Под парусом надежды - Вера Колочкова

На следующий день были похороны. Бабушка Софья Михайловна лежала в гробу строгая, маленькая и сухая. Голова в белом платочке, синее шерстяное платье, губы сжаты в ниточку. Отец едва стоял на ногах – все время то ли рыдал, то ли кашлял так глухо и хрипло. Раиса все суетилась, все отдавала никчемные какие-то распоряжения, изредка прикладывая к уголкам глаз беленький платочек и стягивая книзу уголки губ, и все время старалась пристроиться поближе к отцу, на безопасное, впрочем, расстояние. Когда служащий крематория провозгласил трагическим голосом о подошедшей минуте прощания, завыла-заплакала в голос первая, опередив бабушкиных подружек-соседок. Их, этих подружек, набился полный микроавтобус – старушки вообще такие мероприятия очень любят. Вернее, относятся к ним очень ревностно, пропуская эту ревность через свой страх перед неотвратимостью собственного приближающегося конца. Кира тоже подошла к гробу, наклонилась к бабушке, чуть тронула губами бумажную полоску с молитвой, опоясывающую лоб. Потом отступила на шаг, смахнула слезу со щеки…

– Не обижаешься на бабушку-то, внученька? Знать, не обижаешься, раз пришла… – тихо проговорила стоящая рядом с ней тяжелая, рыхлая старуха.

Кира узнала ее – это была Мария Никоновна, самая закадычная бабушкина приятельница. Она помнила ее с тех еще пор, когда хаживала на воскресные бабушкины обеды с родителями.

– Нет, Мария Никоновна, что вы… – повернула она к ней голову.

– Ну и молодец, что теперь скажешь… А эта, смотри, как придуривается! Глядеть же тошно, господи! – показала она подбородком на зашедшуюся в явно притворном рыдании Раю. – Убивается она, поди ж ты…

– А вы в курсе, Мария Никоновна?… – осторожно спросила старушку Кира. – Вы знаете, что она каким-то образом замуж за отца сумела выйти?

– Ой, да каким таким образом, господи… – досадно махнула на нее тяжелой рукой старуха, – обыкновенным каким… Выкрала у Володьки у пьяного паспорт да и махнула с ним в свою деревню. А там, в деревнях-то, все родственники! Все друг друга знают, чего уж там! Отчего ж своей деревенской не помочь? Вот и понаставили в паспортах штампиков, и документы какие нужно с подписями оформили… Без меня меня женили, одним словом!

– А бабушка об этом знала?

– Да где там… Нет, саму эту Райку она знала, конечно. Она в третьем подъезде квартиру снимает да в палатке овощами торгует недалече… Да Райка бы и сама не сунулась с этим Володькиным паспортом к Соне – она б ее быстренько на чистую воду вывела. А теперь Соня померла, так стало быть… Теперь уж за Володьку и не заступится никто… Так и прожил всю жизнь за мамкиной спиной, бедолага! С самого детства она с него пылинки сдувала, вся жизнь Сонина у меня на глазах прошла…

– Скажите, Мария Никоновна, а вот эта самая Раиса говорит, что она и прописалась у отца уже…

– А что, она может! Она такая, стерва подзаборная! Наверняка в ЖКО уболтала кого, иль денег дала, иль подружку там какую выискала… Им чего – все теперь можно на Володькино пьянство списать! И заявление на прописку за него тоже написать можно… А его кто теперь послушает, Володьку-то? Пропащий, он и есть пропащий. Эк его быстро свернуло-то! Некоторые десятками лет держатся, а тут раз – и нету человека… А какой парень был! Красивый, статный, и характером покладистый, и мать во всем слушал… Мы всем двором на вас любовались по воскресеньям… На тебя, на Еленочку… Как мамка-то? Замуж второй раз не вышла?

– Нет, Мария Никоновна. Не вышла.

– А чего на похороны Сонины не пришла? Сердится, что ль?

– Да нет… – неловко пожала плечами Кира. – Просто… не захотела…

– Да сердится, чего уж там… Я уж и сама поняла, когда ей звонила… А может, оно и к лучшему. Может, ей лучше и не видеть, во что Володька теперь превратился…

До поминального стола отец не дотянул. Свалился на пороге квартиры – пришлось нести его на кровать в бабушкину комнатку. Стол накрыли во второй комнате, более просторной. Рая за стол так и не присела, все суетилась туда-сюда, изображая хлопотливую хозяйку. И даже ни разу не сбилась – бросалась именно туда, куда надо. И салфетки знала где лежат, и полотенца, и капли валокординовые… Кира даже на мысли себя нехорошей поймала: если б не отца ее родного эта дурная ситуация касалась, то решила бы: молодец, женщина…

Мама, открыв ей дверь вечером, ни о чем вообще не спросила. Повернулась грустно, ушла в комнату, села с ногами на диван, уставилась в экран телевизора. Правда, глаза у нее были заплаканные, и следовало бы, если по совести, самой присесть рядышком да навязаться с разговором, только Кире не захотелось ничего такого. Отчаянно просто не захотелось. Пусть уж сама со своей гордыней разбирается, если на то пошло. А ей, Кире, не до маминой гордыни. Ей надо думать, как отца из беды выручить…

Думать она начала об этом прямо со следующего утра. Правда, особо думать Петечка не дал – загрузил срочным делом по самую маковку. А потом и Клара Борисовна работки подкинула. Она, правда, осталась вечером, чтоб посмотреть судебную практику да приложить к ней отцовскую ситуацию, но подобного прецедента там не нашла. Надо же – овощная торговка Рая, можно сказать, свое ноу-хау в жилищном вопросе изобрела! А она, умная девушка Кира, сидит теперь и в растерянности руками разводит…

А на третий день отец сам объявился на пороге линьковской адвокатской конторы – Кире показалось, что она к стулу приросла от такой неожиданности. Да еще, как назло, какой-то черт всех адвокатов вместе собрал, и даже Сергей Петрович вышел из своего закутка, присел в кресло около Клариного стола, вальяжно покачивая ногой. Отец и сам растерялся, заморгал часто и испуганно, на нее глядя. Потом чуть-чуть, едва заметно помотал ей головой – прости, мол, я нечаянно сюда приперся, я ж не знал…

– Чего вы хотите, сударь? Дверью ошиблись? – сердито обратился к нему Петечка.

Оно и понятно, что сердито. Кто ж в этом потрепанном гражданине потенциального клиента признает. Хотя, Кира успела заметить, отец очень старался выглядеть не так уж и потрепанно – даже галстук в синюю полосочку надел. И костюм с голубой рубашкой. А только не зря говорят, что совсем не одежда красит человека. Если этот человек, скажем, насквозь пагубной алкогольной страстью пропитан, то эта страсть его уже никому и ничему не отдаст, никаким голубым рубашкам да галстукам в полосочку. Так и будет впереди человека идти, старательно отделяя своего хозяина ото всех остальных, непьющих, нормальных да чистеньких. И клейма яркого никакого ей для этого не надо – и так все понятно…

– Гражданин, покиньте помещение, пожалуйста… – брезгливо помахала под носом ладошкой Клара. – У меня аллергия на абстиненцию…