Мао Цзэдун - Александр Панцов

Характерная деталь. Мао, как мы знаем, был заядлым курильщиком. Хрущев же терпеть не мог табачного дыма. Так вот, Мао в ходе переговоров беспрерывно курил и пускал дым Хрущеву прямо в лицо. При этом старался сохранять спокойствие, то и дело доставая пальцами из чашки с чаем зеленые лепестки, отправляя их в рот и медленно пожевывая. Иногда, правда, терял над собой контроль, срываясь на крик, а в перерывах между заседаниями отчитывал своего переводчика, не передававшего, с его точки зрения, всей гаммы страстей, обуревавших его. Кроме того, он перенес место переговоров в бассейн. Сам Мао, как мы помним, был прекрасным пловцом. Хрущев же плавал довольно плохо, барахтался в воде; пловцом его назвать было нельзя. Поэтому чувствовал он себя в бассейне довольно униженно260. В дневниковых заметках Михаила Ильича Ромма сохранилась интересная запись, сделанная по памяти известным кинорежиссером, ставшим как-то невольным слушателем откровений Хрущева по поводу этого приема в бассейне: «„Принимает меня Мао Цзэдун, как вы думаете, где? — разоткровенничался как-то Хрущев между заседаниями очередного пленума ЦК КПСС. — В бассейне. В бассейне принимает!“

Делать было нечего. Мао — хозяин. Пришлось главе Советского государства скинуть костюм на руки ко всему привычной охране и, оставшись совсем не по протоколу в сатиновых семейных трусах, плюхнуться в воду. Председатель Мао плывет, следом за ним Хрущев барахтается („Я же горняк, я же, между нами говоря, плаваю кое-как, я же отстаю“), а между ними — переводчик. Мао Цзэдун, словно нарочно, делает вид, что не замечает, как трудно высокому гостю за ним поспевать, и нарочито пространно рассуждает о политическом моменте, вопросы какие-то задает, на которые тот, воды нахлебавшись, и ответить-то толком не может… Довольно скоро такое положение надоело Никите Сергеевичу. „Поплавал я, поплавал, думаю — да ну тебя к черту, вылезу. Вылез на краешек, свесил ноги. И что же, теперь я наверху, а он внизу плавает. Переводчик не знает, то ли с ним плавать, то ли со мной рядом сидеть. Он плавает, а я-то сверху вниз на него смотрю. А он-то снизу вверх, он в это время говорит мне что-то про коммуны, про ихние эти коммуны. Я уже отдышался и отвечаю ему про эти коммуны: 'Ну, это мы еще посмотрим, что у вас из этих коммун произойдет'. Теперь уж мне во много раз легче, раз я сел. Он и обиделся. Вот с этого у нас и началось, товарищи“»261.

Не в своей тарелке ощущали себя и члены советской делегации. Вот как один из них описывал эти необычные переговоры сотруднику аппарата ЦК КПСС Федору Михайловичу Бурлацкому: «Сцена, исполненная глубокого драматизма, внешне выглядела довольно комично. Два пожилых джентльмена сидели в купальных трусах подле бассейна, рядом были переводчики, а… члены делегации и советники находились на другом берегу. И в такой обстановке произошел исторический разговор: надо ли начать атомную войну против США.

Мао спрашивал: „Сколько дивизий имеет СССР и сколько США?“

Хрущев жестом подозвал помощника, который подплыл с другого конца бассейна, и шепотом спросил у него: „Сколько у нас дивизий?“ Тот назвал цифру, и Хрущев передал это Мао.

Затем Мао спросил: „А сколько дивизий у США?“ Сцена снова повторилась, и другой советник, подплыв к вождям, сообщил нужную информацию.

Тогда Мао сказал: „У СССР и Китая намного больше дивизий, чем у США и их союзников, — почему же нам не ударить?“

Тогда Хрущев, уже волнуясь, сказал, что сейчас счет идет не на дивизии, а на атомные бомбы, а Мао спросил: „Сколько бомб имеет СССР, а сколько США?“

Сцена снова повторилась, подплыл очередной советник, и Хрущев задал ему вопрос и прошептал: „Не называй точную цифру“, — опасаясь утечки самой секретной информации. Когда Н. С. сообщил о примерном соотношении ядерных потенциалов, тот сказал, что в результате обмена ядерными ударами может погибнуть половина населения Земли, но у СССР вместе с Китаем людей больше, и в результате будет достигнута победа коммунизма во всем мире.

После этого Хрущев уже в состоянии большого волнения стал говорить: „Это совершенно невозможно, а что произойдет с советским народом, с малыми народами наших союзников — поляками, чехословаками, — они исчезнут с лица земли“.

На это Мао Цзэдун будто бы заметил, что малые народы должны принести себя в жертву делу мировой революции»262.

Вряд ли Хрущев был потрясен тем, что Мао сказал о войне. Все это он уже слышал от него в Москве в ноябре 1957-го. Раздражение вызвала форма приема: бассейные переговоры, естественно, показались ему неприличными.

Во время обмена мнениями Мао предъявил Хрущеву целый ряд претензий, которые скопились у него к Советскому Союзу за годы сталинского руководства, повторив то, что уже говорил Юдину. Список был настолько большой, что Хрущев растерялся: «Вы защищали Сталина. Меня критиковали за критику Сталина. А теперь все наоборот». Впрочем, ничего особенно хорошего он и сам о Сталине сказать не мог. Лишь заметил: «Мы говорим о достижениях Сталина, среди его достижений и мы [с Вами]»263. Ну, с этим Мао конечно же согласился.

Но в целом впечатление у него от встречи с Хрущевым осталось самое неприятное, и он не скрывал этого от своего окружения. «Их истинные намерения, — говорил он, — контролировать нас. Они пытаются связать нас по рукам и ногам, но ведут себя как идиоты и своими заявлениями раскрывают все свои замыслы»264.

Помимо прочего Мао очень не понравилось скептическое отношение Хрущева к «народным коммунам». На дворе была середина лета, и народный энтузиазм по поводу «большого скачка» бил все рекорды, а вальяжный советский гость позволял себе выражать сомнения. Мао сказал Хрущеву, что впервые со времени образования КНР по-настоящему чувствует себя счастливым, с гордостью сообщил о небывалом урожае зерновых, который предстояло собрать. И даже не удержался и «подколол» его: зная, что в СССР зерна не хватало, спросил как бы между прочим:

— У нас образовались солидные излишки пшеницы, и мы теперь озадачены, что с ними делать. Не дадите ли полезного совета?

— У нас избытков зерна никогда не было, — нашелся Хрущев и бухнул: — Китайцы не дураки, найдут, что с ними делать265.

На секунду Мао оторопел, но затем, справившись с собой, рассмеялся. И только столкнувшись вскоре с серьезными экономическими проблемами, не мог не вспомнить о злой шутке Хрущева.

Засела у него в памяти и другая острота лидера КПСС. Как-то в один из дней переговоров Хрущев, смеясь, объявил, что русские инженеры в Китае называют китайскими шагающими экскаваторами китайских рабочих, которые вручную, в плетеных корзинах на коромыслах, перетаскивают грунт на строительстве котлованов. Мао тогда расхохотался, но обиду в душе затаил266.