Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Особенно я поражался смирению той части клиентов, которая в прежние времена была особенно кичлива и нетерпима ко всякому промедлению в работе служащих. Бывало, задержат чек на две-три минуты, и «уважаемый» как буря влетает в кабинет и повышенным тоном высказывает свое неудовольствие. А теперь, Боже мой, сколько смирения! С какой униженной просьбой обращались эти былые орлы к комиссарам:
– Господин комиссар, уж будьте так любезны, чтобы не приезжать мне в город каждую неделю, выдайте мне за месяц вперед шестьсот рублей.
– Не могу, – грубо отвечает комиссар. – Выдавай вам каждый день по четвертной, так вы бы каждый день на четвереньках приползали…
– Слушаюсь, господин комиссар, слушаюсь…
У дам случалось видеть слезы, когда им не выдавали безделушки, хранившиеся в сейфах. Бывали и мольбы, доходящие до унижения.
В деле национализации банков не было никакой планомерности. Общие указания из центра отсутствовали, и в каждом городе национализация носила свой характер и стояла в полной зависимости от взглядов местных комиссаров финансов, коих произвол был полный. Так, например, Декрет об аннулировании государственных бумаг наш Минфин распространил не только на частные облигации, но и на акции. Нелепость постановлений была удивительная: несмотря на то, что бумаги были аннулированы, к клиентам банка предъявлялись требования об уплате долга по заложенным бумагам и за неуплату грозили тюрьмой. Для проверки сейфов к нам в банк назначили целую комиссию, которая, согласно декрету, конфисковала все золотые вещи весом более шестнадцати золотников. Комиссия при этом совершенно не могла дать удовлетворительный ответ на вопрос, свободны ли от конфискации серебряные вещи, что повело к серебрению золотых вещей. У одной моей доверительницы была золотая цепочка весом в двадцать пять золотников, которую я разорвал на две части и тем спас от конфискации, ибо каждая часть была менее шестнадцати золотников.
Наложив на аннулированные процентные бумаги особый штемпель, Государственный банк зачислял их как кредитные рубли и пускал в обращение по номиналу, так же поступая и с купонами дальних сроков.
Одновременно вышло разрешение оставлять бумаги нетронутыми у рабочих до суммы в пять тысяч рублей.
Неужели подписывающий этот декрет комиссар не понимал, что у рабочих, так плохо оплачиваемых, не может находиться процентных бумаг вообще, а на сумму в пять тысяч тем более?
Несмотря на это, у банков стояли длинные хвосты рабочих, бывших, за редким исключением, людьми, получившими бумаги от «буржуев» за особый процент, дабы спасти их от аннуляции.
Последствия национализации
Кстати, о банковских комиссарах. Первым моим комиссаром, после того как был выгнан мальчишка Мишка, назначили очень красивого юношу – офицера Бойцова. Явившись ко мне, он отрекомендовался как социалист-революционер и заявил, что он, хотя и пошел в комиссары, совершенно не согласен с большевиками и их политикой. Как скоро обнаружилось, он оказался не эсером, а большим негодяем. Он все старался доказать мне, что при такой неурядице пропажа и просчет каких-нибудь двухсот или трехсот тысяч – сущая безделица, на которую большевики даже не обратят внимания. Я возразил ему, что мое дело – сдать все в целости с точностью до копейки, чем он остался очень недоволен.
Исполняя общее решение Банковского комитета о выдаче двухмесячного жалованья служащим, я распорядился списать и отложить соответствующую сумму. Бойцов подписать ордера не согласился.
– Ну, как хотите, а я включил сюда и ваш двухмесячный оклад в полторы тысячи рублей.
– А разве это можно?
– Конечно, можно, раз я беру перед правлением ответственность за выдачу.
– В таком случае я охотно подпишу этот ордер.
Он брал взятки с клиентов, входя в кладовую с сейфами, за то, что не наблюдал за владельцами сейфов. Обходя клиентов, он сам предлагал за три тысячи рублей выдать им все, что они пожелают. Этого господина от меня скоро убрали, назначив другого, чью фамилию не хочу называть. Он откровенно сознался, что он корниловец и пошел в комиссары из нужды. Никаких взяток он не брал, сидел спокойно у меня в кабинете и, доверяя мне, подписывал все ордера. Его тоже скоро перевели в другой банк и на его место назначили Энгельгардта из остзейских немцев. Не будучи большевиком, он пошел в комиссары тоже по нужде, но, как немец, был удивительно аккуратен и добросовестен.
Так или иначе, но нам удалось оттянуть национализацию почти на три месяца, и фактическое закрытие банков состоялось только в конце марта.
К этому времени мы передали все ценности Государственному банку согласно балансам, а книги – согласно особым описям. Все шесть банков были механически соединены в два Народных банка. Из них один, образованный из слияния Сибирского, Волжско-Камского и Азовского определен в доме Сибирского банка, а другой, включая в себя Русско-Азиатский, Русский для внешней торговли и Петроградский Международный банки – в доме Русско-Азиатского банка.
Почти все банковские служащие поступили на службу во вновь образованные банки. Нам удалось настоять, чтобы книги всех отделений велись по-прежнему отдельно, дабы в случае денационализации можно было бы отделить их друг от друга.
Управляющие отделениями отказались принимать участие в делах Народных банков и вышли в отставку.
Здесь интересно упомянуть еще одно заседание в кабинете комиссара финансов Сыромолотова. Он, конечно, отсутствовал, и председательствовал А.Б. Струве, командированный еще Временным правительством на Урал, где застрял во время перехода власти к большевикам. Очутившись в безвыходном материальном положении, Струве согласился на предложение Сыромолотова занять место его помощника, чем облегчил мне ведение переговоров с комиссаром.
Объявив заседание тайным и закрыв двери на ключ, Струве заявил, что действует в согласии с инструкциями Сыромолотова, который приказал не выпускать нас из этого помещения до тех пор, пока мы не выработаем план кредитования уральских заводов.
Наше положение действительно можно было назвать «безвыходным».
Что было делать? Я предложил совещанию план, которого придерживался и в банке: кредитование заводов проводить в согласии с ведомостями о выработке как сырых, так и конечных продуктов, оцениваемых возможно ближе к заготовительной стоимости. При сдаче же готовых продуктов долг заводов погашался бы векселями тех учреждений, коим они передавались. При этом расплата с рабочими могла бы производиться только за сдельную работу.
Все присутствующие план одобрили, и мне было поручено представить его на другой день в письменной форме, после чего нас выпустили на свободу.
Вскоре меня вызвал Сыромолотов в помещение Комиссариата финансов в Горном управлении. Долго я сидел без дела в ожидании приема, и в эти скучные часы в зал ворвалась большая
