Грот танцующих оленей - Клиффорд Саймак

— Было время, когда я хотел отправиться с ним, но не мог. Мы появились на свет довольно поздно и были еще молоды, когда родители уже состарились. Кто-то из нас должен был остаться с ними. А когда их не стало, я уже сам не мог уехать — слишком большой частью моей жизни стали и здешние холмы, и леса, и речушки.

— Понимаю, — кивнул Андерсон. — Это отчетливо видно в ваших работах. Вы стали пасторальным певцом нашего столетия. Я цитирую чужие слова, но вы наверняка с ними знакомы.

— Писатель-натуралист, — хмыкнул Ламберт. — Некогда это было великой американской традицией. Когда я только начинал писать на эту тему лет пятьдесят назад, она давно вышла из моды, а теперь снова стала популярной. Каждый дурак, способный связать два слова, пишет о природе.

— Но никому это не удается так хорошо, как вам.

— Я просто занимался этим дольше других, у меня больше опыта.

— Ныне возникла великая нужда в вашем творчестве. Это остатки почти утраченного нами наследия.

— Пожалуй, — кивнул Ламберт.

— Возвращаясь к вопросу о вашем брате…

— Минуточку, пожалуйста, — перебил Ламберт. — Вы обрушили на меня град вопросов без всякой предварительной подготовки, не поговорив даже о погоде и не затевая обычного обмена любезностями. Просто ввалились сюда и выложили свои вопросы. Да, конечно, вы представились и сказали, что вы из университета, — и только. Мистер Андерсон, сообщите, просто для сведения, кто же вы такой.

— Ах да, простите! Признаюсь, я проявил недостаток такта, хотя он является непременным атрибутом моей профессии и мне не следует забывать о его значении. Я преподаю на факультете психологии и…

— Психологии? — недоверчиво переспросил Ламберт.

— Да, психологии.

— Я-то думал, что вы преподаете литературу, экологию или, скажем, что-нибудь имеющее отношение к окружающей среде. Какой резон психологу толковать с писателем-натуралистом?

— Пожалуйста, будьте снисходительны, — взмолился Андерсон. — Просто я подошел к делу не с той стороны. Давайте по порядку: я приехал поговорить с вами о брате.

— Какое вам дело до моего брата? Где вы о нем услышали? Здешние о нем знают, но больше никто. А в своих книгах я ни разу о нем не упоминал.

— Прошлым летом я приезжал сюда порыбачить. Моя палатка стояла всего в нескольких милях отсюда — тогда-то я и услышал.

— И кое-кто из ваших собеседников утверждал, что никакого брата у меня нет.

— Вот именно. Видите ли, последние пять лет я исследую вопрос…

— Уж и не знаю, — перебил Ламберт, — откуда пошли слухи, что у меня нет брата. Лично я не обращаю на них внимания и не возьму в толк, с чего бы это вам…

— Мистер Ламберт, простите, пожалуйста. Я поднял регистрационные книги округа и данные переписи населения, но записи о рождении вашего брата…

— Я помню ясно, будто это было только вчера, — не слушая его, начал Ламберт, — день, когда брат покинул родные места. Мы работали в амбаре, вон там, через дорогу. Амбаром больше никто не пользуется, и, как видите, он почти развалился. Но тогда мы им еще пользовались — отец возделывал вон тот луг у ручья. Земля была щедрой — да и теперь щедра, если кто-то потрудится ее возделать, — и давала самые чудесные урожаи кукурузы, какие только могут быть. Здешняя земля родит лучше, чем прерии Айовы, лучше всех земель на свете. Я многие годы возделывал ее после смерти отца, но уже больше десяти лет не занимаюсь крестьянским трудом, распродал весь инвентарь и технику. Теперь я содержу лишь небольшой огород для своих нужд. Он совсем невелик, большой мне и не требуется. Там только…

— Вы рассказывали о своем брате, — напомнил психолог.

— Ах да, конечно! Однажды мы с Филом работали в амбаре. День был дождливый, точнее, просто моросил мелкий дождик. Мы чинили упряжь… Да, конечно, упряжь. Наш отец во многих отношениях был чудаком, например, техникой он пользовался лишь тогда, когда обойтись без нее было нельзя. У нас никогда не было трактора — он считал, что лошади лучше. И действительно, для таких маленьких участков не существует лучшей тягловой силы, чем лошадь. Я и сам имел лошадей, но пришлось их продать, хотя сердце у меня разрывалось, ведь я по-настоящему любил их. Ну вот, чинили мы упряжь, и тут Фил ни с того ни с сего заявляет, что отправляется в порт и постарается наняться на корабль. Мы и раньше от случая к случаю толковали об этом, оба бредили странствиями, но, когда Фил заявил, что уходит, это оказалось для меня полнейшей неожиданностью. Я и не предполагал, что он решится на такое. Понимаете, в те дни, более пяти десятилетий назад, в воздухе носилось особое настроение: тут и острота момента, и обстоятельства, новизна и увлекательность путешествий к иным мирам. В прошлом было такое время, когда мальчишки удирали из Новой Англии в море, а пятьдесят лет назад они удирали в космос…

Рассказывая, он вспомнил тот день. Воспоминание было живым, словно, как он и сказал Андерсону, это было только вчера. Видение было ясным и ощутимым, вплоть до затхлого аромата прошлогоднего сена. Под кровлей амбара ворковали голуби, а на пастбище у холма мычала одинокая корова. В стойле топали копытами лошади, негромко похрустывая остатками сена в яслях.

«Вчера ночью я решился, — сказал Фил, — но не говорил тебе, пока не созрел для окончательного шага. Разумеется, можно обождать, но тогда есть риск, что я так никуда и не выберусь. Я не хочу прожить всю жизнь здесь, жалея, что не решился уйти. Скажи отцу, а? Когда я уйду. Поближе к вечеру, чтобы я смог отойти подальше».

«Он не станет удерживать тебя, — ответил тогда Эдвард Ламберт, — так что лучше скажи ему сам. Может, он и поспорит, но удерживать не станет».

«Если я скажу сам, то не смогу уйти. Я увижу его глаза — и не смогу. Эд, сделай это для меня, а? Скажи отцу сам, чтобы мне не пришлось глядеть ему в глаза».

«А как ты проберешься на корабль? Им не нужен желторотый деревенский парнишка. Туда берут подготовленных людей».

«Всегда найдется готовый к отлету корабль, на котором недостает одного-двух членов экипажа. Корабль не станет ждать их или попусту тратить время на розыски. Возьмут любого, кто подвернется под руку. Через день-другой я найду такой корабль».

Ламберт снова вспомнил, как стоял в дверях амбара, глядя вслед хлюпающему по лужам брату, силуэт которого постепенно растворялся в туманной мороси. Вот серая пелена сеявшегося с небес дождика совсем поглотила его, но Ламберту еще долго казалось, что вдали виднеется крохотная фигурка бредущего по мокрой дороге брата. От воспоминаний вновь стеснило грудь, подкатил под горло комок и навалилась жуткая, сокрушительная тяжесть потери, горестного расставания; будто утратил часть себя, будто душу разъяли надвое, будто здесь осталась лишь половина.