Апрель. Книга первая - Сергей Петренко

Развалины и стены Среднего города манили мальчишек. Одни искали сокровища, другим просто нравились везде лазить, прятаться… До самого декабря в городе действовал закон о мародёрстве, потом барон Сизая Пятка здраво рассудил, что искать живых и мёртвых, охранять добро от разграбления больше нет смысла. Солдат и так было слишком мало; всё, что можно было вернуть казне и владельцам — вернули. Начались снегопады. Последние стражники оставили развалины. Им на смену явились бродяги и нищие из нижних ярусов, коченеющими пальцами ворочающие с места на место камни и обломки брёвен.

Нищие скоро пропали куда-то — добычи было мало и ценилась она невысоко. А мальчишки продолжали играть в развалинах. Маленькие и верткие, они пролезали в такие места, которые не заметили солдаты и бродяги. И далеко не всегда радовались находкам. Я слышал один рассказ сына пекаря Вийке. Вийке скармливал эту историю крестьянским ребятишкам, мальчику и девочке, которых привезли к Троготту. У мальчика, кажется, открылась чахотка, а у девочки была обморожена ступня. Троготт иногда соглашался лечить детей. Не из великодушия — Троготта я всегда считал стоящим вне человеческой нравственности и переживаний. Тогда я думал, что ему нужна была практика, возможность испытывать новые методы и снадобья из местных минералов и трав.

Маленькие пациенты шли на поправку, а Вийке их развлекал. В тот раз он рассказывал историю про одного мальчишку, какого-то приятеля его приятеля:

— Все ж знают, городская стена не сплошная — там, внутри, тайный проход, чтобы солдаты, когда враги прижмут, могли перебежать из одного места в другое.

— Зачем? — спросила девочка.

— Ну, как это — зачем? Ударить с тыла, или на подмогу своим прийти, или отступить, если дело совсем дрянь… И вот, Томки пролез в завал, упёрся в стену, а там пролом, щель. Томки пацанам ничего не сказал, решил сам… Юркнул, а там глубоко, ну, ход в стене ниже земли. Обратно сам выбраться не может, пошёл куда-то. А, оказывается, между ярусами подземные переходы тоже есть. Томки и нашёл один такой. Он вниз вёл, ко Второй стене. А у Второй завалы ещё больше, их почти никто и не разбирал, народ там бедный, никому не надо. Томки говорил, воняло там… фу! — Вийке зажал нос и передёрнулся. — Лез он, лез, думал, никогда не выберется. Наконец, крыса его выручила…

— Крыса?! — ахнула девчонка.

— Ну да. Шмыгнула под ногами и куда-то вбок подалась. Томки и сообразил проверить, нету ли там лаза. Этот лаз уже совсем узкий был, Томки думал — всё, конец, застрял. Но протиснулся. Вонища там… Дом чей-то у стены завалило, вместе со всею семьёй. Так они и гнили там. Томки сам чуть не загнулся, пока выход искал. Да, оказалось, завал почти разобрали снаружи — видно, на дрова… — Вийке наклонился и тихо-тихо закончил. — Девчонка там была, Томки говорил, красивая-красивая, аж в животе всё стыло. Лежит, а глаза раскрытые. Томки её до сих пор забыть не может; говорит, ночью она приходит. Сперва вроде кажется живою, а потом он дверь распахивает, и свет на неё падает, а лицо — всё в пятнах!..

Девчонка завизжала, кто-то тяжело затопал по лестнице, и Вийке ветром сдуло.

Ивенн ведёт меня к водопаду. Мне нравится держать её за руку, тонкую и горячую. Чем ниже мы спускаемся, тем больше неразобранных развалин на пути. Мы не обходим их, а перелазим по балкам и камням. Как будто кто-то соединил вершину Холма с подножием сотнями незаметных мостиков. Их не всегда легко отыскать, по некоторым очень трудно идти и прыгать. Это похоже на игру — обойти комнату, не ступая на пол, говорит Ивенн.

Камни скользкие. Я знаю, что много раз должен был упасть. И Ивенн. Много раз я понимал, что падаю, и обмирал от страха, Ивенн держала меня за руку, и я отчаянно бежал и прыгал. Потом я видел, как, зажмурившись и открыв в немом крике рот, падает Ивенн… падает, а я тяну её, и мы снова прыгаем, скользим, летим… Мне кажется, мы почти летим.

— Мы сумасшедшие! — шепчет Ивенн. — Я больше никогда не решусь так…

Мы стоим у моста, под которым журчит ручей. Он сбегает сюда от самой вершины Холма. Здесь он устроил себе узкий и глубокий овражек, а чуть выше срывается искрящимся, звонким водопадом. Над краями оврага иней повис серебристой бахромой, а замёрзшие края ручья кажутся облепленными мириадами снежных бабочек и цветов — тончайшие узорчатые лепестки-крылышки причудливо слепились друг с другом.

— Какое волшебство! — Ивенн, присев на корточки, попыталась взять одну «бабочку» в ладонь, но чудесные белые крылышки не хотели отрываться от ледяных берегов. — Жалко. А кажется, чуть только дунь — они все сорвутся облаком, улетят. Знаешь… я вспомнила стихи. Из книги в вашей библиотеке. Там их много, но эти сейчас такие подходящие:

А снег — такой, зачем-то сладкий, как халва.Зачем, не знаю — снег не я придумал.Снег — как застывший, хрупкий смехСнежинок, танцевавших и уснувших…

Стихи действуют на меня странно. Я опускаюсь на снег и плачу.

— Ты что… Ты что?!

Я только мотаю головой. Я просто подумал, что если чувствовал бы это всё тогда так, в Колодце Афрага… Наверное, у меня хватило бы сил… унести Илле…

…Ещё два дня. Не знаю, был ли в этом отчаянном ожидании смысл. Накануне почтовые ленки разнесли приказ Совета — отвести корабли до второго круга. Остров обезлюдел. На вершинах скал маячили Ветряные в оранжевом, и кружились ленки, выискивая на улицах зазевавшихся.

С каждой минутой становилось всё тише и тише. Сперва я решил, что в этом нет ничего удивительного — уходили люди, давно замерло последнее эхо щёлканья подошв по камням.

Потом случилось удивительное. Я оказался на одной из улиц, длинной и прямой, уходящей чуть вверх, прямо к утреннему солнцу. Вдруг мириады искорок замерцали впереди, они, как пылинки, танцевали в воздухе над мостовой — только пылинки не могли бы так чисто и ярко сверкать!

Я замер, раскрыв рот. И тут же понял, что от камней струится невероятный, жуткий холод!

Секунды две я просто стоял, ничего не понимая. Пока не вспомнились слова Адеви на последнем собрании малого Совета. Водяные призовут Седого, древнего кракена из глубин, чтобы в критический момент выгадать время. Чёрные кракены живут в бездонных океанских впадинах, питаясь жаром подводных извержений. Седой — самый старый из них, длины его щупалец хватит, чтобы обхватить половину нашего Острова.

Прощание закончилось.

С Иглы мимо меня пронёсся, махая рукой, оранжевый, как апельсин, Тэнгу. Мне захотелось опуститься на корточки, прижать ладони к камням — но теперь это были чужие камни, не те, тёплые, добрые, почти живые…