Черный Баламут. Трилогия - Олди Генри Лайон

Не смешно ли? — татуированный мальчишка восстал против Гангеи Грозного!

Грозный моргал, сбрасывая непрошеные слезы, загоняя раздражение в самый глубокий подвал души, и думал, что вместо одного ответа перед ним на полу лежат два вопроса.

Первый — послушный до самоубийства, второй — дерзкий… до самоубийства.

Лучше бы они сбежали.

Было бы проще.

За резными дверями высотой в два человеческих роста раздался удар гонга. Смущенный какой-то удар. Робкий. Так скребется в дверь боязливый слуга, опасаясь пинка или чашки в голову.

— Великий раджа Стойкий Государь желает посетить… э-э-э… желает посетить своего родича, гордость кшатрийского рода! — прозвучало снаружи.

— Я счастлив встретиться с великим раджой! — через плечо крикнул Грозный, прекрасно понимая: привратник не зря сбился во время объявления. А мог не сбиться — мог подавиться и умереть от удушья. Безвременно. Раньше Слепец никогда не позволял себе скромного желания «посетить своего родича и гордость…» Раньше это звучало как «иметь счастье предстать перед Дедом Кауравов, наилучшим из знатоков Закона, блюстителем праведности и кладезем благих знаний!»

Впервые регент понял с предельной отчетливостью: его внуки давно выросли, а средний даже успел уйти дымом в небеса.

До сих пор это не ощущалось как реальность.

Да и внуки… так их звал лишь Дед, и то про себя. Для остальных они считались племянниками.

Створки дверей разошлись в разные стороны, и Грозный увидел Слепца. Раджа шел строгий, прямой, тяжелые руки его лежали на плечах двух старших сыновей, и глазенки Бойца с Бешеным прямо-таки лучились ненавистью.

Ненавистью к нему, к Гангее Грозному.

А сам Гангея был счастлив. Лишь сейчас он всем сердцем ощутил, что означает на самом деле несостоявшийся побег Первого Колесничего. Нет, не разрушение предположений, в которые так удобно было верить!.. не преступное своеволие при потакании царевичей, нет, нет и трижды нет! Просто Дед Кауравов слишком привык всегда оказываться правым. Вот и сейчас, когда выстроенный им храм рухнул, он в первую голову почувствовал себя взбешенным, поддавшись губительным страстям, вместо того чтобы оглядеться и успокоиться.

Дернуть кончик седого чуба, улыбнуться во весь рот, заставив ненависть во взоре правнуков смениться изумлением… Былой Гангея смотрел на мир из глазниц старого владыки, порывистый юноша, способный завалить рыбачку на дно челна, даже не задумавшись о последствиях, и дать тяжелейший обет, и отказаться от счастья в пользу отца.

Внук и правнуки шли к Деду через всю залу.

Рослые, тяжкоплечие, налитые силой… что с того, что один слеп, а двое других еще малы!

Наша порода.

Наша.

Лунная династия.

— Мне сказали… — начал было Слепец, демонстративно забыв испросить у старшего родича позволения начать.

Грозный перебил внука:

— Тебе сказали лишь часть правды. Умолчав о главном: до сегодняшнего дня я всерьез подозревал тебя в тайном убийстве твоего брата Панду, а также в многократных покушениях на братних сыновей. Цель: устранение угрозы единоличному царствованию и наследованию трона Бойцом! Средство: этот всецело преданный тебе человек (кивок в сторону Первого Колесничего) и его юный сын, фаворит твоего первенца. Для этого я и велел арестовать обоих, дабы лично провести допрос и узнать правду.

Слепой раджа умел держать удар. Грозный тайно восхитился невыразительностью лица внука, лишь пальцы резко сжались на детских плечах, не позволив Бойцу с Бешеным вслух оскорбить Деда.

Мальчишки еле слышно зашипели от боли, разом прикусив языки.

Да еще поднял голову от холодного пола татуированный сын Первого Колесничего.

— Я слушаю, — ледяным тоном заявил Слепец. — Продолжай, Дед. Или нам лучше остаться наедине? И Грозный покачнулся, как от пощечины.

— Я продолжу, — в монолите голоса Гангеи еле заметно змеились трещины. — Я продолжу, потому что здесь все свои. Ты, законный владыка Города Слона, твои наследники, один из которых воссядет на отчий престол из дерева удумбара, а сотня других примет бразды правления в иных городах Великой Бхараты, и, наконец, верные из верных, незаслуженно оскорбленные… мной.

— И ты, о лучший из знатоков Закона, — еле заметно кивнул слепой раджа. — Ты тоже здесь.

— Да. Но я не вечно буду здесь, что бы ни думали вы все по этому поводу. Ты знаешь, я дал обет и честно выполнил его. Поэтому я так и не свершил «Конского Приношения» и «Рождения Господина», хотя меня дружно подталкивали к этим обрядам. Не свершишь их и ты, по известным нам обоим причинам. Но твой

старший сын… возможно. И Великая Бхарата вновь станет Великой Бхаратой!

Грозный помолчал, прежде чем добавить:

— Да, станет. По нашей воле, а не из прихоти взбалмошного небожителя, чье покровительство уже стоило мне многих погребальных костров. Я никогда раньше не говорил с тобой об этом и сейчас не буду. Добавлю лишь: мне было бы стократ легче, если бы покушение на покойного Альбиноса и его потомство оказалось делом твоих рук! Стократ. Бороться с людьми проще, нежели с богами, твоя бабка, пахнувшая сандалом, могла бы подтвердить мои слова, будь она жива! Но я все-таки попробую.

Каменной статуей, храмовым истуканом из чунарского песчаника стоял Слепец, во все глаза глядели на Деда Боец с Бешеным, забыв моргать, недвижно лежал на холодном полу Первый Колесничий, а его дерзкий сын Карна уставился на Грозного снизу вверх, по-кошачьи вывернув голову, и злоба сверкала во взоре подростка.

Цари! Владыки! Талдычат бхут его знает о чем, а ты тут валяйся на полу кулем дерьма…

— Что ты намереваешься делать, опора рода? — тихо спросил Слепец, и Грозный втайне порадовался, что внук не спросил больше ни о чем.

— Я собираюсь одолжить у тебя Первого Колесничего. Ненадолго. Чтобы искупить свою вину соответствующим возвышением. Я намерен отправить его во главе посольства в земли ядавов.

— Ядавов? Отправить послом?! Зачем?! И к кому?!

— Разреши мне умолчать об этом. И без того слишком много случайностей бродит у нашего дворца.

— Хорошо. — Слепец потрепал своих мальчишек по кудрявым макушкам и снова опустил ладони на их плечи. — Хорошо… Позволит ли старший родич мне удалиться?

— Позволю, — очень серьезно ответил Гангея Грозный. — Позволю, мой господин.

Посольство во главе с отцом Карны уехало на следующий день. Им было поручено отправиться на юг, в Коровяк, где и отыскать некоего юнца-вришнийца из племени тотема Мужественный Баран, того, о ком все чаще говорили, будто он

— земное воплощение Опекуна Мира.

Множество легенд, где вымысел сплетался с правдой теснее слоев металла в булатном клинке, бегали взапуски от Ориссы до Шальвапура — легенд об этом

юнце.

Которого звали меж людей Черным Баламутом.

Богатые дары везли послы. Многажды кланяться было велено им. Кланяться и славословить. А потом передать Черному Баламуту послание Грозного. Из рук в руки. Чтобы глаза аватары Опекуна прочитали:

«Понимая, что сила моя и опыт нужны державе, я остаюсь верным слугой хастинапурского трона, хотя годы и гнетут меня немилосердно. Старость — время размышлений во спасение души, а не деяний во благо страны, невмоготу мне видеть, как безвременно гибнут молодые родичи, раскачивая тем самым основание престола. Если таинственные и внезапные смерти не прекратятся, полагаю наилучшим удалиться в отшельническую пустынь и посвятить остаток дней своих замаливанию грехов, а также аскетическим подвигам. Ибо не вижу иного способа воздать за смерть братьев или внуков, поскольку в случай не верю, а имени обидчика не знаю. Сын Ганги, матери рек, и Шантану-Миротворца, прозванный глупцами Грозным».

Послы говорили потом женам, что лицо Черного Баламута в тот момент, когда он читал послание Грозного, донельзя напоминало лик Вишну-Дарителя — каким бог изображен на парковой стеле хастинапурского дворца. Вьющиеся кудри волнами зачесаны от лба вверх, где и собираются в тройной узел-раковину с воткнутыми павлиньими перьями, тонкая переносица с легкой горбинкой, чувственные губы любовника и флейтиста всегда сложены в мягкую девичью улыбку, уши украшены живыми цветами, скулы и подбородок выточены резцом гениального скульптора, а иссиня-черная кожа слегка блестит, подобно коралловому дереву.