадцатого апреля начался, да и продолжился тоже большой, вернее очень большой приборкой.

Двести человек, как проклятые гребли, скребли, мыли, драили... И просто — красили. Сверху и снизу, внутри и снаружи, на борту и за бортом...

Да, за бортом. Сложив ноги по-турецки, седалищным нервом чувствуя как стремительное и по-весеннему холодное море проникает тебе в штаны, сжимая в ладонях длиннющую палку с приделанным к ней валиком, пытаешься дотянуться до борта и оставить там тот единственный мазок, который по словам Микеланжело определяет всю картину.