Геворг Марзпетуни - Григор Тер-Ованисян

— Мы обвиняли тебя в том, что ты восстал в тяжелое для страны время, когда государь был занят в Абхазии войной с Гургеном. Мы победили абхазского царя. Грузинский царь Атырнерсех явился посредником, и мы должны были уже подписать соглашение, как вдруг гонец привез известие, что князь Саак снова восстал и разоряет земли. Государь и мы все были поражены. Никто не хотел верить, что ты нарушил клятву, данную в присутствии всех. Тогда царь Атырнерсех сам посоветовал государю оставить незаконченным дело о мирном соглашении с Гургеном и поспешить в Гугарк, чтобы предотвратить дальнейшее кровопролитие.

— Вы напрасно торопились. Я поднял восстание в отсутствие царя, чтобы не сражаться с его войсками. Я даже надеялся, что царь Атырнерсех или вы, князья, отговорите царя Ашота двинуть войска против меня, а посоветуете ему увидеться со мной наедине и помириться, как сыну с отцом.

Тогда я, конечно, поговорил бы с ним, как подобает, и дело, возможно, приняло бы другой оборот. Но разъяренный царь ураганом налетел на Гугарк, и встретить его миром было уже невозможно.

— Ты не прав, князь. Прежде всего мы двинули против тебя не все войска, а пришли только с несколькими полками.

— Это мне не было известно. Я полагал, что большая часть войска оставлена вами в засаде.

— А я повторяю, что мы пришли только с несколькими полками. Затем царь прислал к тебе епископа для переговоров. Но ты не захотел мириться, сказав епископу: «Останься в моем шатре, а я пойду и отвечу царю своим мечом».

— Да, я ответил епископу именно так. Сейчас я раскаиваюсь в этом. Но ведь и я человек, и я мог выйти из себя. Епископ напомнил мне о клятве, которую я дал на холме, у подножия креста, водруженного перед царскими войсками. «Смотри, — сказал мне епископ, — ты изменяешь клятве. Если ты не примиришься, мир тебя осудит, как клятвопреступника». Я обезумел от ярости. Твой царь имел в руках доказательство моей клятвы… Он хотел очернить меня перед всем миром. Что мне было делать? Где мне было найти сюнийского епископа, чтобы подтвердить клятву, принесенную царем в его присутствии? Тогда бы стало ясно, кто из нас клятвопреступник. У царя в руках были веские доказательства, а у меня не было ничего. Оставалось одно: извлечь из сердца его слова клятвы и возвестить их миру. И вот я, обезумев от гнева, вместо того чтобы двинуть свое многочисленное войско и разбить наголову царские полки, один, с обнаженным мечом взбежал на холм. Ваш отряд, находившийся на вершине, окружил меня. Сын мой оставил поле битвы и помчался вслед за мною. Он видел, что я иду навстречу смерти, и поспешил мне на помощь. Ванандские разбойники расстроили ряды гардманцев. Господь предал меня в руки врага. Господь, а не царь Ашот покорил Севада! Ты сам говоришь, что вы пришли только с несколькими полками. Разве могли они разбить войско в восемь тысяч человек? Но бог предал меня и моего сына в ваши руки, а войско мое рассеялось, потеряв предводителя. Так это или не так?

— Да, это так.

— А теперь скажи мне: если царь действительно хотел помириться со мной, если он избегал кровопролития, то почему же он обагрил свои руки кровью? Ведь ему уже не угрожала опасность. Я и мой сын были его пленниками. Почему же он ослепил меня и Григора? Человеческое или звериное сердце билось в его груди?

— Он опасался нового восстания, он боялся вашей мести.

— Почему же он боялся? У армянского царя, слава господу, много крепостей. Он мог заключить нас в одну из них и держать под стражей. Зачем было нас ослеплять? Как мог он дать палачу такой безжалостный приказ? Дело не во мне. Я стар, видел много счастливых дней и совершил проступки, за которые, быть может, и заслужил кару. Но мой бедный сын, цветущий юноша, еще не изведавший славы, недавно женившийся, с сердцем, полным надежд… Зачем, зачем он ослепил и его? Ведь Григор был невиновен, он не знал тех адских мук, которые терзали наши сердца, — несчастное мое и жестокое сердце царя. Неужели у царя не нашлось хоть капли жалости к своей царице и жене, моей бедной дочери, столь горячо его любившей?.. Ты говоришь, он боялся нового восстания? Но разве слепой не может мстить?

— Об этом он не подумал.

— Не подумал? Хорошо же, пусть убедится сейчас, что может сделать слепой мститель. Пойди и скажи своему царю, что вести о его победах причиняли мне страдания. Когда я узнал, что он примирился с братом Абасом и Ашотом Деспотом и вместе с ними, захватив Двин, устраивает там празднества, чувство ненависти охватило меня. Сердце мое кричало: «Мщение!» — и я послушался голоса сердца. Я вызвал к себе Цлик-Амрама и, рассказав о любовной связи царя с его женой, разжег в нем неугасимый огонь ревности, ненависти и мести. Я поднял его против царя. К нам скоро присоединятся и многие другие. Вот теперь пусть твой царь удержится на троне. Он скоро увидит, смогут или нет руки слепого мстителя поколебать его могущество.

— Этим вы отомстите только своему народу, а не царю, — заметил опечаленный князь.

— Нет, мы отомстим только царю.

— Царя вам не победить. Он идет с воинственным егерским войском и, несомненно, разобьет Цлик-Амрама. Он истребит его войско, которое, к сожалению, состоит также из армян… Может быть, убьет и твоего сына Давида, союзника Амрама.

— Нет! Правосудный господь не допустит этого! Я это предчувствую, и ты увидишь, что на этот раз десница божия покарает его…

11. Слепой глаз простит, но слепое сердце — никогда

Слова князя Севада произвели гнетущее впечатление на Марзпетуни. Несмотря на то что он, под влиянием минутной вспышки, пригрозил князю разгромом мятежных войск, все же предсказание слепца встревожило его. Наряду с храбростью князь Геворг был наделен благочестием, он верил, что бог внимает праведникам… Поэтому какое-то неведомое дотоле смятение овладело его сердцем. Было ли это предчувствием или суеверием, он не знал, но, убедившись в виновности царя, теперь верил в кару божию. Он думал о том, что Ашот может оказаться побежденным. Это было бы бесчестием для армянского царя, который призвал чужестранцев воевать в собственной стране. А за поражением последовали бы новые войны, новые бедствия…

Эти мысли ужаснули князя. Он молча ждал, что еще скажет Севада. Ему не хотелось волновать опечаленного старика, он решил говорить с ним мягче. «Быть может, этим я трону его ожесточенное сердце, пробужу совесть и отведу опасность, угрожающую родине от его справедливого гнева», — думал он.

В это время вошел слуга и принес чашу для умывания. Марзпетуни сделал ему знак, предлагая поднести ее сначала князю Севада. Как более молодому, ему не подобало умываться первым. Севада, от которого это не укрылось, улыбнувшись, заметил:

— Меня удивляет, что царь, с которым ты рос, не научился у тебя правилам приличия.

— Но у него так много достоинств, что ради них можно простить его недостатки, — мягко возразил Марзпетуни.

Когда они омыли руки, двое слуг внесли ужин на серебряных блюдах, украшенных резьбою, поставив одно из них перед Марзпетуни, другое перед Севада.

Молодой слуга опустился на колени перед князем Сааком, чтобы подавать ему еду, а другой, с серебряным кувшином в руках, подносил вино своему господину и гостю. Марзпетуни был взволнован и почти ничего не ел. Севада понял это из замечания слуги и, улыбаясь, сказал:

— Видишь, князь, простой народ мудрее нас. В народе не принято спрашивать гостя о причине его приезда, пока гость не насытится. Но я не захотел следовать этому обычаю и теперь вижу, что допустил ошибку. Если б я не спросил о причине твоего приезда и не ответил на твои вопросы, ты поужинал бы с бόльшим аппетитом.

— Верно, князь, не могу лгать, — ответил Марзпетуни. — Нехорошо вообще, что мы не следуем заветам наших предков.

— Ты прав. Заветы их священны. Мы никогда не должны их забывать.

— Но мы забываем как раз самые главные. Один из этих заветов гласит: «Объединение — мать добра, несогласие — родитель зла».

— Ты упрекаешь меня, князь, и имеешь на это право; но я прошу тебя — поужинай. Это меня порадует больше, чем блага, происходящие от ложного «объединения», которое часто хуже всякого зла.

Князь, вспомнив о своем решении не волновать старика, замолчал.

Ему тяжело было видеть, что князь Севада может есть только при помощи слуг. Он помнил князя здоровым, гордым и полным величия. А теперь… теперь он сидел, сгорбившись, — дряхлый, худой, бледный старик, и только мятежный дух его все еще не хотел смириться.

После ужина Марзпетуни спросил, почему князь Григор не желает выйти к ним.

— Григор находится у Амрама, — ответил Севада. — Сын мой Давид командует там агванскими полками, а Григор — гардманскими.

— Командует гардманцами? — изумленно спросил Марзпетуни.

— Да. Ты, вероятно, удивляешься, как может командовать слепой? Но у моих войск имеется и другой полководец. Присутствие же Григора необходимо, чтобы гардманцы видели все время перед собой своего слепого князя и хранили в сердцах неугасимый огонь мести.