Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 2 - Борис Яковлевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оказывается, начальник участка не зря вернулся раньше обычного времени: предвидя появление нового товарища, он установил в домике ещё один топчан. Этот топчан явился как бы продолжением того, на котором спал Алёшкин, и таким образом, Борис и Томашевский должны были спать ногами друг к другу. Они оба не отличались высоким ростом, и на этом двойном ложе вполне умещались. Сам же Демирский, высокий и длинноногий, своим топчаном занимал гораздо более половины противоположной стены.
* * *
С прибытием Томашевского работать стало значительно легче. Теперь постоянно один из десятников, по очереди, оставался дома и с утра занимался приготовлением еды – обеда, который обычно служил и ужином. Дежурный обязан был заботиться и о добыче мяса для приготовления пищи, это достигалось охотой. К вечеру он отправлялся на склад и подсчитывал вывезенный туда лес. А в это время двое других работали в лесу, наблюдая за рубщиками, производя замер разделанных брёвен и подсчёт их, следя за тем, чтобы спускались все брёвна, а возчики своевременно их вывозили и, наконец, руководя ремонтом дороги. Последняя, несмотря на хорошую укатанность и достаточное количество снега, всё же требовала постоянного ухода и починки, особенно её многочисленные мостики.
Дежурный превращался в охотника потому, что звери, напуганные шумом, поднятым в местах вырубки, метались по нижней части пади, где было относительно тихо, и, кроме проезжавших возчиков, народ не появлялся. Очень часто испуганную козу, а то даже и оленя, можно было увидеть возле самого домика десятников.
Самым лучшим охотником был, конечно, Демирский, во время его дежурства в домике всегда вкусно пахло свежей жареной козлятиной или даже олениной. Козы обычно хватало дней на 4–5, и поэтому следующим дежурным приходилось легче. Впрочем, обычно большую часть добычи десятники отдавали или рубщикам китайцам, или корейцам, занимавшимся спуском брёвен. Сами они ели мясо, как говорил Томашевский, от пуза – то есть, сколько влезет.
Кстати сказать, так отъедались не только люди этого домика, но и четвёртый их товарищ, Мурзик: его полюбили все трое, и каждый старался бросить ему и лишнюю косточку, и лишний кусочек. В результате пёс потолстел и значительно вырос. Он теперь напоминал хорошего телёнка, и на него с завистью посматривали приходившие к десятникам корейцы. Они, как известно, собачье мясо считали большим лакомством.
Но надо отдать справедливость Мурзику, он свои обязанности выполнял тоже с большой добросовестностью, и стоило только кому-нибудь чужому появиться около домика, как он заливался таким звонким лаем, что подымал на ноги всех.
Однажды один из стеклянухинских мужиков-возчиков решил поживиться козлиной ногой, висевшей на суку небольшого кедра, росшего около домика (такое содержание мяса в замороженном виде было наилучшим способом его сохранения), и похититель чуть не поплатился за это своим полушубком. Услышав неистовый лай собаки, с яростью рвущейся в дверь (уже давно Мурзик ночевал не в конуре, а в домике), Демирский, схватив ружьё, выскочил на улицу. Он подумал, не медведь ли пожаловал в гости. Конечно, как только открылась дверь, Мурзик выскочил первым и стремглав бросился по дороге, ведущей к деревне. Через несколько секунд там раздался отчаянный крик человека и яростный лай Мурзика. Демирский бросился туда. Он увидел (а ночь была лунная, ясная) следующую картину: на дороге лежал человек, закрывавший голову воротником полушубка, около него валялась козья нога, а на нём сидел Мурзик и, грозно и злобно рыча, рвал зубами воротник и спину полушубка. Демирский подошёл, отозвал собаку и пинком ноги поднял обезумевшего от страха мужика. Тот, как потом выяснилось, не разглядев со страху и неожиданности Мурзика, принял его за какого-то дикого зверя и решил за лучшее бросить ему украденную ногу, а самому свалиться и закутаться в полушубок.
Демирский отчитал незадачливого вора и сказал:
– Эх ты, чудак, да ты лучше бы пришёл, да попросил, мы бы тебе и так дали, а теперь вот будешь неделю полушубок чинить. Забирай эту ногу, ступай домой, да запомни, что у нас брать без спросу ничего нельзя, да и соседям своим скажи.
Этот случай вскоре стал, конечно, не без помощи наших друзей, достоянием всех работавших на участке. Артельщик даже приходил извиняться за поступок, совершённый одним из членов его артели, при этом он сказал:
– Это не наш, не дальневосточный… У нас ведь такого и в помине не бывало! Никто хат не запирает, а этот недавно к родственникам откуда-то из Рассеи приехал, ну и непривычен ещё к нашим порядкам. Видит, что мясо висит – его и потянуло. Мы его хотели было всей артелью проучить, да председатель совета запретил. «Если, – говорит, – десятники что против иметь будут, так пущай, дескать, в суд подают». Вот я и пришёл, уж больно позору много на деревню будет, если в суд-то…
Демирский, выслушав эту речь, при которой присутствовали и его товарищи, только рассмеялся:
– Какой суд? Вот чудаки-то, я ведь ему отдал эту ногу-то, ну и пусть ест на здоровье! Да запомнит, что кража здесь может кончиться плохо, и до суда не дойдёт.
Томашевский тоже оказался неплохим охотником. Он специализировался на фазанах. Мы уже говорили, что недалеко от домика находилась пашня стеклянухинских крестьян, а чуть дальше располагалось и гумно. В отличие от пашни, разделённой на полосы, принадлежавшие своему хозяину, гумно было общественное, владела им вся деревня, и в период обмолота на нём молотили всем «обчеством», беря на это время молотилку комитета в Шкотове. Зимой на этом току под снегом лежало немало рассыпанного зерна и невымолоченных колосьев. Фазаны уже много лет пользовались этим гумном, подкармливаясь на нём зимой. Деревенские охотники, хотя их в Стеклянухе и было-то мало, фазанов стоящей дичью не считали, поэтому стаи их безбоязненно кормились на гумне.
Томашевский, узнав от Бориса об этом «пастбище» фазанов, в своё дежурство часто отправлялся на гумно и почти всегда приносил несколько птиц. Фазаны добавляли приятное разнообразие в меню наших лесных жителей.
К нашему огорчению, мы вынуждены признать, что самым неудачливым охотником оказывался Борис Алёшкин. Ещё в ранней юности, у Стасевичей, он принимал участие в охоте на зайцев и волков и особого удовольствия от этой забавы не испытывал. Ему было жалко убиваемых животных, хотя, конечно, он в этом никогда бы не признался. Так и тут – увидев мирно пасущихся фазанов, Борис редко поднимал ружьё для того, чтобы убить беззащитную
