Бурный финиш - Дик Фрэнсис

— Что с тобой? — тревожно спросила меня Габриэлла. Я пояснил причину моих мрачных дум.

— Ты за него переживаешь?

— Он достаточно взрослый человек и сам понимает, что к чему, — отозвался я, но тут на меня нахлынуло воспоминание о том, что Питерс и Баллард тоже не вернулись — именно из Милана.

— Завтра утром ты поедешь назад в Милан и отыщешь его, — сказала Габриэлла.

— Но я же не говорю по-итальянски.

— Тебе, разумеется, не обойтись без переводчика. А переводчиком у тебя буду я.

— Лучшего переводчика и быть не может, — рассмеялся я.

Беззаботно болтая, мы дошли до отеля.

— Ну как таблетки? — спросил я.

— Отлично. Я дала их жене булочника. Обычно она работает нормально, но стоит ей забеременеть, и ее начинает тошнить от одного вида теста. Булочник очень сердится, потому что ему приходится нанимать помощника. Он плохой католик, — рассмеялась Габриэлла. — Он выпекает для меня огромный кремовый торт, когда я приношу таблетки.

В отеле никто не проявлял к нам ни малейшего интереса. Я прошел прямо в халате к ее номеру и постучал. Она открыла мне тоже в халате и, впустив, заперла за мной дверь.

— Если бы моя сестра увидела нас, с ней случился бы припадок.

— Если хочешь, я могу уйти.

— Неужели сможешь? — спросила Габриэлла, обнимая меня.

— Мне это будет нелегко...

— Я не требую твоего ухода.

Я поцеловал ее и сказал:

— Боюсь, теперь это и вовсе невозможно.

— Я согласна, — сказала Габриэлла и радостно вздохнула. — Раз так, давай получать от общения удовольствие.

За этим дело не стало.

Утром мы поехали обратно в Милан. Мы сидели в вагоне и украдкой держались за руки, словно этот контакт мог удержать воспоминания ночи.

Я и не представлял, как приятно держать за руку девушку. Я словно включился в электрическую цепь — теплую, приятную и все же находящуюся под высоким напряжением.

Мы были вместе, и это радовало. В остальном нас ожидали разочарования. Мы так и не напали на след Саймона.

— Не мог же он раствориться, — сердито буркнул я, когда мы вышли на холод из очередной больницы. И здесь нас тоже ожидала неудача, хотя местный персонал потратил немало времени, чтобы проверить, не поступал ли к ним кто-то соответствующий нашим описаниям за последние десять дней.

— Где же еще нам его искать? — грустно спросила меня Габриэлла. В ее голосе и осанке чувствовалась усталость. Она весь день держалась молодцом — постоянно переводила мои вопросы и полученные на них отрицательные ответы. Она держалась спокойно и по-деловому, и не ее вина, что мы так ничего и не узнали. Мы побывали в полиции, в государственных учреждениях, в похоронных бюро. Мы обзвонили все миланские отели — он не останавливался ни в одном.

— Может, порасспросить таксистов в аэропорту? — наконец предложил я Габриэлле.

— Но их так много. Кто запомнит человека, прилетевшего уже много дней назад?

— У него не было багажа, — в очередной раз повторил я стандартную фразу. — Он и сам не подозревал, что отправится в Милан. Он не мог спланировать это заранее. У него нет итальянских денег, он не говорит по-итальянски. Куда он направился? Что предпринял?

Габриэлла удрученно покачала головой. Ответа не было.

Мы сели на трамвай и поехали на вокзал. До поезда было еще полчаса, и мы стали расспрашивать тамошних служащих о Саймоне. Безрезультатно.

Уже в полночь мы пришли во вчерашний ресторанчик поужинать и только там сумели позабыть усталость и горечь неудач. Мы не нашли Саймона, но эти совместные поиски лишь укрепили наши с Габриэллой отношения.

Когда мы возвращались в отель, она тяжело опиралась на мою руку. У нее совсем не было сил.

— Как я тебя утомил, — тревожно заметил я, но Габриэлла только улыбнулась.

— Ты и не подозреваешь, какая от тебя исходит энергия.

— Энергия? — удивленно переспросил я.

— Ну да.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Внешне ты не производишь впечатление энергичного человека. Ты спокойный и действуешь плавно, словно хорошо отлаженная машина. Без лишних усилий. Без судорожных рывков. Без сбоев. А внутри что-то вроде генератора. Он постоянно рождает энергию. Я весь день от тебя заряжалась.

— Это тебе кажется, — рассмеялся я.

— Нет, нет, я говорю правду.

Я покачал головой. Во мне никаких генераторов не было. Я был самый обычный, не совсем удачливый человек, и то, что ей казалось хорошо функционирующей машиной, было лишь аккуратностью.

Габриэлла уже засыпала, когда я пришел к ней в номер. Я запер за собой дверь и забрался к ней в постель. Она сделала усилие, чтобы стряхнуть сон.

— Спи спокойно, — сказал я, легонько целуя ее. — Утро вечера мудренее.

Она довольно улыбнулась и свернулась калачиком в моих объятиях. Я лежал, баюкал ее, гладил ее теплое, мягкое тело. Голова Габриэллы покоилась у меня на груди, волосы лезли в рот, и меня вдруг охватило острое до боли желание защитить ее от всего плохого и разделить с ней все, что у меня было. Да, Генри Грей, с удивлением думал я, оказывается, ты всерьез двинулся неизведанными путями любви.

В воскресенье утром мы отправились бродить по Генуе — беседовали о пустяках, смотрели по сторонам, взирая на груды кожаных изделий в магазинах под сводами галерей. Днем мы самым невероятным образом попали на футбол: Габриэлла оказалась заядлой болельщицей.

В воскресенье вечером мы легли спать рано, потому что как сказала Габриэлла, нам придется вставать в шесть, чтобы ей не опоздать на работу. Но в ту ночь она так крепко прижималась ко мне, словно это было последнее наше свидание, а когда я поцеловал ее, щека Габриэллы оказалась мокрой от слез.

— Ну что ты плачешь? — сказал я, вытирая их пальцем. — Не надо.

— Я сама не знаю, в чем дело, — усмехнулась Габриэлла. — Наш мир — грустное место. Да и красота как динамит. Что-то внутри тебя взрывается. А наружу выходит слезами.

Я был безмерно тронут. Я не заслужил этих слез. Я стал пристыженно вытирать их и понял, почему люди говорят, что любовь причиняет боль, почему Купидона изображали с луком и стрелами. Любовь и впрямь пронзает сердца.

Лишь когда на следующий день мы сели в ранний поезд на Милан, Габриэлла впервые заговорила о деньгах. По ее смущению я понимал, что она боится меня обидеть.

— Я скоро верну тебе деньги за отель, — сказала она, пытаясь говорить спокойно, хотя это и стоило ей некоторых усилий. Когда мы спускались вниз, я сунул ей в руку банкноты. Она не хотела, чтобы я платил за нее при всех, а у самой Габриэллы таких денег не было.

— Ни в коем случае, — сказал я.

— Просто отель оказался куда дороже, чем я думала...

— В больших отелях на тебя обращают меньше внимания, — рассмеялся я.

— И все же...

— Нет.

— Но ты же не много зарабатываешь. Ты не можешь позволить платить за все — за отель, за поезд, за обеды...

— Я заработал деньги, когда выиграл скачку.

— И тебе этого хватило на все?

— Я выиграю еще одну скачку, и будет порядок.

— Джулио не нравится, что ты возишь лошадей, — сказала Габриэлла со вздохом. — Он говорит, что если бы ты был хорошим жокеем, то занимался бы этим все время.

— А что делает Джулио?

— Работает в налоговом управлении.

— А! — улыбнулся я. — Ну, может, ему станет легче, если он узнает, что мой отец оставил мне достаточно денег, чтобы я мог тебя навещать, — по крайней мере, когда я их получу.

— Я не буду ему этого говорить. Он судит людей по тому, сколько у них денег.

— Ты хочешь выйти за богатого человека?

— Но не для того, чтобы доставить удовольствие Джулио.

— А кому же? Себе?

— Пусть он будет не богатый, но и не бедный тоже. Я не хочу ломать голову, как купить детям башмаки.

Я погладил ее пальцы и сказал:

— Пожалуй, мне придется выучить итальянский.

— А что, английский — трудный язык? — блеснула она улыбкой. — Можешь попрактиковаться со мной. Если ты будешь меня часто навещать. Если не станешь откладывать деньги отца на черный день.

— Думаю, нам хватит, — сказал я, с улыбкой глядя в ее темные глаза. — По крайней мере, на башмаки детям.

На следующий день я отправился с лошадьми в Нью-Йорк, несмотря на неистовые протесты семьи. В доме по-прежнему жили мои родственники, в том числе три старших злоязычных сестры, и они не стеснялись открыто выражать свою точку зрения. Я выдерживал осаду во время ленча. Общее мнение сводилось к тому, что мое отсутствие на уик-энде — это плохо, но желание продолжать работу в фирме Ярдмана выглядит просто скандально. Мама была в истерике и в слезах, Алиса — в гневе.

— Обдумай свое поведение, — чуть не хором вещали они.

Я обдумал — и через три часа после возвращения из Милана отправился к Ярдману, а потом в Гатвик.

Мама снова затронула тему моей женитьбы на богатой наследнице. Я не стал сообщать ей, что, по сути дела, помолвлен с бедной итальянской девицей, которая работает в магазинчике сувениров в аэропорту Милана, занимается контрабандой противозачаточных таблеток и не говорит по-английски. Я решил, что сейчас это будет несколько неуместно.