Хрупкое сердце - Бонкимчондро Чоттопаддхай

Ящерица у стены, задрав голову, следила за полетом мухи. Вероятно, она тоже в душе была недовольна поведением мушиного рода.

Прилетела бабочка. Вокруг Шотиша, уплетавшего сладости, собралась стая мух и муравьев, которые тоже пускали слюнки.

Через некоторое время ящерица, так и не поймав муху, уползла в другой угол. Зевнул кот и, не предвидя немедленных изменений в человеческой морали, степенно удалился. Улетела бабочка.

Расстроенная Комолмони отложила вышивание и завела разговор с Шотиш-бабу:

— Скажи, пожалуйста, Шотиш-бабу, зачем люди ходят в контору?

— Буль-буль-буль... — ответил малыш.

— Шотиш-бабу, никогда не ходи в контору.

— Гум! — ответил Шотиш.

— Что такое «гум»? — спросила Комолмони. — Чтобы сказать «гум», не надо ходить в контору. Не ходи, а то боу[39] будет ждать тебя и плакать.

Слово «боу» Шотиш знал хорошо. Комолмони часто пугала его «боу», которая придет и побьет его.

— Боу побьет! — сказал он.

— Имей в виду, если пойдешь в контору, боу побьет. Трудно сказать, сколько бы продолжалась такая беседа, если бы в комнату не вошла, протирая сонные глаза, служанка с письмом в руках. Комола взглянула на конверт — письмо оказалось от Шурджомукхи, — распечатала его и стала читать. Прочитала раз, потом еще и еще раз, и лицо ее сделалось печальным. Шурджомукхи писала:

«Дорогая! Ты уехала в Калькутту и совсем забыла меня, ничего не пишешь. А разве ты не знаешь, как я всегда жду твоих писем?

Ты спрашивала о Кундонондини. Она нашлась. Ты будешь рада узнать об этом. Помолись Дурге. Могу сообщить тебе еще одну приятную новость: скоро свадьба моего мужа и Кундо. Эту свадьбу устраиваю я. Замужество вдов разрешается шастрами — значит, в этом нет греха. Свадьба состоится на днях. Ты уже не успеешь приехать, иначе я пригласила бы тебя. Если сможешь, приезжай ко дню украшения ложа[40]. Я очень хочу тебя видеть».

Комола ничего не поняла и решила посоветоваться с Шотишем. Между тем малыш отыскал где-то книжку и с большим аппетитом жевал ее.

— Как ты думаешь, Шотиш-бабу, что бы это могло значить? — спросила она, прочитав ему письмо.

Мальчик понял, что от него требуется; он потянулся к матери, держась за ее руки, и попытался укусить ее за нос. Комола тут же забыла про Шурджомукхи.

Через несколько минут она снова принялась за письмо.

«Да, здесь Шотиш-бабу не поможет, здесь без моего господина министра не обойтись, — подумала она. — Что же, контора все еще держит министра?»

— Шотиш-бабу, иди ко мне, давай будем сердиться, — сказала она сыну.

В это время «господин министр» Сришчондро вошел в комнату и сбросил с себя пиджак. Комолмони принесла ему воды, а затем взяла Шотиша и, притворившись сердитой, легла на свою постель. Сришчондро, видя, что жена недовольна, улыбнулся и с трубкой во рту расположился на тахте в другом углу комнаты.

— О кальян, — обратился он к трубке, призывая ее в свидетели, — сохрани в чреве своем влагу, а в голове огонь! Будь свидетельницей того, что тот, кто сердится на меня, сейчас заговорит со мной, за-го-во-рит, за-го-во-рит! А не то я выкурю целых десять трубок табака!

Услышав это, Комолмони, очаровательная в своем гневе, сверкнув голубыми, как лотос, глазами, поднялась.

— Десять трубок не выйдет! — сказала она. — От одной трубки я не могу вымолвить ни слова, а от десяти совсем лишусь дара речи.

Она подошла к Сришчондро, высыпала табак и заглушила божественный огонь.

После того как первый каприз Комолмони был удовлетворен, она рассказала о причине своего беспокойства и показала письмо Шурджомукхи.

— Если министр не в состоянии объяснить это, я сегодня же сокращу ему жалованье.

— Жалованье вперед, тогда объясню.

Комолмони приблизила свои губы к лицу Сришчондро, и тот получил свое «жалованье».

— Это — шутка! — сказал он, прочитав письмо.

— Кто шутит? Ты или Шурджомукхи?

— Шурджомукхи.

— Я увольняю господина министра. Он окончательно лишился рассудка. Разве может женщина так шутить?

— Если не может так шутить, то тем более не поступит так серьезно.

— Ничего не поделаешь — любовь! Я думаю, что это серьезно.

— Неужели?

— Пусть я съем собственную голову, если это неправда.

Сришчондро ущипнул жену за щеку, и она сказала:

— Хорошо, пусть я съем голову своей соперницы.

— Тогда тебе придется умереть с голоду.

— Ладно, ничьей головы я есть не буду. Вероятно, творец съел голову Шурджомукхи. Я думаю, что брата заставляют жениться.

Сришчондро оказался в затруднительном положении.

— Я ничего не понимаю, — признался он. — Может, написать письмо Ногендро, как ты думаешь?

Комолмони согласилась, и Сришчондро тотчас же отправил Ногендро шутливое письмо. Вскоре от Ногендро пришел ответ:

«Брат! Не презирай меня, но что пользы в этой просьбе! Все равно ты станешь презирать того, кто достоин презрения. Я женюсь. Если бы все живущие на земле отвернулись от меня, я бы все равно исполнил свое намерение. Иначе я сойду с ума, я и так уже недалек от этого. Этим, кажется, сказано все. Вероятно, и вы уже не станете удерживать меня. Но, если станете, я готов защищаться.

Если кто-нибудь скажет, что замужество вдов запрещено индуизмом, я отвечу: почитайте Бидьяшагора. Если уж такой великий пандит, знаток шастр, говорит, что замужество вдов не противоречит шастрам, кто же тогда осмелится говорить обратное?

Если ты скажешь, что женитьба на вдове противоречит общественной морали и что, женившись, я должен покинуть общество, я отвечу тебе: кто посмеет изгнать меня из общества, если общество Гобиндопура — это я? Что же такое изгнание из общества?

И все же, чтобы не оскорблять ничьих убеждений, я женюсь тайно, никто не будет об этом знать.

Против всего этого ты возражать не станешь, но скажешь, что двоеженство аморально. Почему? Как утверждают англичане, в Индии никто никогда не считал двоеженство аморальным. Англичане сами заимствовали обычаи от иудеев, но ведь мы с тобой не считаем обычаи иудеев откровением божьим. Почему же двоеженство аморально?

Ты скажешь, если возможно двоеженство, почему же невозможно двоемужество? Я отвечу. Двоемужество может причинить зло обществу, о двоеженстве этого сказать нельзя. При двоемужестве невозможно установить отцовство, а ведь отец — воспитатель детей. При отсутствии возможности установить отцовство в обществе возникает неразбериха. Что же касается двоеженства, то установить материнство в этом случае не представляет никакой трудности. Подобных аргументов можно привести великое множество.