Слепые тоже видят - Фредерик Дар

— Но это уже много, Матиас. Ты просто волшебник, малыш!

По треску веточек в живом костре я догадываюсь, что он краснеет. Без боязни получить ожог я жму ему четыре (поскольку пятый его указательный палец остается вне моей ладони) и возвращаюсь к Фелиции, которая ждет меня на скамейке сквера неподалеку.

— Э-эй! — зовет она меня.

Я сажусь рядом с ней. Голуби бесшабашно летают вокруг нас. Хлопанье их крыльев похоже на аплодисменты.

— Скажи-ка, мама, ты ведь не была в Германии, правда?

— Нет, знаешь ли, меня никогда не тянуло в эту страну. Ты, наверное, помнишь, что моего брата убили на фронте в 1915 году?

Но она тут же умолкает, понимая с небольшим опозданием смысл моего вопроса.

— Когда мы едем? — спрашивает она.

Глава (конечно же) одиннадцатая

Тот, кто знает, должен быть в курсе, что после того как умер Карл Зад-Икрупп, последний отпрыск знаменитой династии, известнейшая немецкая фирма перешла в руки промышленника по фамилии фон Зад-Иперед. Более того, ассортимент продукции фирмы, ранее специализировавшейся на производстве только летательных аппаратов, значительно расширился. Она стала производить изделия из синтетической резины от аэростатов до презервативов.

За эти годы было построено несколько дирижаблей, но лишь в мастерских Бодиграфф-Цеппелин, и, если верить общественному слуху (а этот слух самый лучший, как вы сами понимаете), качество их оставляет желать лучшего по сравнению с довоенными временами, когда дирижабли делали на заказ, и то была ручная работа.

Мощный «мерседес» (о «мерседесе» всегда говорят, что он мощный, как об ученом говорят, что он видный, а об экономисте — что он известный) везет нас в дирекцию фирмы, где нас ждет, как было условлено, главный патрон компании.

Я угадываю, что он волевой человек. У него мягкий, но уверенный голос, и он говорит на хорошем французском с акцентом, похожим на рубку костей кухонным секачом. Я представляю ему свою мать и объясняю причины ее присутствия на переговорах. Президент-генеральный директор щелкает каблуками, произнося в адрес моей немного испугавшейся маман слова приветствия:

— Уфашаемая матам!

Он усаживает нас в кресла для гостей. Затем объявляет своей секретарше, чтобы его не беспокоили в течение четырех минут, что дает нам абсолютно точное понятие о времени, которое он решил посвятить нам, после чего спрашивает у господина по имени коми-зер Зан-Хандониуз, то есть у меня:

— Шем моку злушить?

Я начинаю прямо без обиняков, как на духу, не раскрывая факта существования гигантского алмаза. Объясняю Якобу фон Зад-Ипереду, что существует некая тайная организация, использовавшая дирижабль их фирмы для осуществления преступной акции, и я хотел бы знать, к кому попал означенный летательный аппарат. В качестве доказательства своих слов я передаю ему кусок оболочки дирижабля. Он берет его в руки, И я слышу противный скрип резины под холеными пальцами эксперта высшего класса.

— Ах! — говорит он для начала. — Я уснаю… Это мотель Зад-Вог Н.Е.!

Браво!

Браво Матиасу, который сумел определить предмет с такой точностью, не будучи ни немцем, ни тевтонцем, ни замешанным на этом тесте.

— Таким образом, дирижабль ваш?

— Происфетен! Та, пыл! Но нет наш! — поправляет он меня со знанием дела. — Мы тафно их не происфотим! Теперь Зад-Икрупп происфотство только ультра-мотерн! Замые лутшие пресерфатифы ф мире! Кимишеская резина! Экстрарастяшимые! Фосмошно наливать тфа литра фоты!

— Как же тогда, господин фон Зад-Иперед, частное лицо могло достать этот аппарат в наши дни?

— Потершанный! Только потершанный!

— То есть вы хотите сказать, что на рынке можно найти дирижабль?

— Нет, но только у коллексионероф! Есть такие коллексионеры.

— Да, но ведь дирижабль не марка, его так просто не спрячешь! Вы сами знаете кого-нибудь из коллекционеров дирижаблей?

— Так тошно! В Дойчланд отин, снаменитый! Маршал афиации Людвиг фон Фиг-шиш! Лутшая коллексия диришаплей ф мире! Прима коллексия!

— А где живет этот маршал?

— Рятом с Мюнхеном! Скромный территориум!

— Мне необходимо с ним срочно встретиться!

— Гм, трутно!

— Warum?

— Коспотин маршал зильно ранен на фойне! Искусстфенная рука! Искусстфенная нока! Искусстфенная пощка, искусстфенное зердсе!

— Человек-робот, — вздыхаю я. Фелиция коротко хихикает.

— Щто? — спрашивает фон Зад-Иперед.

Я уклоняюсь от ответа, прощаюсь с ним и ухожу, держась за руку своей матушки.

Мне трудно сконцентрировать свои знания немецкого, чтобы понять выкрики и, как мне кажется, завуалированные угрозы на том конце провода, но абсолютно ясно одно: мой собеседник непреклонен.

Нет смысла даже помышлять о том, чтобы встретиться с маршалом фон Фигшишем. Если я имею ему сообщить что-то очень важное, нужно написать письмо. А лично он никого не принимает.

Сказав, как отрезав, секретарь вешает трубку.

— Что-то не так? — волнуется Фелиция.

— Да, совсем не так.

Мы сидим в номере гостиницы «Танненбаум». Маман пьет чай, и его тонкий аромат щекочет мне ноздри. Мы напряженно молчим. Я чувствую свое бессилие более, чем когда-либо. Мне кажется, я подхожу к опасной черте, подвинулся мозгами, надеясь продолжить свою работу, оставаясь слепым. Слепой легавый, уцепившийся за руку своей матери, — думаете, это производит серьезное впечатление? Элитный полицейский в сопровождении родителей! Есть от чего повеситься на елке с венчиком вокруг головы и обсыпаться блестящей пудрой. Видите ли, на свете существует только два типа мужчин: те, что никогда не хотят стареть, и те, что всю жизнь готовятся к смерти.

Мне нужно выбирать.

Заметьте, возможность выбирать предопределяет, что вы автоматически подпадаете под первую категорию. А человек, способный выбирать, уже активен. Пусть вымрут пассивные!

Моя дорогая матушка чувствует мое смятение, как я чувствую запах ее чая. Она ставит на стол свою чашку, подходит и кладет мне руку на голову. Голос ее звучит спокойно и мягко, но я чувствую, что это спокойствие дается ей с трудом.

— Я вижу, как ты мучаешься, мой дорогой. Тебе кажется, что все тебя бросили, что всему конец. Но я заклинаю тебя не опускаться до отчаяния. Я знаю… Ты меня слышишь? Я знаю, что все придет в норму. Твое спасение придет очень скоро… Это говорю тебе я, твоя мать, а я не могу обманываться в чувствах, касающихся тебя, мой родной. Я чувствую, я предвижу, Антуан…

И мы обнимаемся, будто прячемся друг в друге. А в этих случаях поди разбери, кто чью боль лечит. Я бормочу «да, конечно», не очень веря в исцеление. Но нужно держаться, Сан-А. Цепляться, парень, чего бы это ни стоило! Говорить себе, что если не будет хуже, то может быть только лучше…

И в этот момент, друзья мои… Да, именно в этот момент. В эту самую секунду. В разгар наших эмоций я слышу пение.

Очень близко.

Оно вибрирует, захватывает, завораживает… Истинно французское пение.

И слова страшно знакомые…

Если бы девицыТак не сострадалиИ военным-душкамНичего не дали,Не было б детишек,Что на елке шишек!

Фелиция, как и я, прислушивается.

— О, Антуан, — вскрикивает она, — тебе не кажется?..

— Конечно, мама! Это он!

И, позабыв о своем горе, я реву, как тридцать шесть изнывающих от желания коровьей близости быков, продолжение хулиганской песенки из нашего родного фольклора:

Люблю, люблю, люблюУ маленькой СюзеттыТу миленькую штучку…Ах нет, совсем не ручку!

Голос снаружи затихает. Затем что-то грохается и голос снова обнаруживает себя чудесными, согревающими душу словами «твою мать, понаставили!».

Секунд через десять Берю барабанит в нашу дверь.

— Нужно раз увидеть, чтобы враз поверить! — входя, заявляет он. — Кто бы мог подумать! Что это вы тут делаете оба?

— А ты, Толстяк? — контратакую я, как всякий раз, когда он задает мне лишние вопросы.

— Я? — отвечает он. — Да вот приехал для ведения расследования и, как всегда, вкалываю в поте лица. У меня встреча с отставным маршалом. У этого болвана страстишка коллекционировать дирижабли.

Думаете, я спятил, да?

Потерял рассудок?

Упал на голову?

Мозги слиплись?

Одна извилина, и та выпрямилась?

Или, наоборот, согнулась в дугу?..

— У тебя встреча с маршалом фон Фигшишем! — кричу я.

— Ба, да ты знаешь его кличку!

— Давай, Берю, выкладывай побыстрей!

Человек с тайнами на кончике языка щелкает челюстями, пространство между которыми служит ему для хранения остатков непрожеванной пищи, секунду-другую думает, что ответить, и, наконец, решается.

— Видишь ли, — начинает он с умным видом, — в этом деле, с которым я совсем затрахался, все началось с дирижабля. Использование такого чудовища в наше время с самого начала мне показалось хроническим анархизмом…