Свидание в Самарре - Джон О`Хара

— Это довольно старая пластинка, — сказала она, — но я ее люблю, потому что в ней отличные синкопы.

Места, где вступал барабан, считались синкопами.

После этого они часто целовались: в прихожей, в буфетной, в ее двухместном «скриппс-буте», в котором сиденья размещались весьма своеобразно: водитель сидел почти на целый фут впереди пассажира, из-за чего целоваться было крайне неудобно.

Он уехал, так и не признавшись ей в любви и не добившись близости с ней. А через полгода умер от гангрены, и только спустя два месяца его семья вспомнила о необходимости известить их. Это обстоятельство чем-то умалило горе Кэролайн: он уже лежал мертвый в могиле, в то время как она продолжала думать о нем как о своем возлюбленном на всю жизнь и развлекалась с другими молодыми людьми, вернувшимися из Франции и Пенсаколы, Бостонского технического колледжа и военно-морской учебной базы на Великих озерах. Она пользовалась большим успехом и целовалась со многими с таким же пылом, с каким целовала Джерома Уокера, только теперь она знала, как и когда остановиться. Она вела весьма светскую жизнь, не нарушая заветы Брин-Мора, в отлично проводила время с молодыми людьми из колледжей. Те снова веселились вовсю, ибо война закончилась и не надо было испытывать угрызений совести из-за того, что ты не в действующей армии. Теперь можно было развлекаться в открытую. Она собиралась провести конец недели в Истоне, где учился в колледже Джу Инглиш, когда мать прочла ей письмо из Англии, которое в основном было изъявлением благодарности семьи Джерома Уокера за гостеприимство, оказанное, как они выражались, их мальчику в Гиббсвилле. Один раз упоминалась Кэролайн: «…и если вы и ваша милая девочка приедете в Англию, мы…» Ладно. Нет, не ладно. Она знала, вернее надеялась, что он не рассказал своей матери о ней хотя бы потому, что не хотел, чтобы его мать вообразила невесть что. Тем не менее по пути в Истон она была в угнетенном состоянии. А когда человек угнетен, ему свойственно делить свою жизнь на определенные периоды, и Кэролайн позднее всегда считала поездку в Истон окончанием детства. И, пока не влюбилась в Джулиана Инглиша, думала, что, развернись события по-иному, она вышла бы замуж за своего кузена и жила бы в Англии, а потому питала к Англии нежность. Тем не менее, когда в 1925 году она побывала в Европе, то не навестила родных Джерома. Ее путешествие было рассчитано всего на два месяца, и, кроме того, к тому времени она была влюблена в живого человека.

Джо Монтгомери можно было аттестовать по-разному. Пьяница. Змей-искуситель. Состоятельный молодой человек. Модник. Любимчик барышень. Пройдоха. Приказчик из «Бонда», Ветеран войны. Отличный парень. И так далее. Все это, в общем, не противоречило одно другому. А главная же его отличительная черта состояла в том, что в Принстоне он был знаком со Скоттом Фицджеральдом, и это делало его в глазах Кэролайн пришельцем из необыкновенной страны, населенной необыкновенными людьми, которых ей так хотелось увидеть и узнать. Она, разумеется, не понимала, что и сама была представительницей того круга, который, по ее мнению, олицетворял Джо Монтгомери и описывал Фицджеральд. Она лишь знала, что Гиббсвилл — ее родной город, но никак не считала его и его жителей достойными пера мастера.

Дом Джо Монтгомери был в Рединге, который отделяет от Нью-Йорка целый штат, но в действительности расстояние между ними не больше, чем между Хартфордом или Нью-Лондоном и Нью-Йорком, о чем, по-видимому, не ведает большинство жителей Рединга, не говоря уж о нью-йоркцах, но что считал само собой разумеющимся Джо Монтгомери. Его отец был так богат, что утонул на «Титанике», и о Генри Монтгомери, как, впрочем, о почти каждом втором мужчине из списка пассажиров судна, говорили, что он а) вел себя как герой и б) что капитану пришлось застрелить его, потому что он лез в спасательные шлюпки, предназначенные для женщин и детей. Про самого Джо Кэролайн смутно припомнилось только, что у него есть «статс-бэркэт», енотовая шуба, костюмы от «Братьев Брукс» и репутация неплохого в местном масштабе игрока в гольф. Он был приятелем Уитни Хофмана, был знаком еще с несколькими людьми в Гиббсвилле, но появлялся там редко.

Кэролайн знала его лишь понаслышке, когда в 1925 году, как раз перед ее поездкой за границу, они случайно столкнулись на свадьбе в Ист-Ориндж, где празднества длились целую неделю. Она была подружкой невесты, а он шафером, и у нее сразу поднялось настроение, когда он сказал: «Господи боже мой, меня вовсе не надо представлять Кэролайн Уокер. Мы с ней старые друзья. Правда, Кэролайн?» Самое лучшее из всего празднества был он, и она целовала его чаще и более пылко, чем других шаферов. Должно быть, и он это приметил, ибо провел в Нью-Йорке всю неделю перед ее отъездом в Европу. Свадебная суета закончилась в последнее воскресенье мая, а в следующую субботу ей предстояло отплыть на «Париже». Он попытался завладеть всем ее оставшимся временем, и это ему почти удалось. Он водил ее на спектакли — «Леди следует вести себя хорошо» с четой Астеров и Уолтером Кэтлетом, который она уже видела в Филадельфии, «Цена славы», «Роз-Мари», «Они знали, чего хотят» с Ричардом Бенетом и Полин Лорд, и на «Гарриковские вечера». Стояла удушливая жара, хотя шла всего первая неделя июня. Вся страна, казалось, жаждала умереть, и под водительством бывшего вице-президента, который однажды высказался по поводу того, чего Америке не хватает, многие действительно отправились на тот свет. Джо не мог примириться с жарой и то и дело взывал: «Господи!» — и после первого акта «Цены славы» без особого труда уговорил ее уйти. У него был с собой в городе автомобиль, красный спортивный «джордан», и он предложил ей поехать на Лонг-Айленд, в Уэстчестер, куда угодно.

— Я буду выкрикивать ругательства и расскажу несколько истории про войну, — сказал он, — и тебе будет казаться, что ты все еще на спектакле.

У него хватило ума или интуиции помалкивать, пока они не миновали черту города. Жара была страшной, нечем было дышать, и на лицах людей, встречавшихся с Кэролайн взглядом, играла глупая улыбка, словно они извинялись за погоду. Она догадывалась, что и сама расплывается в такой же улыбке.

Наконец они добрались до места на Лонг-Айленде, которое, по словам Джо, называлось «Джонс бич».

— Что на тебе надето внизу?

— Боже! О чем ты говоришь?

— Как о чем? Я полезу в воду только вместе с тобой.

Сердце ее стучало, колени дрожали, но она сказала: «Ладно». Ей ни разу не приходилось видеть взрослого мужчину обнаженным, поэтому, когда он вышел из-за машины со своей стороны и направился к воде, она с облегчением вздохнула, заметив, что на нем надеты трусы. «Входи, не жди меня», — сказала она. Ей хотелось, чтобы он был уже в воде, когда она выйдет из-за машины в лифчике и панталонах. Он понял ее и не смотрел в ее сторону, пока она не отплыла на расстояние в несколько метров.

— Что теперь будет с моей прической?! — сказала она.

— Теперь уж ничего не поделаешь, — ответил он. — Тебе не холодно?

— Сейчас нет.

— Жаль, что мы не развели костер. Я не сообразил.

— Ни в коем случае. Чтобы люди увидели костер и со всех сторон сбежались к нему. Слава богу, что ты этого не сделал.

Он вышел из воды первым.

— Не сиди в воде слишком долго, — посоветовал он. — Вытрешься моей нижней рубашкой. — Он пошел к машине, включил зажигание и подержал свою влажную от пота нижнюю рубашку возле мотора. — Выходи, — позвал он.

Она вышла, оттягивая, чтобы соблюсти максимум приличия, прилипшие к телу панталоны. Лифчик совсем не держал, и она была до слез зла на свою колышущуюся грудь. Как ни мило он ведет себя, наверняка он заметит ее «бюст».

— Брось стесняться, — сказал он. — Что я, никогда не видел голой женщины?

— Ну все-таки, — промямлила она, — ведь меня ты не видел.

— Чепуха. А то пропадет все удовольствие от купания. Иди поплавай еще, а потом вылезай без всякого стеснения. Или, по крайней мере, без стыда. Иди.

Она последовала его совету, и ей стало легче. Она вдруг почувствовала себя четырнадцатилетней девочкой. Или даже еще моложе. Смущение ее не покинуло, но страх исчез. Она вытерлась его теплой рубашкой.

— Не знаю, что делать с волосами, — пожаловалась она.

— Возьми. — Он бросил ей чистый носовой платок. — Может, это пригодится. — Но от платка толку было мало.

Он заставил ее надеть поверх вечернего платья свой смокинг. А потом они закурили и почти забыли про все неудобства.

— Если бы мы поехали на настоящий пляж или в бассейн, там, наверное, все было бы проще, — сказал он.

— Нет, хорошо, что не поехали, — ответила она.

— Хорошо? Мне так хотелось, чтобы именно это ты сказала.

— Да? Значит, хорошо, что сказала.

Он обнял ее и попытался поцеловать.

— Нет, — сказала она.

— Как хочешь, — согласился он.