Сага о Белом Свете. Порнократия - Евгений Черносвитов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Какая у нее белая кожа с синими прожилками…!» – Мелькнула мысль и Сергей почувствовал необоримое желание к ней прикоснуться: руками, губами… всей своей плотью! Последняя жалкая попытка сопротивления!
Собственно, почему он должен сопротивляться своей и ее плоти? Ведь сейчас нет ни Светы, ни его, Сергея, здесь …стоят друг перед другом, обнаженные самец и самка, и истекают в желании броситься друг на друга. А, громадные ели одобрительно шумят!
…«Ты нашла корень?» – с усилием прошептал Сергей, чувствуя, что рот его пересох! Но пить не хотелось. Это была другая жажда!
…Саша явно готовила эту встречу, она чувствовала, что ее не избежать рано или поздно, и поэтому сейчас управляла ситуацией, как позволяла ей… ее доля!
…«Нашла… И даже два!» – сказав это, она соскользнула на колени, держа между ладонями с широко раздвинутыми пальцами обнаженную плоть Сергея, обвила его ягодицы и губы ее обхватив головку пульсирующего от напряжения члена, стали ее медленно засасывать… Сергей не шевелился, он чувствовал, что теряет себя, в глазах сверкали синие молнии… он рухнул… на Сашу. А она была уже в той позе, параллельно Земле и звездному небу, в которой женщина бывает дважды: когда принимает в себя мужчину, которого жаждет, и когда выпускает на Свет нового человечка…
…Звери, гады ползучие, ночные птицы, которые были где-то рядом от двух тел, неистово сцепленных в схватке – ни за жизнь, и ни за смерть… Сначала притихли, и тайга слышала только бурное и буйное дыхание двух существ. Потом рванули в рассыпную. Кто влет, кто прыжками, кто, скользя, мощно сворачиваясь спиралью, и расправляясь мигом… Но, через мгновенье, какая-то общая сила их всех разом остановила, развернула пары мордами друг к другу, и они, жадно втянув в себя горячий запах тайги, бросились в свои схватки!.. Из-за огромного куста аралии бесшумно смеялся Пан!
…«И на сколько верст распространяется плантация женьшеня?» – спросил своего друга Всеволод Петрович.
«Думаю, километров на сто, не меньше!»
«Возможно. В этом направлении почва подходящая!»
«Значит, все придут с корнями?»
«Конечно!»
«А зачем этот спектакль?.. Вообще – то правильно: пусть на небо смотрят, а не только себе под нос!» – сказал Всеволод Петрович.
«У меня есть и сверхзадача, но это – когда выспимся!» – подвел черту Николай Константинович.
«А я и не сомневаюсь, что главное – у тебя в рукаве!»…
…Но, как бывает в этой жизни, нечто, не дав знак, вклинивается! Но не всегда колоду карт или кости, которыми идет игра, непременно нужно менять…
Баба Люба спать не ложилась, несмотря на то, что они с Любой и пирогов напекли, и мелкорубленой телятины, перемешенной с мясом дикой свиньи и картофелем нажарили, и хвороста наварили в кипящем подсолнечном масле. Баба Люба научила готовить настоящие московские бублики. Тесто дрожжевое, сначала обыкновенно сворачиваются бублики. А вот потом! Потом нужно, чтобы одновременно кипела в широкой кастрюле вода и рядом, на сковороде, подсолнечное масло со сливками наполовину. Бублики опускаются по одному в кипящую воду, держаться там полминуты, а после этого сразу в кипящее масло на сковороду. Только успевай! Один бублик варишь, а другой жаришь! Если нигде не передержишь, бублики становятся очень мягкими, очень румяными, и бесподобно вкусными! Есть их, как и хворост, нужно только горячими… Работали молча, и дружно. Что было в голове маленькой Любы, неизвестно. Возможно, тревожные картины встречи Саши с Сережей в тайге… Любе было очень жаль девушку. Сколько еще они пробудут у бабы Любы – никому неизвестно, судя по тому, что основные чемоданы профессора Фруентова еще не открывались, а их было 5 (открыли только один). Конечно, к октябрю обязательно нужно будет ей вернуться, Николай Константинович по приезду сообщил Любе, что трудовой семестр, то есть сентябрь, он ей оформил вместе со своим трудовым отпуском – сбор целебных трав Сихотэ-Алиня. Позвонил в Москву и со своим коллегой также оформил трудовой семестр Екатерине. А Сергей каким-то образом оформил себе и Саше бессрочную командировку от Института Сербского, подписанную самим академиком Георгием Васильевичем Морозовым. Володя сам себе хозяин. Оформит командировку задним числом, когда вернется. Итак, два с половиной месяца, как минимум, все они будут гостить у бабы Любы! Прокормить такую ораву ей совсем не сложно. Просто телков и кабанов будут резать по мере надобности и не сдавать мясо в сельпо, как раньше. Обойдется сельпо Дорминдоновки и без ее сливок, сметаны и творога. Молоко она сама превращала в высококалорийные молочные продукты, а сыворотка шла животным…
Большая стрелка ходиков с кукушкой неумолимо приближалась к 12. Малая стояла на 8. Из всех комнат огромной избы, где крепким сном спали, посапывая, причмокивая, вскрикивая, гости бабы Любы доносился еще один звук… По крайней мере, так казалось бабе Любе. А именно: бурление! Общее бурление голодных желудков!
Не успела кукушка выскочить из своего гнездышка в ходиках, чтобы прокричать 8 раз, как рядом с бабой Любой на кухне оказалась Люба. В одной ночной рубашке, босая.
«Ты, что, Любонька? Только легла!..» – спросила баба Люба.
«Какой-то толчок внутренний разбудил… Сразу проснулась, как будто и не спала… у нас ничего не случилось?»
Не успела баба Люба ответить, как услышала треск подъезжающего мотоцикла. Почтальон! Но он обычно приезжает раз в две недели, и то если есть письма. Газеты баба Люба не выписывала.
«Должно быть что-то срочное… телеграмма…» – сказала Люба, а сердце ее как-то сильно забилось, да и ноги в коленях задрожали!
«Люба! Что с тобой?» – спросила встревоженная баба Люба.
«Мотоциклист… телеграмма… что-то плохое случилось!»
«Почему непременно плохое? Может быть как раз наоборот – хорошее!» Ваня-почтальон уже входил на террасу, громко стуча железными подковками своих кирзовых сапог, которые он носил круглый год.
«Вам телеграмма, Люба! Срочная!» – сказал Ваня, протягивая телеграмму бабе Любе. Люба-маленькая шмыгнула в комнату и подглядывала через щель неплотно закрытой двери. Баба Люба взяла телеграмму. Она была адресована Сергею Васильевичу Хорошко. Раскрывая телеграмму одной рукой, другой она указала Ване на две трехлитровых, закрытых пластмассовой крышкой, стеклянные банки. В одной была свежая сметана, а в другой – творог. Иван легко взял банки за крышки, и сказав:
«Спасибочки, Люба!» направился к мотоциклу. Там он уложил аккуратно банки в коляску. Дернул ногой педаль зажигания, прибавил газу, лихо развернулся… и через минуту его и след простыл! Две Любы стояли на террасе. Старшая читая телеграмму, а младшая с тревогой заглядывая ей в лицо, крепко прижалась к ней, обхватив за талию…
«Люба! – начала серьезным тоном баба Люба, прочитав телеграмму, и повернувшись лицом к девушке, – у вас с Сергеем как? Как у Володи с Катей, или…»
Люба еще больше погрузилась в болото липкой тревоги, не находя объяснение своему состоянию, но чувствуя какую-то вину неизвестно, перед кем… Глядя бабе Любе в глаза, инстинктивно протянула руку к телеграмме, при этом твердо сказала:
«Я его люблю. Он меня любит… Мы не „гуляем“…» Баба Люба протянула ей телеграмму, очень тяжело вздохнула, и сказала:
«Сегодня же сделай ему предложение… Здесь он родился, здесь и… женится! Но, сначала ЗАГС, а потом Церковь…»
Люба ее не слышала. Она читала:
«Я в Ленинграде. Ни обид, ни сожалений, – ничего! Справка о разводе на комоде под пепельницей. Надеюсь, что мы никогда не увидимся. Твоих детей у меня нет. У меня – мои дети. Думаю, что все поймешь правильно! Желаю удачи в волчьей охоте… Валерия»…
…Маленькая Люба вопросительно смотрела на большую Любу. Та молчала. Взяв телеграмму из рук Любы, она обняла ее за плечи, и они сели на скамейку. Сколько они сидели – неизвестно. Ни одного слова проронено не было. Не было и вздохов. Дыхание обеих женщин было легкое, свободное и в ритм…
Выползать из своих комнат жильцы стали один за другим около 17 часов. И, в одних купальных костюмах. Кто бежал, кто шел на речку, но каждый с тюбиком зубной пасты и с зубной щеткой. Старики не отставали от молодежи.
«Ты, что и бриться собрался?» – спросил Фруентова Всеволод Петрович.
«Не могу с щетиной. Привык. Чувствую себя не чистым, если не побреюсь!»
«А-а! – протянул Всеволод Петрович и добавил – а не начать ли мне с сегодняшнего дня вообще не бриться! Хватит молодиться. Я дед. А русские деды должны быть с бородой!»
«Согласен! Но если я отпущу бороду, я потеряю свое лицо!»
«А разве плохо, что твоя зловещая улыбка за волосами исчезнет?»
«Это не просто улыбка! Это память о Войне. О молодости… Я вот такой чувствую себя молодым, ловким, и не одиноким! Я остаюсь в полку…»
«У тебя какое-то обостренная память… А я вот чувствую себя таежником, звероловом… Война – в прошлом!» «Jedem das Seine» (каждому свое) – сказал Николай Константинович.
