Торлон - Кирилл Шатилов

Такие простые, произнесенные спокойным, почти равнодушным тоном слова, пробудили в растревоженной всем предыдущим разговором душе Орелии бурю чувств. Она будто знала, что этим все кончится, но до последнего не верила страшной догадке. У нее закружилась голова, а лавка, на которой она сидела, вцепившись в край побелевшими пальцами, стала куда-то проваливаться. Стол с угощением поплыл влево, удивленное лицо Аноры — вправо, ничего не понимающий Вил, продолжавший уплетать яйца с мясом, потерял очертания и расплылся в черное пятно, а Бириней… Бириней был где-то рядом, слишком рядом, слишком близко, недоступный и неотвязный, страшный и милый, чужой и родной…

Анора во все глаза смотрела на подругу и пыталась представить себе ее ощущения. Такое нечасто услышишь. Но уж такой сегодня выдался день. Не день, а сплошные открытия. Или даже не так — сплошные обретения и потери. Только что ее ближайшая, если не сказать единственная подруга потеряла отца… и обрела отца. Почему? Да потому что издревле вабоны верили в то, что истинным отцом ребенка является не тот человек, который живет с будущей матерью, пусть даже новую жизнь зарождает его семя, но тот мужчина, который первым познал ее. Анора не верила, что это именно так, но сама Орелия однажды просветила ее, пересказав слышанное в Айтен’гарде. Будто подтверждение тому не раз встречалось в хозяйствах, где разводили всякую живность. Первое скрещивание могло не привести к появлению потомства. Самец мог оказаться бесплодным. Ему находили замену, и самка рожала — жеребенка ли, ягненка или теленка — в точности похожего на того, первого самца.

Вот почему вабоны предпочитали брать в жены девушку «чистую», никем еще не тронутую. Да и она, если чаяла народить здоровое потомство, считала своим долгом хранить свою нетронутость до законного мужа, как завещали ей мать и бабка. Потому что чего ждать, скажем, от сына, если по закону первенства отцом его оказывается человек, совративший юную девицу и не женившийся на ней? Уж точно не подвигов нравственности и чести. Конечно, обретая вторую жену, особенно ту, что волею случая потеряла мужа, никто не рассчитывал обрести девственницу. Но то была почти вынужденная связь, осознаваемая и принимаемая обеими сторонами. Взять хотя бы того же Олака. Он знал брата своей первой жены и мужа второй, Адары, матери Орелии. Открывшаяся сейчас девушкам тайна никоим образом не касалась его. Более того, очень может быть, что сил для решения честно вверить свое новорожденное дитя заботам Матерей ему тогда придало сознание того, что Орелия — не совсем его ребенок. Что у Адары был мужчина до него. Оказывается, не один…

— Так это вы убили его? — услышала Анора громкий шепот подруги.

— Кого именно, миси Орелия?

— Тэвил! Отца моего брата, конечно! Не отпирайтесь! Вы ведь знаете, что он погиб. И что если бы он не погиб, моя мать не родила бы меня от моего отца.

— В последнем обстоятельстве я нисколько не сомневаюсь, — попытался отшутиться Бириней. — Нет, я не убивал его. Хотя, признаться, очень хотел. Он не должен был жениться на ней. Но иногда обстоятельства оказываются сильнее нас. Мне очень жаль.

Чего это ему так жаль, не поняла Анора. Э, постойте! Уж не того ли, что, раз такое дело, они с Орелией приходятся друг другу в некотором смысле родственниками? При чем тут жалость?

Такой вот молодцеватый старик в роду даже на пользу. Пусть даже об этом никто, кроме них, сидящих сейчас за столом, не узнает. Родственникам многое что дозволительно. За исключением разве что… Тэвил, как говорит Орелия, да на ней лица нет! Неужто она именно об этом подумала? Что за чушь! А еще за глаза считает меня распутницей! Он же старше ее зим эдак на все тридцать…

Орелия встала. Как была, с прямой спиной, поднялась с лавки, вышла из-за стола и, не оглядываясь и не дожидаясь подругу, направилась к выходу. Анора бросилась перелезать через колени ничего не понимающего, но явно довольного Вила. Бириней будто встрепенулся после крепкого сна и, изловчившись, поймал ее за руку.

— Скажи ей, что она может встретить меня в «Бехеме» до полудня почти всякий день.

— Сами ей и говорите, — отмахнулась Анора, замечая, как к их столу уже спешит грудастая служанка.

Орелию она догнала на крыльце. Девушка стояла, облокотясь на перила, и наблюдала за грозовыми тучами, обещавшими вот-вот пролиться холодным дождем.

— Он просил передать…

— Слушай, только не надо вот этого всего! — Орелия метнула на подругу взгляд, в котором та должна была, вероятно, увидеть праведный гнев и отвращение, однако не заметила ничего, кроме обиды и отчаяния. — И поклянись мне, поклянись прямо сейчас, что эта дурацкая история останется между нами. Мне очень жаль, что тебе пришлось в ней участвовать.

Как интересно, невольно подумала Анора, а ведь она действительно говорит его же словами! «Мне очень жаль». Говорила ли она так раньше? Вот ведь никогда не обращала внимания…

— Ну конечно, я буду молчать, как рыба. Когда я кому рассказывала наши с тобой секреты?

— Это — не секрет. Это — тайна! Нет, даже хуже. Это гадость, о которой я больше не намерена даже вспоминать. Как думаешь, ливанет?

— А хоть бы и так! Рынок-то вот он, перед нами, в два счета успеем укрыться. Давай как собирались. Не возвращаться же домой с пустыми руками.

То ли вторая за это утро нечаянная встреча затмила собой первую, то ли они слишком спешили, чтобы успеть до дождя, который и в самом деле пошел, правда, когда они уже уютно устроились в пустом доме Аноры и примеряли обновки, но только предупреждения сумасшедшей Закры были забыты, подарки к вечеру, нужные и ненужные, куплены, а Орелия настолько расхрабрилась, что не смогла пройти мимо восхитительных лотков со сладостями и теперь уплетала лесные орешки в твердом меду, критически разглядывая Анору, разгуливающую по избе в широкополой рыбацкой шляпе.

— Слушай, а как они ее все-таки делают?

— Ткут.

— Это я и сама догадалась.

— На каркас натягивают, чтобы форму держала.

— Вшивают его, что ли?

— Ну да. Побеги орешника гнут и сплетают.

— И что, вправду не промокает?

— Нет, конечно. А ты что, первый раз такую надеваешь? У меня была когда-то. Не слишком красиво, зато удобно.

Анора повертела шляпу в руках, бросила на сундук, где уже отдыхал ворох торопливо перемеренных вещей, и выжидательно посмотрела на подругу.

— Так и будешь стоять голая? — поинтересовалась та.

— А тебе завидно?

— Орешков оставить?

— А ты там что, уже все добила?

Анора бросилась спасать тающие в смеющемся рту Орелии гостинцы. Кто-то не удержал равновесия, и все закончилось хохотом и потасовкой на застеленном толстыми шкурами полу. Потом, лежа на боку и выискивая в меху чудом уцелевшие медовые шарики, Орелия сперва закатывала их в глубокий пупок Аноры и лишь затем выковыривала языком и губами. Анора вытянулась в струнку и с наслаждением извивалась бедрами.