Красное небо - Вильям Козлов

Ратмиру жаль было портить новую фуражку, но ему не понравилось, что добряк старшина называет его малышом. Он поднял пистолет, привычно отвел предохранитель и щелкнул затвором.

— Заряжен? — на всякий случай спросил он.

— Давай-давай! — кивнул старшина. Ему не стоялось на одном месте, и он приплясывал.

Ратмир согнул руку в локте, чтобы она не дрожала от тяжести, тщательно прицелился и плавно нажал на спусковой крючок. «Цок!» — негромко щелкнуло. «Никак осечка?» — успел подумать он и услышал, как разом грохнули все присутствующие. Старшина смеялся тоненьким захлебывающимся смехом и хлопал себя по широким галифе. Из вагонов выглядывали бойцы и тоже смеялись.

Ратмир снова передернул затвор и только тут сообразил, что из пистолета вынута обойма. Как же он сразу не почувствовал, что пистолет стал легче, чем обычно!

Увидев направляющегося к ним командира с портупеей через плечо, старшина подскочил к мальчишке и выхватил пистолет. Запихав его в скрипучую кобуру, негромко произнес:

— Не ляпни капитану, что я тебе личное оружие доверил…

— Вам, наверное, не дают в дороге патроны? — невинно поинтересовался Ратмир, когда все умолкли. — На фронте под расписку выдадут?

К ним подошел капитан. Бросив взгляд на мальчишку, зычно скомандовал:

— По вагонам! — Привет снайперу! — широко улыбнулся старшина и подмигнул.

Ратмир отвернулся и поддел ногой камешек, который, отлетев в сторону, тоненько звякнул о рельс.

Бойцы направились к своим теплушкам. Из сосняка уже показался паровоз. Он тащил за собой зеленые пассажирские вагоны. Санитарный. Ратмир думал, что он с ходу минует станцию, но состав стал тормозить. И еще об одном подумал мальчишка. Странно как-то получается: старшина показался ему на вид добрым, душевным человеком, оказался совсем не таким… Как он противно смеялся! Визгливо, с причитаниями. Выходит, внешний вид еще ничего не значит. Потом, гораздо позже, Ратмир научится получше разбираться в людях… На бойцов он не обижался, даже хорошо, что он их развеселил…

Санитарный прибыл на второй путь. Из него никто не выходил, но из открытых окон выглядывали забинтованные люди. Не успел поезд остановиться, как вокруг стал распространяться больничный запах. Из стоявшего напротив воинского эшелона стали высовываться бойцы, завязался разговор с ранеными.

Откуда то из-под вагонов вынырнул Пашка и мигнул: дескать, айда за мной! У Пашки на лбу мазутное пятно, синие глаза сияют.

— Кажется, на этот раз мы уедем! — негромко проговорил он, снова ныряя под вагон.

Послышался тонкий шипящий звук воздушного тормоза, и Ратмир, боднув приятеля в зад головой, пулей выскочил вслед за ним из-под вагона.

— Не бойсь! — ухмыльнулся Пашка. — Без нас не уедет.

Они пробрались в конец состава. Оглянувшись, Пашка показал глазами на платформу, на которой возвышались продолговатые тюки спресованного сена. Сверху был закреплен выгоревший брезент.

— Не охраняется, — шепнул Пашка. — И с тамбуром. Как тронется — заберемся в тамбур, а потом — на платформу и в сено!

— А пистолет? — вспомнил Ратмир. — Я не захватил с собой.

— На кой нам оружие? — сверкнул на него синими глазами Пашка. На фронт едем! И пистолеты, и автоматы в первом же бою добудем!

— Долго ехать-то? — спросил Ратмир, пожалев, что не взял два ржаных сухаряи кусок сахару. — Заскучаем без жратвы…

— Живы будем — не помрем! — оптимистически заявил Пашка, зорко глядя вдоль состава.

Ратмир дотронулся до кармана: слава богу, хоть финка с собой! На досуге он сделал из широкого ремня, который нашел в доме дяди Ефима на чердаке, прочные ножны. Прошил дратвой и с тех пор всегда носил наточенную финку в правом кармане брюк. Финкой можно было выстругать палку, метнуть ее в дощатый забор или дерево. Ратмир научился ловко бросать финку в цель. Правда, не всегда нож вторкивался, — случалось, со звоном отлетал в сторону.

Впереди гукнул паровоз, Ратмир было направился к платформе, но Пашка остановил.

— На ходу вскочим, — сказал он и, нагнувшись, заглянул под вагон. Там, на перроне, военный что-то в нашу сторону все время поглядывает…

Ратмир тоже заглянул под вагон и сначала увидел крепенькие ножки Катьки, а потом ее большие синие глаза.

— Я отдала дяденьке с большим носом ягоды, — сообщила она, собираясь лезть под вагон.

— Стой! — крикнул Ратмир, забыв про осторожность. — Состав сейчас тронется. Хочешь под колеса попасть?

Девочка отпрянула от вагона, а издалека, раскатисто нарастая, приближался металлический перестук буферов: паровоз уже тронулся, а до вагонов еще не дошла очередь.

— Катя, скажи тете Глаше, что мы с Пашкой… — торопливо говорил Ратмир, шагая рядом с медленно ползущей подножкой. — В общем, мы едем на фронт.

— А я? — плачущим голосом спрашивала девочка, семеня с той стороны раскачивающейся платформы. — Я тоже хочу с вами… на фронт!

— И тете Серафиме — горбатой — скажи, что я уехал…

Состав постепенно набирал скорость, все чаще постукивали на стыках рельс колеса, Катькины ноги с белыми царапинами мелькали в промежутке между двумя вагонами.

— Родя-я! Когда вы вернетесь? — кричала девочка. — Приезжайте поскорей, я буду-у жда-ать!..

— Садись! — донесся до него голос Пашки.

— Мы напишем! — напоследок крикнул Ратмир и обеими руками уцепился за поравнявшуюся с ним деревянную подножку.

Пашка помог вскарабкаться в тамбур. Черное пятно на его лбу закрыла русая прядь, глаза сердито поблескивали.

— Еще слезу пусти, — проворчал он, даже не взглянув в сторону вокзала, где сиротливо стояла на краю перрона Катя и печальными глазами смотрела на уходящий состав.

— Что бы подумала о нас тетя Глаша?..

— Ты за мою мать не беспокойся, — оборвал Пашка. — Она только рада будет, что я из дому нарезал…

Ратмир ничего не ответил, но подумал, что Пашка ошибается: как бы тетя Глаша на него ни покрикивала и даже ни замахивалась коромыслом — ударить своего непокорного старшего сына она не решалась, — все равно он ей родной сын и она будет переживать за него. А вот из-за Ратмира никто не будет переживать… Где отец, мать? Может быть, там, поближе к передовой, он встретит своего отца?..

— Свобода! — услышал он голос приятеля. — Да здравствует свобода!

Пашка смеялся, ветер растрепал его густые волосы, из распахнутого ворота ситцевой рубашки выглядывала крепкая загорелая шея. А мимо мелькали сосны и ели, шуршал близко подступивший к откосам еще зеленый ольшаник.

— Вот что я надумал, — сказал Пашка. — Это танкисты, и они вряд ли нас возьмут к себе. Главное — добраться до фронта. Там много разных частей… Если не зачислят, уйдем в тыл к немцам, соберем побольше важных сведений о расположении их отрядов, складов с боеприпасами, военной техники и доложим нашим… Ты умеешь планы рисовать? Ну, чертежи всякие?

— Не пробовал, — пожал плечами Ратмир.

— В общем, будем действовать, — продолжал Пашка. — Только придется на передовой разбежаться в разные стороны… В одну часть сразу двоих, как пить дать, не оформят. Я — в разведку, это дело решенное. Пашка сбоку посмотрел на приятеля. — А ты куда?

— Лишь бы взяли, — вздохнул Ратмир. Он не разделял оптимизма Пашки. Шутка, которую выкинул с ним круглолицый весельчак-старшина, лишний раз убедила в том, что взрослые относятся к ним, как к несмышленышам. Завернут их как миленьких с фронта назад…

Пашка сидел на верхней ступеньке и, не держась за поручни, смотрел на мелькающий осенний пейзаж. Рубашка под мышкой оттопыривается — там неразлучный парабеллум. Ратмиру и в голову не пришло взять с собой на станцию пистолет, а приятель вот захватил. Никто его и не учил, сам сообразил пристроить парабеллум под мышкой. Во-первых, незаметно, во-вторых, можно быстро выдернуть оттуда. Пашка разорвал на полосы длинное холщовое полотенце и соорудил удобную перевязь. Надо было бы и Ратмиру сделать так, тем более что приятель отдал ему половину полотенца, но взыграло глупое самолюбие, и Ратмир заявил, что в кармане удобнее таскать пистолет… И вот теперь едет на фронт без оружия. А финка если и пригодится, так хлеб резать или консервы открывать. С финкой много не навоюешь…

Ярко-желтый с красными прожилками березовый лист вспорхнул Ратмиру на плечо. Воинский эшелон мчался сквозь осеннюю березовую рощу. Листья реяли в воздухе, пытались догнать вагон, но быстро отставали и снова падали на влажную с поникшей травой землю. На телеграфные провода будто кто-то нанизал черные комочки. Это отдыхали перед дальней дорогой скворцы.

Пашка поднялся со ступенек, ногой отодвинул в сторону дребезжащую жестянку и сделал рукой приглашающий жест:

— Просю, пан ротмистр, в спальное купе!

Далеко впереди глухо протрубил паровоз. Лес отодвинулся, открылось желтое пшеничное поле. Ветер и дождь спутали налитые колосья, волнами положили пшеницу на сырую землю. То тут, то там чернели крупные птицы, лениво клевавшие переспелое зерно. Людей было не видно.