Александр Александрович Богданов - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В «эмпириомонизме» чисто философской его частью, не поддающейся практической проверке, является учение о «непосредственных комплексах» и их связи с нашим опытом субъективным или индивидуально организованным (психика) или опытом объективным или социально организованным (социальная практика). В завершенном синтезе «социально организованного опыта», по мнению Богданова, теряет свой смысл и само противопоставление «физического» и «психического». Опыт, организованный индивидуально, входит в систему опыта организованного социально как его нераздельная часть и перестает составлять особый мир для познания. Общение между людьми осуществляется, по Богданову, посредством «всеобщей подстановки», т. е. посредством подстановки психических комплексов, известных нам из личного опыта, под те физические изменения, которые мы непосредственно наблюдаем у других людей. Отрицая, таким образом, непосредственное восприятие данным индивидуальным сознанием переживаний других сознательных существ, эмпириомонизм, тем не менее, не вырывает между отдельными сознаниями той пропасти, какая постулируется идеалистической философией со времен монадологии Лейбница. По Богданову, познание чужой психики является хотя и опосредствованным, но вместе с тем совершенно реальным взаимодействием и тем точнее воспроизводит свой объект, чем ближе по своей организации воспринимающая психика к воспринимаемой.
Критики эмпириомонизма всегда ставили под вопрос необходимость в самой подстановке. Богданов утверждал, что общение людей, которое служит основой форм опыта, предполагает, по-видимому, какую-то своеобразную двойственность живых комплексов, имея в виду, что к физическим телам – организмам с их движениями и звуками – мы присоединяем непосредственно нам недоступные переживания этих существ, их восприятия, чувства, представления и т. д. Сегодня можно утверждать, что двойственность в общении с другими людьми, на самом деле, не только существует, но и подчиняется определенной логике, учитывающей особенности этого присоединения. Эта неустранимая двойственность в познании не является дуализмом, так как граница между самореференцией (высказывание внутри формы) и инореференцией (вовне формы) не является абсолютной, а всякий раз формируется при переходе от инореференции к самореференции и/или наоборот. Одна из современных трактовок этого вопроса опирается на понятие коммуникации. Понимание в коммуникации, по Луману, есть «осознание» различий между сообщениями (внешней стороной формы) и тем, что из них отобрано (информацией – внутренней стороной формы). Богданов называл такие отношения социальной организованностью опыта, когда люди, обмениваясь бесчисленными высказываниями, непрерывно устраняют взаимные противоречия своего социального опыта и организуют его во всеобщие по значению, т. е. объективные формы. В споре со своими противниками Богданов не мог апеллировать к неразвитым еще теориям или к эксперименту и был вынужден ограничиться чисто логической аргументацией, он доказывал, что его монистический реализм есть наиболее простая и познавательно целесообразная из всех мыслимых материалистических концепций.
Эти воззрения Богданова всегда подвергались критике, и только с появлением в 1980-х годах работ чилийских нейрофизиологов У. Матураны, Ф. Варелы[23], которые иногда называют «нейрофизиологическим вариантом эволюционной эпистемологии», становится ясным, насколько актуальны идеи Богданова. Их позиция, подтвержденная нейрофизиологическими экспериментами, заключается в понимании жизни и познания как двух сторон одного и того же процесса. Живые системы – это когнитивные системы, а жизнь как процесс представляет собой процесс познания. Это утверждение действительно для всех организмов, как располагающих нервной системой, так и не располагающих ею. Нервная система не обрабатывает информацию из внешнего мира, но, наоборот, творит некий мир в процессе познания. Познание есть не отображение независимого, предопределенного мира, но сотворение нового мира. Конкретным организмом в процессе его жизнедеятельности созидается не мир вообще, а некий конкретный мир, всегда обусловленный структурой организма. Способы, которые мы используем для структурного сопряжения с окружающей средой, и, следовательно, мир, который мы творим, зависят от нашей собственной структуры. Общение, согласно Матуране, это не процесс передачи информации, а координация поведения живых организмов посредством их взаимного структурного сопряжения. Тот мир, который каждый из нас видит, согласно концепции Матураны и Варелы, не есть определенный мир, но некий мир, который мы созидаем вместе с другими. Богданов понимал это еще в 1925 году, что подтверждается его словами: «Неустранимо то, что человек смотрит со своей точки зрения, оперирует своими методами. Но в каком смысле все это “свое” для него? Личность не более, как маленький центр приложения социальных сил, один из бесчисленных пунктов их перекреста. Ее точка зрения и способ понимания принадлежит ей в том только смысле, что в ней находят свое воплощение и выражение; было бы правильнее сказать, что личность принадлежит им, а не наоборот. И они могут быть объективны»[24]. Но это касается сопряжения человека с внешним человеческим миром.
Но что же происходит с миром внутренним? Каким образом акты сознания связаны с нервными реакциями, вызываемыми взаимодействием с внешним миром? На этот вопрос Богданов пытается ответить, используя идею о психофизиологическом параллелизме как инструменте для преодоления разнородности элементов опыта. Разнородность элементов опыта проистекает из того факта, что мир, который мы наблюдаем с помощью наших органов чувств, – это мир отдельностей, прерывностей, но в сознании он каким-то непостижимым образом становится непрерывным. Для практической работы разума в этой непрерывности расставляются метки – слова. В самом деле, наши ощущения с помощью разума преобразуются в понятия, используя которые мы с помощью логики, оперирующей с записанными с помощью знаков суждениями, извлекаем значения, или то, что мы привыкли называть «знание». Понятие для человека – это всегда слово (имя); человеческий язык постоянно утверждает, что вещи вне нас имеют какие-то качества и признаки.
Имена вещей приходят к нам в раннем возрасте, когда мы учимся говорить, и это происходит настолько естественно, что мы даже не подозреваем, что здесь может таиться какая-то ловушка. Что это? – спрашивает ребенок, – и заботливый родитель, например, отвечает – это стол. И так происходит всю жизнь; о чем бы мы не узнавали, все имеет свое имя. Любая вещь из действительности проецируется на экран сознания только со своим именем. Человек не использует специальных маркеров или символов для обозначения существования. Все, что появляется на экране сознания благодаря своему имени, является для наблюдателя тем, что существует (в воображении или в действительности). В общепринятом восприятии для обозначения существования мы не можем использовать ничто, пустоту, реальное пространство не позаботилось о корректном заполнении табло сознания, как это делает действительность. Нечто, могущее существовать, но не имеющее метки, сознанием игнорируется, его для сознания не существует. Когда обычный наблюдатель видит дерево, он должен совершить работу по обозначению дерева на своем внутреннем экране сознания, у него, видящего конкретное дерево, возникает некий смутный образ абстрактного дерева, обязательно в сопровождении имени, иначе этот образ невозможно использовать для
