Компания - Макс Барри

– Не трогайте компьютер, пожалуйста.

Все ее здешнее имущество собрано, и охрана ведет ее через Восточный Берлин. Меган чувствует, как смотрят на нее все эти люди, с которыми она работала в отделе продаж, так и не узнав их как следует. Ей почти смешно, невзирая на унижение: вот когда они впервые заметили ее по-настоящему! Она проходит мимо клетушки Джонса, длинного прекрасного Джонса, которого видит в последний раз. Лицо у него бледное, потрясенное, взгляд прикован к ней. Да, теперь он ее увидел.

На этот раз все не так, как в августе с Венделом. Когда они вышли из совещательной комнаты, его уже не было. Сегодня охрана увела человека у них на глазах. Они чувствуют себя как антилопы, когда львы, завершив охоту, волокут прочь убитую добычу. При виде охраны, вернувшейся за компьютером Меган, все невольно сбиваются в кучу, раздув ноздри и насторожив уши. Составные части компьютера поочередно выносят, стол протирают, задвигают под него обрызганный чем-то стул. Джонс смотрит на это не отрываясь.

– За что уволили Меган? – выпаливает он наконец. – В чем дело?

– Все в порядке, Джонс, – успокаивает Холли. – Бывает. Ничего не поделаешь.

Над Берлинской стеной вырастает голова Роджера.

– Фредди, а Фредди?

Фредди горбится, зная, что будет дальше.

– Чего тебе?

– Тотализатор. Кто ставил на Меган? Кто выиграл?

– Никто.

– Ага, – оживляется Роджер. – Значит, играем дальше?

– Играем дальше, – говорит Фредди.

Ева уже добрых пять минут стучится в квартиру Джонса.

– Ну перестань, – слышится из-за двери. – Это смешно. Я же знаю, ты там.

Как она в дом-то попала? Домофон он десять минут назад проигнорировал, а без ключа в подъезд не войдешь.

– Ты ее и не знал почти. Ты в «Зефире» три месяца и говорил с ней раза четыре. Время от времени людей увольняют, Джонс. Это входит в цикл бизнеса.

Джонс запускает руку в пакет, вытаскивает пригоршню чипсов. Он сидит на своем обшарпанном коричневом диване перед телевизором – звук он выключил, когда Ева начала стучать в дверь. Видя, что обмануть ее не удалось, он запихивает чипсы в рот и хрустит ими.

– Что ты дуешься, как маленький? Три дня назад я спрашивала, понимаешь ли ты свое положение, и ты сказал, что да.

– Если они работают непонятно для чего, – кричит Джонс, – зачем тогда их увольнять? – Мокрые крошки чипсов разлетаются по всей комнате.

– Потому что это часть программы. Мы наблюдаем за тем, как людей принимают, как они адаптируются, как работают и как уходят с работы. В нашу задачу не входит создавать корпоративную фэнтези, где всем дают работу пожизненно. Мы моделируем реальность. – Пауза. – Впусти меня, и я объясню.

– И без того понятно, – раздраженно бросает Джонс.

– Тогда поехали на бейсбол.

Это злит его так, что он вскакивает с дивана.

– У Меган были друзья в «Зефире». Это была ее жизнь. – Вообще-то он не очень в этом уверен и говорит наобум. – Она была славная. Что с ней станет теперь? Или это вас уже не волнует?

– Она получит хорошее пособие и станет искать другую работу. А мы распустим слух, что ее взяли к себе наши конкуренты.

– «Усердие».

– Точно. Мы изобрели это пугало, чтобы пресечь контакты с бывшими служащими.

– Ей, само собой, ничего не скажут? Сколько бы лет человек ни работал на вас, правды он не узнает.

– Само собой, нет. Вообрази только, к чему бы это привело. Представь, как это может подействовать на человека – узнать, что последние годы он занимался ничем .^Засиживался допоздна, оставался без обеда, вкалывал, чтобы поспеть к сроку? Здравый рассудок обеспечивает только вера, что их работа имеет смысл. А ты хочешь у них это отнять?

Джонс молчит, стоя посреди комнаты с недоеденным пакетиком чипсов.

– Слушай, – голос Евы смягчается, – мне нравится, как ты к этому относишься. Увольнять людей гнусно, это факт. Но чего ты добьешься, встав в такую вот позу? Ведь совсем нетрудно найти компромисс. Тысяча менеджеров среднего звена сейчас едут домой, слушая аудиозапись «Системы Омега». Что мы им порекомендуем, то они у себя и внедрят. Так к чему это нытье? Действуй. Ищи способ получше.

Джонс идет открывать дверь. Он заготовил парочку ехидных замечаний насчет преобразования коррумпированных систем изнутри – взять хотя бы нацистов. Но при виде Евы горло у него опять перехватывает. На ней надето – если можно обозначить этим словом тончайшие лепестки ткани, прильнувшие к некоторым частям ее тела, – черное шелковое платье, в ушах и на шее блестят бриллианты. Медового цвета грудь манит к себе, ноги ниже колен поют сладкую песнь. На фашиста она совсем не похожа. Ни капельки.

– И поехали на бейсбол – зря я, что ли, вырядилась, – говорит она.

– Это еще не значит, что я с тобой согласен, – обороняется он. – И чувствую я себя все так же плохо.

– Ладно, ладно. – Ее взгляд падает на его футболку и замызганные тренировочные штаны. – Ты не собираешься…

– Да. Пойду переоденусь.

В школе Джонс бейсболом не увлекался. Сам он играл неважно, на игру смотреть не любил, и ему не нравилось, что девчонки вечно толпятся за левым краем, следя, как мальчишки отрабатывают удары. Но в колледже произошло нечто, связанное с большим телевизором в рекреации и с ребятами, которые там собирались. Произошло это не сразу – он постепенно стал интересоваться подъемом и спадом игры, трагедиями и триумфами, которые разделяла какая-нибудь доля секунды, пока в один прекрасный день не понял, что любит бейсбол. Джонс уже и не помнит, сколько раз был на «Сейфко филд», но еще ни разу он не съезжал по пандусу на подземную стоянку, его ни разу не провожали к гостевому лифту, и нога его не ступала по кремовому покрытию коридора с надписью «Для служебного пользования».

Кто-то – консьерж, что ли? – открывает перед ними дверь, обозначенную табличкой «Альфа». Внутри сплошные кожаные диваны, полумрак и высокие блестящие холодильники. Стена из тонированного стекла открывает такой вид на поле, что Джонс понимает: никогда уже он не сможет наслаждаться бейсболом с дешевых мест.

– Да ты болельщик! – Ева набрасывает свою шаль на вешалку. – То-то я смотрю, ты притих. Первый раз в ложе?

Джонс не может оторваться от поля.

– Да.

– Я лично бейсбол терпеть не могу, но ложа мне нравится. Уютная, правда?

– Даже не верится, что мы тут одни. Разве другим не хотелось?

– Не-а. Она почти все время пустует. – От возмущения Джонс лишается дара речи. – Ты думаешь, нам следовало бы открыть ее для широкого доступа? Пускать сюда ребятишек, больных раком?

– А почему бы и нет, черт возьми?

– Джонс, – усмехается она, – эту ложу делает элитной не кожаная мебель, не обслуга и не обзор. Она элитная потому, что мы здесь, а они, – Ева показывает на трибуны, – они там.

– Родители не учили тебя делиться? – морщится Джонс.

– Очень даже учили. – Ева идет к бару, рассматривает ряды бутылок, отражаясь в зеркале позади. – Мама вообще запрещала нам с сестрами иметь что-то свое. Все общее, и конец. – Она выбирает темную квадратную бутылку с неизвестным Джонсу напитком, берет два больших бокала. – Может, вся моя жизнь – это бунт против хипповых предков.

– Это многое объясняет.

– Фишка в том, что иметь – это кайф. – Она садится на диван, похлопывает по коже рядом с собой. – Я, к примеру, совсем не разбираюсь в машинах. Понятия не имею, сколько в моем «ауди» цилиндров, и вообще смутно себе представляю, что такое цилиндр. Просто люблю свою машинку за то, что она моя и такой красивой нет больше ни у кого.

– Слыхал я кое-что и похуже, но редко.

Ева подает ему бокал с чем-то коричневым на льду.

– Нет ничего дурного в том, чтобы жить хорошо. Что еще мы можем, в конце-то концов? – Она пьет из собственного бокала.

Джонс садится с ней рядом.

– Не хочу выглядеть радикалом, но как насчет того, чтобы помогать другим? Стараться сделать мир лучше?

Ева, закашлявшись, со второй попытки ставит бокал на столик, лезет в сумочку за бумажным платком, промокает глаза.

– Боже, так и убить можно. Ууууух. Скажи, а как ты оправдываешь покупку новых ботинок?

– Что?

– Ну как же! В Африке голодают, а ты тратишь двести баксов на обувь? Стоит вникнуть в эту парадигму, и ты пропал. Ни от чего уже не сможешь получить удовольствие, пока в мире есть бедные и голодные, а они есть всегда. Так и будешь себя чувствовать виноватым лицемером. А я вот последовательна. Я честно признаюсь, что мне все равно. Ты хочешь услышать от меня, что «Альфа» соответствует этическим нормам, но не услышишь, потому что этика – это брехня. Шаблон, который мы прикладываем к жизни, чтобы оправдать свои действия. По-моему, оправдания нужны только мелким людям.