Враги. История любви - Исаак Зингер

С тех пор, как Герман уехал Машей из Нью-Йорка, у него не было возможности побыть одному. После некоторых сомнений он вышел, так, что Маша этого не заметила. Ночь была безлунная и холодная. Герман прошел мимо фермы. В загоне стоял теленок. Он глядел в ночь с недоумением существа, которое не умеет говорить. Казалось, его большие глаза спрашивают: где я? Зачем я здесь? С гор дул прохладный ветер. Падающие звезды летели по небу и гасли. Чем дальше уходил Герман, тем меньше делалось казино, пока не сплющилось и не превратилось в светляка. При всем своем негативизме Маша сохраняла в себе нормальные инстинкты. Она хотела иметь мужа, детей, дом. Она любила музыку и театр и смеялась над шутками актеров. А в нем жило горе, которое невозможно было смягчить. Он не был жертвой Гитлера — он был жертвой задолго до Гитлера.

Он подошел к стенам сгоревшего дома и остановился. Привлеченный запахом гари, дырами, которые когда-то были окнами, закоптелым входом, черной трубой — он вошел внутрь. Если демоны существуют, они живут в этих руинах. Поскольку он едва выносил людей, демоны, возможно, были его естественными спутниками. Смог бы он на всю оставшуюся жизнь остаться в этой груде развалин? Он стоял меж обуглившихся стен и вдыхал запах давно потушенного пожара. Он слышал, как дышит ночь. Ему даже казалось, что она похрапывает во сне. Тишина звучала в его ушах. Он стоял на углях и пепле. Нет, он не мог участвовать во всех этих представлениях со смехом, песнями и танцами. Сквозь дыру, которая когда-то была окном, он видел темное небо — небесный папирус, полный иероглифов. Взгляд Германа остановился на трех звездах, чье расположение было похоже на букву "сегул" в иврите. Он смотрел на три солнца, каждое из которых, наверное, имело свои планеты и кометы. Как странно, что маленький, заключенный в череп мускул давал возможность видеть такие далекие объекты. Как странно, что сосуд, полный мозга, все время задает вопросы и не может прийти ни к какому ответу! Все они молчат: Бог, звезды, мертвые. Создания, которые говорили, но не сказали ничего…

Он повернул назад, к казино, огни которого тем временем погасли. Здание, еще хранившее в себе память о голосах, было тихим и покинутым, погруженным в самозабвение, свойственное всем неодушевленным предметам. Герман принялся искать свое бунгало, но найти его было трудно. Куда бы он не шел, он всегда плутал — в городах, за городом, на кораблях, в отелях. У дверей дома, где находился офис, горел фонарь, но там никого не было.

Вдруг одна мысль ошеломила Германа. Может, Маша пошла спать с танцором в зеленых шортах? Это было маловероятно, но ведь современные люди, потерявшие всякую веру, на все способны. Что такое цивилизация, как не убийство и проституция? Маша узнала его шаги.

Дверь открылась, и он услышал ее голос.

8

Маша приняла снотворное и уснула, а Герман не спал. Сначала он вел свою обычную войну с нацистами, бомбардировал их атомными бомбами, уничтожал их армии тайным оружием, поднимал их флот со дна морского и сажал его на мель неподалеку от виллы Гитлера в Берхтесгадене. Как он не старался, он не мог удержать своих мыслей. Его психика работала как машина, обретшая самостоятельность. Он снова пил напиток, наделявший его способностью познавать время и пространство, которое было "вещью в себе".Его размышления снова и снова приводили к одному и тому же выводу: Бог (или то, чем он является)несомненно мудр, но нет никаких свидетельств его милосердия. Если же в небесной иерархии действительно есть Бог милосердия, то он всего лишь беспомощный божок, нечто вроде небесных небесного еврея под властью небесных нацистов. До тех пор, пока

не имеешь мужества покинуть этот мир, ты можешь только прятаться и пробовать выжить — с помощью алкоголя, опиума, на сеновале в Липске или в маленькой комнате Шифры Пуа.

Он заснул и видел сны о солнечном затмении и траурных процессиях. Они следовали одна за другой; черные лошади, на которых ехали исполины, тащили длинные катафалки. Исполины одновременно были и умершие, и оплакивающие."Как это может быть?", — спросил себя Герман во сне."Может ли племя проклятых сопровождать само себя к собственной могиле?" Они несли факелы и пели траурную песню, полную неземной тоски. Их одежды летели над землей, верхушки их шлемов доставали до небес.

Герман вскочил, и ржавые пружины кровати застонали. Он проснулся испуганный, весь в поту. В желудке давило, мочевой пузырь был полон. Подушка под его головой была мокрая и скрученная, как выжатое белье. Сколько он спал? Час? Шесть? В бунгало было черно и холодно, как зимой. Маша сидела в постели, ее бледное лицо светилось в темноте."Герман, я боюсь этой операции!", — крикнула она хрипло, голосом, который был похож на голос Шифры Пуа. Прошло мгновенье, прежде чем Герман понял, о чем она говорит.

"Ну да, хорошо".

"Может быть, Леон теперь согласится на развод. Я поговорю с ним. Если он не захочет разводиться, ребенок получит его фамилию".

"Я не могу развестись с Ядвигой".

Маша пришла в ярость. "Ты не можешь!", — закричала она."Когда английский король решил жениться на женщине, которую любил, он отказался от трона, а ты не можешь избавиться от глупой крестьянки! Нет закона, по которому ты обязан жить с ней. Худшее, что может с тобой случиться — ты будешь платить алименты. Я возьму сверхурочные и буду платить!"

"Ты прекрасно знаешь, что развод убьет Ядвигу".

"Ничего я не знаю. Скажи, раввин обручил тебя с этой бабой?"

"Раввин? Нет".

"Как же вы тогда муж и жена?"

"У нас гражданский брак".

"По еврейскому закону этот брак вообще ничего не значит. Женись на мне по еврейскому ритуалу. Мне не нужны эти бумаги гоев".

"Ни один рабби не заключит брак, пока мы не представим ему документы. Мы здесь в Америке, а не в Польше".

"Я найду рабби, который сделает это".

"Это называется двоеженство — нет, хуже, многоженство".

"Но никто не узнает. Будут знать только моя мать и я. Мы уедем, и ты возьмешь себя другое имя. Если твоя крестьянка настолько нужна тебе, что ты не можешь без нее жить, то я разрешу тебе проводить с ней день в неделю. Меня такой вариант устроит".

"Раньше или позже они арестуют меня и вышлют".

"Если в газете не было объявления о нашем бракосочетании, никто не сможет доказать, что мы муж и жена. Кетубу ты сожжешь сразу после венчания".

"Ребенка должны занести в ведомость".

"Мы что-нибудь придумаем. Достаточно того, что я готова делить тебя с подобной идиоткой. Дай я скажу до конца". Маша изменила тон. "Я сидела здесь и целый час думала. Если ты не согласен, то можешь уйти сию же минуту и не возвращаться. Я найду врача, который сделает аборт, но после этого не попадайся мне на глаза. Я даю тебе на ответ одну минуту. Если ты отвечаешь "нет", то тогда одевайся и проваливай. Я больше ни секунды не хочу видеть тебя тут".

"Ты требуешь от меня, чтобы я нарушил закон. Я буду бояться каждого полицейского на улице".

"Ты итак боишься. Отвечай мне!"

"Да".

Долгое время Маша ничего не говорила.

"Ты это просто так сказал?", — наконец спросила она."И завтра мне придется все начать с начала?"

"Нет, я решил".

"Надо предъявить тебе ультиматум, и только тогда ты решаешься на что-то. Первым делом я завтра позвоню Леону и скажу ему, чтобы он соглашался на развод. Если он не захочет, я уничтожу его".

"Что ты собралась сделать? Застрелить его?"

"Я и на это способна, но я расправлюсь с ним по-другому. По закона он такой же некошерный, как свинья. Мне достаточно заявить на него, и на следующий день его вышлют".

"По еврейскому закончу наш ребенок все равно будет считаться незаконнорожденным. Он зачат до заключения брака".

"До еврейского закона и до всех других законов мне дела как до прошлогоднего снега. Все это я затеваю для моей мамы, только для нее".

Часть вторая

Глава пятая

1

Герман снова готовился к одному из своих путешествий. Он придумал новую ложь: он уезжает продавать Британскую энциклопедию. Он рассказал Ядвиге, что должен будет целую неделю пробыть на Среднем Западе. Подобной лжи и не требовалось, поскольку Ядвига с трудом могла отличить одну книгу от другой. Но выдумывать истории стало манией Германа. Кроме того, ложь устаревала и нуждалась в обновлении. Не так давно Ядвига рассердилась на него. В первый день Рош-Хашана его не было дома до половины второго ночи.

Она испекла новогоднюю халу, точно такую, какую показывала ей соседка, но, судя по всему, Герман торговал книгами и на Рош-Хашана. Теперь женщины, жившие в доме, старались убедить Ядвигу в том, что у ее мужа где-то есть любовница. Они говорили наполовину на идиш, наполовину на польском. Одна старая женщина посоветовала Ядвиге найти адвоката, добиться от Германа развода и потребовать алиментов. Другая взяла ее в синагогу, чтобы она послушала, как трубят в рог. Она стояла среди других жен, и при первых жалобных звуках рога она разразилась слезами. Все это напомнило ей о Липске, о войне, о смерти отца.