Искатели - Михаил Васильев

— Скоро опять начну дни ангела, или, как это по-вашему, дни рождения отмечать, — говорил Хуан Карлосович. — Только тогда в такой день я моложе буду становиться. Лучше сразу на два года. Тут уж есть смысл праздновать и гулять…

Оба профессора замерли, будто подавленные величиной своего открытия и, может быть, своим теперь величием. Хуан Карлосович важно откашлялся, наверное, собрался произнести очередной тост.

Этому помешала внезапно вошедшая Диана. Вошедшая и остановившаяся, сейчас она почти достигала низенького потолка огневолосой головой. С самым откровенным негодованием она смотрела на грязный стол с разоренными закусками и двух красных от духоты и от выпитого пьяниц, когда-то университетских профессоров. Платону она показалась похожей на ольмекскую богиню мести, имя которой он почему-то сразу же забыл.

— Все! — резко сказала она.

"Что значит все"? — хотел, но не успел спросить Платон.

— Все — значит, все! — произнесла Диана. — Поднимайтесь. Революция. Люди хотят работать, тарелку клеить.

— А мы? — Профессор Моралес намеренно важно и неторопливо достал сигару.

— А вы их будете заставлять.

Платон только сейчас обратил внимание на то, что за окном уже давно раздается какой-то непонятный шум.

— Революция, значит? — спросил Моралес. Медленно, по-прежнему никуда не торопясь, стал закуривать. — А вас, конечно, выбрали президентом?

— Нет, прорабом. Но, если надо, то и президентом выберут. — Диана неуловимо быстрым беличьим каким-то движением выбила сигару из профессорской руки. — Вставайте!

Тот как будто на мгновение оцепенел от такой наглости. И это был сам неистовый профессор Моралес! Горячий Хуан Карлосович явно собрался вспыхнуть, но передумал:

— Значит, мои студенты хотят работать? Стоит посмотреть на такое.

Они вышли во внутренний двор-патио, остановились на пороге перед входом в ректорский кабинет. О чем-то шумевшие студенты сразу умолкли, смущенно отворачивались. Здесь собралась большая толпа — кажется, весь университет. Всех их сумела привести сюда Диана и, как ни странно, даже девушек. Она торжествующе показала рукой на их мрачные лица.

— …Я первая потеряла терпение. Забыла о вежливости и все-таки заставила их шевелиться. Теперь оба наших профессора бегают по кабинетам чиновников из вашего правительства. Пусть! Может, чего-то добьются… Этих самых фондов, и этих… Как их? ТрАншей, — все это Диана рассказывала Кукулькану внутри летающей тарелки.

Говорить она начала, еще спускаясь в земляной туннель, привычно находя ногами ступени в темноте — знала, что Кукулькан непременно здесь. Тут уже не пахло землей, а пахло соляркой и горелым металлом после сварки. Освещенный переносной лампой Кукулькан уверенно что-то включал, крутил, во мраке завывали какие-то проснувшиеся механизмы.

— Эх, зря ты, Диана, археологом стала, такую себе специальность выбрала, — встретил он Диану.

— Я теперь по специальности кладоискатель.

— А я, считай, у истоков новой великой науки стою… Все думал, на чем она летает, — Кукулькан напряженно глядел вглубь какого-то механизма, несмотря на то, что там было совершенно темно. — Искал-искал, что двигатель здесь крутит. Ты не поверишь, оказывается, энергия времени! Только сейчас понял. Открыл, можно сказать! Эх, да такое открытие — это же все равно, что открытие Америки. Оно все в мире перевернет, мир другим будет. Там, на Марсе, окончательно поймем, как такой энергией управлять…

Он рассказывал что-то еще, все чаще сыпал техническими терминами, но Диана не очень всем этим заинтересовалась и уже не слушала. Сквозь землю и корпус тарелки проникал грохот машин там, наверху. Под ногами дрожал пол.

— И гангстерские машины теперь зашевелились, — сказал, наконец, Кукулькан.

— Еле зашевелились, — отозвалась Диана. — Лень оказалась таким врагом, пострашнее Томсона с Джеррисоном.

— Ничего, скоро отбудем. Отправимся в путешествие, в небесное плавание. По дороге, проложенной Тлалоком, в небесное жилище бога Солнца.

— К дедушке твоему, то есть? Нет уж, туда ты давай сам. И как-нибудь в другой раз, как можно позже. А у нас сейчас другой маршрут.

— Я, пока в двигателе возился, все думал, как нашу тарелку назвать, — задумчиво произнес Кукулькан. — Красивее как-нибудь. Может, в честь богини Койольшауки, Золотые колокольчики, по-вашему? Или Цпапалотль, Обсидиановая бабочка? Есть еще богиня Коатликуэ — это значит, Она В Платье Из Змей, Наша змеиная мать. Она космосом и звездами занималась…

— Нет, нет, — прервала его Диана. — Если в платье из змей, тогда не надо. Пусть будет бабочкой.

— Значит, межпланетный корабль "Обсидиановая бабочка", — торжественно повторил Кукулькан.

От университета до остатков пирамиды с летающей тарелкой внутри теперь через лес была протоптана широкая тропа. С каждым днем тропа эта становилась все шире и превратилась, наконец, в широкую грунтовую дорогу. Лес, вообще-то, оказался национальным парком. Хуан Карлосович долго пытался добиться разрешения на рубку деревьев, но, конечно, ничего не добился. Пока рубили так, без разрешения, и чиновники из правительства терпели, не замечали этого. Все в этой маленькой стране надеялись на сказочные богатства, в газетах стали штампом упоминания о будущем "золотом дожде".

На лесоповале сейчас командовали Конг и Ахилл и занимались этим с удовольствием. Над деревьями теперь поднимались издалека видимые краны. Там, рядом, даже появилось жилье для работающих, временное — круглая хижина под крышей из пальмовых листьев. Таких времянок становилось все больше, вырос и продолжал расти целый поселок. Появились гараж — тент под пальмовой крышей и электростанция в будке из досок. И все это неторопливо, в духе местных традиций. Уходило драгоценное время летних каникул. И вот все остановилось. Наконец, кто-то решил, что корабль готов.

Платон заметил, что после ремонта и вмешательства местных техников здесь, в тарелке, все не сильно изменилось. И вековая пыль осталась на месте, никем не потревоженная. Назначенное на сегодняшнее утро отбытие "Обсидиановой бабочки" опять откладывалось, в последний раз, как заверил Кукулькан. Он опять полез в двигатель.

Платон, оглядываясь, медленно ходил среди гигантской мебели из какого-то серого грубого камня: кресел и табуретов, плит-столов и еще чего-то непонятного. Вошел в каюту со сводчатым потолком, здесь стояла кровать, огромная, как в сказке о трех медведях. Над ней на этом потолке был высечен барельеф, изображение соляной женщины, богини Уиштосиуатль. Платон угадал ее по одежде, покрытой волнистыми линиями, щиту и посоху.