Анжелика и московский звездочет - Ксения Габриэли

– Не вздумай кричать, – предупредил он. – И не бойся; еще раз повторяю, что я не сделаю тебе никакого зла!..

Старая Леена молча кивала.

Константин возвратился в кабинет. Красавица ждала. Они расположились друг против друга; он – на канапе, она – в креслах. Константин усмехнулся:

– На этот раз мы обойдемся без кофе! Итак, я начинаю допрос. Назови мне свое настоящее имя.

– У меня два имени. – Красавица волновалась. Видно было, что она то решается говорить правду, то все же одержима сомнениями.

– Назови мне оба твоих имени.

Она закрыла глаза, сильно сжала веки, затем снова открыла глаза.

– Если я назову вам мои имена, вы тотчас поймете, кто я! Быть может, мне лучше сначала сказать вам, кто я, и тогда вы сразу поймете, как меня зовут!

– Ты говоришь загадками, но я не сержусь на тебя. Я вижу, что тебе страшно признаться, страшно сказать, кто ты на самом деле. Соберись с силами…

Она вздохнула.

– Дело в том, что я и сама не знаю, кто же я на самом деле. Я не знаю, как начать, с чего начать мне свой рассказ… Но я все скажу вам! Только прошу вас, не удивляйтесь моим словам! Умоляю вас, не вскрикивайте, не говорите: «Нет, нет, нет!» Слушайте меня молча, молча. Не прерывайте меня. Молчание, только молчание! Молчание и сдержанность! Молю вас!..

Она говорила предельно искренне. Нельзя было не верить ей.

– Ладно, я буду молчать. Обещаю тебе, что я не вскрикну, не прерву твой рассказ. Говори!

Она тяжело вздыхала; охватывала ладонями нежную шею, будто хотела задушить себя; затем руки ее внезапно падали безвольно на колени.

– Говори же! Говори! – убеждал ее Константин. Он и сам был взволнован.

– Обещай мне, обещай, что будешь молчать во все время моего рассказа! Обещай! Умоляю!

– Я буду молчать, буду. Начинай говорить, начинай…

Лицо ее было так бледно, что казалось, будто она сейчас упадет в обморок. Но она взяла себя в руки, глаза ее широко раскрылись, и она заговорила.

– Я скажу тебе, кто я, и ты сразу поймешь, как меня зовут. Я – твоя мать, Константин-Кантор! Меня зовут Анжелика-Аделаида. – Константин невольно подался вперед на канапе; можно было подумать, что он сейчас закричит. Анжелика вытянула руки вперед и закричала сама: – Нет, нет, нет! Молчи, молчи!.. – Он кивнул. Она продолжала говорить: – Ты знаешь, что я стала крестной матерью новорожденной дочери государя, – сказала она. – Тотчас после крестин состоялся великолепный обед. Вопреки моему обыкновению я много пила. Я почувствовала, что теряю сознание. Очнулась я в спальном покое, совершенно мне незнакомом. Чернокожая девушка одела меня, прислуживала мне. Затем она проводила меня в столовую, где ожидали моего прихода, коротая время за кофием, Яков Вилимович Брюс и Александр Васильевич Чаянов. Увидев этого последнего, я испытала сильнейшее раздражение. Но для того, чтобы ты понял причину моего раздражения против Чаянова, я должна вернуться в моем рассказе назад и поведать тебе всю правду о смерти несчастной Трины. Да, это я убила ее. Чаянов тогда остался со мной на ночь, я этого хотела. Но он ясно дал мне понять всем своим поведением, что я не нужна ему как женщина. Ты и без того уже имеешь все основания думать крайне дурно о своей матери, поэтому я буду говорить, избегая по возможности подробностей, которые могли бы шокировать тебя. В ту же ночь я застала Чаянова с Три-ной в ее каморке. Я подозревала, что найду его там! Я вовсе не была влюблена в Чаянова, я давно уже ни в кого не влюблялась. Вряд ли ты поймешь мои чувства, но я признаюсь тебе, что самое мучительное и страшное для женщины – это когда ее полагают просто человеком, другом, матерью, сестрой, доброй советчицей… Это самое страшное! И вот… я поняла, что перестала быть женщиной!.. Дальше… Я утратила всякое самообладание. Я набросилась на несчастную Трину и задушила ее. Я не стану описывать, в каком виде лицезрел меня Чаянов… Дальнейшее тебе более или менее известно… Я искала правосудия, я хотела, жаждала наказания! А вместо этого я оказалась участницей фарса, глупой комедии… Но довольно об этом!.. – В ее нежном девичьем голосе Константин с изумлением расслышал властные нотки столь знакомого ему голоса матери. – Довольно об этом! – повторила она. – Когда я ехала в Москву, Чаянов догнал меня… Я зачем-то нужна была ему! Но я совершенно отупела, сломленная осознанием того, что я более не женщина… Я не понимала, чего он хочет от меня, чего он может хотеть, если я не женщина, не женщина!.. О, я была глупа, как никто, как никогда!.. И войдя в столовую в лефортовском доме Брюса, я при виде Чаянова подумала лишь о том, что я более не женщина, не женщина!..

Брюс и Чаянов встретили меня ласковыми возгласами, преисполненными дружества. Я села к столу. Яков Вилимович налил мне кофе. Я молча пила.

– Ну, каково же вам, мадам Аделаида, в гостях у московского звездочета? – осведомился Брюс, улыбаясь.

Я знаю, Константин, как дурно ты думаешь о женщинах, наблюдая за мной, за матерью, но я скажу тебе правду: я даже не спросила Брюса, почему его называют московским звездочетом. Я мало знала о нем. Но тогда меня волновало лишь одно, лишь одно мучило меня: вот, я сижу за столом с двумя красивыми зрелыми мужчинами и я для них – всего лишь добрая тетушка, друг, советчица, только не женщина! От этих мыслей мне снова захотелось свести счеты с жизнью…

– Снова? Значит, ты уже пыталась покончить с собой? – Константин почувствовал жалость. Впрочем, он сам не мог понять, кого же ему жаль, мать или красавицу, сидевшую перед ним во всем блеске юной красоты…

– Умоляю, не прерывай меня! – воскликнула она: то есть кто же была она, кем же следовало полагать ее, его матерью, Аделаидой-Анжеликой, или… или… этой прелестницей…

– Я молчу, – почти прошептал он.

Она продолжала говорить:

– Да, я уже пыталась покончить с собой. Кто бы это заметил? Я не нужна никому. Прежде я нужна была хотя бы Онорине, а теперь, после ее бегства, я не нужна никому, никому! И тебе тоже!..

– Я плакал на твоих похоронах, – тихо сказал он.

И снова его поразил этот странный контраст между прелестной внешностью юной девушки и властностью матроны!..

– Да, плакал, плакал… – повторила она. – Плакал, а потом влюбился… – теперь в ее голосе прозвучало что-то детски капризное…

– Так я в тебя и влюбился! – Он едва сдержал смех.

Она вдруг тоже попыталась удержаться от смеха, но не смогла и звонко рассмеялась. Смех ее, конечно же, был молодым, золотистым, прелестным…

– Я все же хочу выслушать твой рассказ до конца! Итак, Брюс спросил, каково тебе в гостях у московского звездочета, то есть у него…

– Да… – Она провела легкой ладонью по волосам, русым и шелковистым. – Да… Я ответила ему, что в гости ездят добровольно, а я не гостья, а, в сущности, пленница в его доме. Впрочем, я не боялась ни его, ни Чаянова. Я только не понимала, зачем я им! Ясно было только одно: я не нужна им в качестве женщины!.. Ах да, и еще второе было более или менее ясно: они намеревались втянуть меня в какую-то авантюру. Но в какую? Ни в каких заговорах против государя я, разумеется, не намеревалась участвовать!.. И я спросила Брюса, чего им, то есть ему и Чаянову, нужно от меня.