Люди мимоезжие. Книга путешествий - Феликс Кандель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чтобы печь была...
– И валенки теплые...
– И одёжа сухая...
– И хлеб с молоком...
– И лук – связками...
– И кошка, – черт с ней...
– Бабуля, – кричит вниз мой озабоченный друг, – избу не продашь?!
Аж осела с перепугу:
– Ты что... Что ты! Скажет такое...
Спрыгнули с печи.
Поскидали ее одежды.
Понадевали свои, сухие да прогретые.
– Бабуля, сколько с нас?
Не поняла:
– Это еще за что?
– За хлеб. За молоко. За печь теплую.
Опять губы поджала. То ли плакать собралась, то ли сердиться.
– Хлеб у меня не продажный. Молоко у меня не покупное. Печь у меня деньги не берет. Одарить бы вас чем?..
Теперь уж мы не поняли:
– За что это?
– Хлебца моего поели. В доме моем погостили. Одной-то как стыло: поминать вас буду.
И на табуретку полезла.
– Луку, – сказала. – По низочке. Крепкий да сладкий, такого и в городе нету.
– Не возьмем, – твердо сказали мы.
Снова губы поджала.
– Возьмем, возьмем!
Мы шли по улице, по самой ее середине, и на шее у нас висели связки до пояса, золотыми, крупными цибулями.
– Хлебом кормят, – блажил мой друг. – Молоком поят. Луком дарят. Сытеем, братцы!
Тут он и объявился, этот человек, нам на удивление. Стояла изба, раскрытая поверху, как крышу сняла – поздороваться, и глядел на нас сверху, из-за стены, мужчина с топором, в фуражке наискось, глаз щурил тертый.
– Наше вам, – сказал бодро. – Чего припоздали?
Сунулся из-за стены другой мужичок, на голову пониже, на тело пожиже, глазок круглый, пуговичный, спросил подозрительно:
– Кто такие?
– Кореша мои, – ответил первый. – Навестить приехали.
– Сергей! – заныл тот. – Изба раскрытая... Который месяц...Дожжем зальет...
– Не зальет, – сказал авторитетно. – Небось. Дождя нонче не будет.
– Сергей! Залило ночью... Плаваем ужо...
– Совесть у тебя есть? – возмутился Сергей. – Люди из города едут. За сто верст. Друга проведать. Почитай, с Отечественной не видались. А ты?
Засомневался:
– Молоды больно...
– Мальчонки были, – пояснил Сергей. – Сиротки. К роте прибились. Я им портки стирал. Я им носы подтирал. Я их с пулемету учил стрелять. Тот – первый номер, тот – второй.
Мужичок колыхнулся в раздумье:
– Может, подсобят? Вчетвером-то – как ладно...
Аж подпрыгнул:
– Да чтоб я! Да фронтовиков! Да вкалывать!! Ах, Петя, Петя, никудышная твоя душа...
– Сергей! – взвизгнул в отчаянии. – Отсырели! Размокропогодились! Покрой, Христа ради...
А этот – как маленькому:
– Отсырели – просохнем. Ты пойми, дур-человек: нельзя нынче крыть. Наше дело плотницкое: в дождь избу не кроют, а в вёдро и сама не каплет. Верно я говорю, ребята? День в день, а топор в пень.
Воткнул его в брус и полез вниз.
– Ну, – говорю, – чего делать будем?
– Уходить надо, – отвечает мой друг. – Не то загудим.
Куда там!
Вывалился из избы, покатился к нам, как собаки за ним гнались, на бегу руку тянул: одна нога целая, другая – колесом.
– Сергей, – кричал, – Михалыч! По кличке – облапоха! Пулеметчик, плотник, пасечник, несчастный в любви человек! Деньги у вас есть?
– Какие у нас деньги? – затемнились. – Так, копеечки...
Пришагал из избы Петя, дур-человек, встал в стороне, а Сергей деловито и категорически:
– План такой. Сначала гуляем на ваши. Потом на мои. Потом на Петины. Магазин открыт. Закуска есть.
Щелкнул ногтем по цибуле.
– Да мы, – сказал мой озабоченный друг, – избу намылились купить.
– А надо?
– Надо, – вздохнули. – Ой, надо!
– Петя, – велел тут же. – Продай им свою. Я те потом другую срублю.
– Не надо другую, – сказал Петя. – Ты мне эту покрой.
– Дур-человек! – закричал. – На кой тебе эта? Отступись! Гниль-труха! Пущай лучше люди купят.
Задумался:
– А быстро срубишь?
– До снега станет. И крышу крыть не надо.
Как укололо:
– Сергей! Вымерзнем! Бога побойся!..
– На печи-то? – сказал Сергей с пониманием. – На печи не вымерзнешь, хоть и без крыши. Пошли, что ли?
– Куда это? – спросили мы.
– Избу покупать. Заодно и обмоем.
И побежал вперекачку.
Мы за ним.
Дур-человек за нами.
– Чтоб те ежа против шерсти родить...
Крыша крышей, а погулять всякому охота.
3
Мы бежали гуськом по улице, как догоняли кого-то, связки с луком бестолково мотались на шее, и бабки прилипали к стеклам, оглядывая с прищуром, сторожко и любопытно.
– Вам какую избу? – через плечо кричал Сергей. – Четырехстенку? Пятистенку? С амбаром, с горенкой, с подполом, с садом-огородом?
– А какие есть?
– Какие хошь, – кричал весело. – Молодые уходят. Старики помирают. Полдеревни заколочено. Детей и собак нету. Выбирай – не хочу!
– Хочу, – говорю. – Я тоже хочу. Нам – две избы.
– Одну, – говорит мой друг. – Нам – одну. И хорошую.
– Тогда эту.
Споткнулись:
– Как... эту?
– А так. Чем плоха?
– И крыша целая, – с завистью сказал Петя. – Везет дуракам.
Забоялись.
Отступили на шаг.
Оглядели с сомнением.
– Шутите...
– Какие шутки! – закричал Сергей. – Входи и живи.
Еще отступили.
Забор вокруг – частым штакетником. Ворота глухие – не прошибешь. Калитка доской заколочена. И оттуда, из-за забора, изба грузная, бревна тяжелые, окна светлые, наличники резные, крыльцо с пузатыми столбиками да дверь под замком.
– Хозяева где? – осторожно спросил мой друг.
– Нету хозяев, – ответил радостно. – Померли оба. Дочка в городе осталась, ей и заплатишь.
– Ну, – говорю другу, – игра закончилась. Это уже всерьез: входи и живи.
– Да у меня, – оробел, – и денег таких нет...
– Потом отдашь, – беспечно сказал Сергей и принялся отдирать доску от калитки.
– Сергей! – тут же заблажила бабка от ближней избы. – Безобразник! Ты чё делаешь?
– Чё надо, – ответил с натугой и ногой уперся. – Городские приехали. Избу купить.
– Да не твоя жа! Кто те просил, облапоха окаянный?
– Продам – так спасибо скажут.
Выдрал доску вместе с гвоздями, дыры оставил глубокие, щепу отколол долгую.
– Полегче бы, – сказал с неудовольствием мой озабоченный друг. – Калитку мне попортишь.
– Я те другую собью, – пообещал Сергей. – Завтра же.
– Сергей! – заверещал дур-человек. – А крышу?..
– Подождет твоя крыша, – сурово сказал Сергей, и мы вошли во двор.
Мы шли к крыльцу, как нашкодившие подростки, притихшие и неспокойные, ждали оклика, брани, топота ног за спиной и лая собак.
Половик лежал на крыльце.
Веничек в углу.
Скребок в полу – от грязи осенней.
Будто вышли хозяева по делам, дверь за собой замкнули, воротятся вот-вот.
– Заперто, – сказал с облегчением мой озабоченный друг. – В другой теперь раз...
– Заперто – отопрем.
Полез за ключом в потайное место.
– Сергей! – заблажила бабка через улицу. – Игрец тебя изломай! Ужо мужиков кликну!..
– Кликни, кликни, – бормотал Сергей, отмыкая тугой замок. – Так они и придут, твои мужики, с того света, что ли? Полтора мужика на деревне: дур-человек да я...
И распахнул дверь.
– Ноги вытирайте, – сказал ворчливо мой озабоченный друг, и мы потерли их о скребок.
Изба была пустая, чистая, сухая, светлая. Печь беленая. Стол с лавками. Божница с иконами. Чугуны, кринки, ведра, кочерга с ухватом. Под потолком висели пучки сушеных трав, и запах наплывал от них – легкий, дразнящий, полынно-шалфейный.
– Годится? – спросил Сергей.
Мой озабоченный друг так и пристыл на месте, руки приложив к горлу, медленно влажнел глазами, жилкой подрагивал на виске.
– Годится, – сказал наконец.
– Гони задаток.
Сергей сгреб деньги, пихнул, не считая, в карман, сказал деловито от дверей:
– Я побег. Я мигом. В магазин и обратно. Тут недалеко: взад-назад десять верст.
– Стой, – говорю, умирая от зависти. – А мне? И мне бы такую...
– Сделаем, – заорал. – Вон их кругом сколько! Готовь гроши.
И покатил по дороге: одна нога целая, другая колесом.
А дур-человек остался.
– Может, махнемся? – сказал между прочим. – Время мочливое, а я без крыши.
– Не махнемся, – сурово ответил мой друг. – Мне – зимовать тут.
Он и пошел с обидой.
– Стой, – говорю и дорогу загородил. – Тут кто жил прежде?
– Тебе зачем?
– Знать хочу.
– Жили... – затемнился. – Люди Божьи, кто еще?
– Знаю, – говорю с нажимом. – Баба Настя жила. Дед ее жил. Куда деда девали?
– Эва, – говорит. – Хватился! Схоронили давно.
– Да он по полям гуляет. Он по Насте тоскует. Утешения ищет.
– Кто его не ищет? – сказал дур-человек да и пошел себе с грустью.
Тогда уж я прижал руки к горлу, жилкой задергал на виске.
– Не разоряй, – говорю другу. – Уйди отсюда. Тебе Бог не простит.
