Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Прозоров Александр Дмитриевич

– Куда-куда? Ай, ладно…

Князь махнул рукой и, бросив карты на стол, расхохотался, затряс плечами. Замечательный человек, славный, ему б еще вместо кафтана атласного – серый габардиновый пиджак со звездой героя соцтруда на лацкане, да вместо коня – «козелок» с тентом. Ну, и агронома с парторгом в придачу. Нет! Парторг – все ж таки это лишнее, а вот хороший бухгалтер…

– О чем задумался, гостюшко?

– Счетовода доброго тебе, Василь Михалыч, пришлю вскоре. Не откажешься?

– Не откажусь, – князь-председатель потер большие крестьянские ладони. – Что я, совсем дурень, что ли? Добрый счетовод – в хозяйстве не помеха.

– Да много кто не помеха, – улыбнулся Вожников. – Ну, зоотехники у тебя свои есть, трактористы, за неимением МТС, без надобности, а вот врач или фельдшер… этот бы пригодился точно!

– Кто-кто пригодился бы? – переспросил кашинский князь. – Ты, княже великий, извиняй, я на ухо-то туговат, могу не расслышать.

– Я про лекаря говорю, – пояснив, Егор потянулся к стоявшей на столе кружице с ядреным квасом. – Не помешал бы тебе и лекарь, да…

В этот момент в дверь вежливо постучали.

Василий Михайлович повернул голову:

– Кто там еще?

– Какие-то отроцы к великому князю пришли, – заглянув, поклонился тиун. – Парень да девка. Грят, с докладом важным.

– С важным, так зови, пущай входят, – улыбнулся Вожников. – Догадываюсь я, что там за отроцы… послушаем, что скажут. Кстати, вот те, Михалыч, в недалеком будущем – и фельдшер!

Брошенный в узилище для буянов Опонас рассказал все: у любившего во всем основательность кашинского князя и палачи оказались такие же – делали свое дело неторопливо, со вкусом… Впрочем, младой тать и пары минут не выдержал, поплыл уже на третьем ударе.

– Вот это я понимаю – борьба с бытовым хулиганством! – искренне восхитился присутствующий при экзекуции Егор. – А то начнут – адвокаты, защитники, да дело небольшой тяжести, и человек лиходей хороший – трудовой коллектив на поруки возьмет. Разведут сопли! А надо бы вот так – батогом! Потому как быдло, бычье, только батога и боится.

Многого Опонас на себя не брал, но о шайке Коростыня поведал с удовольствием, не забыв в красках рассказать и о его гибели.

– Так что, отравил, что ли? – удивился князь.

– Мыслю в перстне у его под камнем яд был. Так делают.

– Ишь ты, в перстне, – Вожников недоверчиво прищурился и свистнул. – Прямо Медичи какие-то, тираны… Приметы того сивого изложить можешь?

– Запросто! Сивый такой, харя надменная, губу нижнюю этак выпячивает, будто бы всех вокруг презирает… Тот еще гад!

– Ну, насчет гадов мы пока не будем…

Составленный во всех подробностях словесный портрет подозрительного «сивого гада» глашатаи-бирючи вскорости зачитали во всех людных местах – на перевозах, на рынках, на папертях – правда вот успеха это покуда не принесло: сивый как в воду канул.

– Да и черт с ним, – махнул рукой великий князь. – Ежели твои люди, Михалыч, его словят, не сочти за труд – в Новгород гада в клетке отправь.

Кашинский удельный владыка важно кивнул:

– Сделаем. Доброго тебе пути, княже! К дому-то дорожка, я чаю, быстро идет.

– И тебе не хворать, друже! А счетовода я не забуду, пришлю.

Затрубили трубы, взвился на княжеском судне синий, со Святой Софией, стяг, провожаемые всеми горожанами, отчалили струги. Домой, домой – в Господин Великий Новгород, к Волхову седому, к друзьям-приятелям, к семьям.

Верхом на белом коне – за неимением тентового «козлика» – махал рукой кашинский председатель-князь, утирала рукавом слезы его дородная супруга, салютовали копьями да саблями дружинники в сверкающих на солнце шлемах, а под конец ударили с холма пушки.

– Вот и простились, – взяв Иринку за руку, облизал потрескавшиеся губы Арсений. – Хороший человек великий князь, правда?

– Правда, – согласно кивнув, девушка вдруг улыбнулась. – Ну, пошли на торг, чадо! Не забыл, нам еще глины белой купить.

– Кто чадо – я?

– Ты, ты…

– А…

– А целоваться – потом. Подрасти сперва!

Звуки холостых пушечных выстрелов разнеслись до всей городской округе: до Сретенского да Клобукова монастырей, до деревень ближних, до нижней – товарного извозу – пристани, от которой вот-вот отправлялся груженный под самые борта торговый насад с пассажирами – шестеркой дюжих молчаливых парней да высоким мужчиной с красивым надменным лицом и недобрым взглядом. Парни слушались мужчину беспрекословно, впрочем, пощипав сивый ус, он все же счел нужным кое-что пояснить:

– Здесь и без нас все доделают. Нынче все наши дела – в Новгороде. Эх, опередить бы княжеский караван… ну да тут уж как Бог даст и Святая Дева.

Поднял было руку – перекрестится – да почему-то раздумал, повернулся и, опираясь на фальшборт, долго смотрел на медленно проплывавший мимо заросший густым хвойным лесом берег. Смотрел и о чем-то думал.

Глава 4

Княгиня

Лето 1418 г. Земли Господина Великого Новгорода

С раннего утра еще вовсю сверкало только что показавшееся из-за городских стен солнышко, а вот ласточки летали низко, к дождю, да и нежно-голубое небо на глазах заволакивали облака.

Одноглазый Карп, хозяин корчмы на Витковом переулке, что на Славенском конце, близ длинных улиц Ильиной, Трубы, Нутной, выйдя из корчмы, посмотрел в небо. Затем опустил глаза на ласточек… желтое, вытянутое лицо его, с выбитым в давней кабацкой драке глазом, скривилось вдруг в довольной улыбке:

– Эх бы дождик! Глядь, больше бы народу на корчму пожаловало.

С утра, конечно, сюда мало кто заглядывал, разве что совсем уж конченые пропойцы – пианицы-питухи, один из которых до сих пор валялся в крапиве у покосившихся и свесившихся на бок ворот. А что их делать, ворота-то? Все равно сорвут, такой уж народец тут ошивался, заведение-то не шибко высокого пошиба, вечером так и вообще незнакомым лучше не заходить – запросто пришибить могут. Да и не только вечером.

– Э-эй! Ты цо там, паря, помер, цтоль? – подойдя ближе, Одноглазый Карп несильно пнул тело ногою.

Пианица заворочался, заворчал.

– Живой, – покивал корчемщик. – Напилси да спит, ишь ты.

– Убрать его, господине? – тут же подскочил дюжий служка – кабацкая теребень. – Ужо живо на улицу выкинем.

– Я те выкину! – Карп погрозил слуге кулаком и сплюнул. – Выспится – обратно к нам же в корчму придет, похмелиться. Что пропить – найдет, аль отработает. А пока пущай спит – не орет ведь, никому не мешает. Да до обеда, чай, и не появится-то никто… Пущай!

– Как скажешь, хозяин.

Где-то невдалеке, за оградою, со стороны Славны, вдруг послышался быстро приближающийся стук копыт – грохотали по мощенной деревянными плашками улицы, издалека было слыхать.

Кабатчик насторожился – конные-то люди, может, и дружинники – не за ним ли? Может, посадники да тысяцкий разузнали что про лихие Карпа дела? Или донес кто-нибудь? Послав к воротам слугу, одноглазый уже бросился было к амбару – прятаться – да не успел, услышал за воротами насмешливый, с хрипотцою, голос:

– А что, парень, хозяин-то твой, Карп, где? Спит, что ли?

Кабатчик ушам своим не поверил, прислушался – неужели сам? Неужто приехал… самолично… Ну, настали времена-а-а!

– Здесь я, господине, – подбежав к забору, одноглазый оттолкнул слугу, лично распахнув ворота.

Поклонился, спросил осторожненько, помня – у этого человека имен может быть много:

– Не знаю, как вас и звать-величать?

– Тимофеем зови, – спешился гость.

Видный, высокий, с красивым надменным лицом, обрамленным белесой бородкой и аккуратно подстриженными усами, Тимофей заявился в корчму не один – в сопровождении полудюжины молчаливых молодцов с хмурыми лицами висельников. Верно, надежные люди… да и сам… Опасен! Опасен! Тут можно очень хорошо заработать… либо совсем пропасть.

– Проходите, гостюшки дорогие, в корчму! Сейчас еду спроворим, бражицу… А коней ваших служки к коновязи привяжут, ага.