Шантарам - Грегори Робертс

— М-да, задачка не из легких, — пробормотал я. — Если всюду развесили объявления об их розыске… Черт!

— Ты поможешь нам, Лин? Нам жалко этого медведя. Любовь — это очень особенная вещь. Раз у этих двух людей такая большая любовь — пусть даже к медведю, — то ее надо поддержать, правда?

— Так-то оно так…

— Ну так что? Ты поможешь?

— Ну разумеется, я буду рад помочь, если смогу. А ты, в свою очередь, не сделаешь одну вещь для меня?

— Конечно, Лин. Все, что хочешь.

— Достань, если получится, одно из этих объявлений о розыске с фотографией медведя и дрессировщиков, ладно? Я хотел бы сохранить его на память.

— На память?

— Да. Это долго объяснять… Не надо искать специально, просто, если увидишь, возьми для меня, ладно? У вас есть какие-нибудь идеи насчет спасения их?

Мы остановились возле трущоб. Закат погас, на побледневшем небе появились первые звездочки. Вопящие и бесчинствующие ватаги ребятишек стали разбредаться по своим хижинам, где дымыли в остывающем воздухе плитки, на которых готовили ужин.

— Нам пришла в голову идея, — говорил Джонни, пока мы быстро шли знакомыми закоулками, обмениваясь приветствиями со встречными, — что надо переодеть медведя в кого-нибудь другого, чтобы его не узнали.

— Не знаю… — протянул я с сомнением. — Он ведь очень большой, насколько я помню.

— Сначала мы надели на него шляпу и пиджак и прицепили к нему даже зонтик, чтобы он был похож на парня, работающего в конторе.

— Ну и как, был он похож на такого парня?

— Да не очень, — ответил Джонни совершенно серьезно. — Он был похож на медведя, на которого надели пиджак.

— Иди ты.

— Правда-правда. Так что теперь мы думаем надеть на него такую большую магометанскую одежду — ну, знаешь, какую носят в Афганистане. Она закрывает все туловище, и в ней только несколько дырок, чтобы высунуть голову, смотреть и дышать.

— Бурка?

— Вот-вот. Ребята пошли на Мохаммед Али-роуд, чтобы купить самую большую бурку, какая там есть. Они должны были уже… Ага! Они вернулись. Теперь мы можем примерить бурку на медведя и посмотреть, что получится.

Мы подошли к группе людей, стоявших около хижины, в которой я жил и работал почти два года. Среди них было человек десять мужчин, столько же женщин и детей. И хотя я покинул джхопадпатти, убежденный, что не смогу больше жить здесь, меня всегда охватывали приятные воспоминания, когда я видел маленькую скромную лачугу. Она приводила в ужас иностранцев, которых я изредка приводил сюда, и даже некоторых индийцев, навещавших меня, — Кавиту, Викрама. Им казалось невероятным, что я добровольно прожил здесь столько времени. Они не знали, что всякий раз, попадая сюда, я испытывал желание махнуть на все рукой и отдаться течению бедной и непритязательной, но зато пронизанной любовью и уважением жизни, слиться с морем человеческих сердец. Они не могли понять меня, когда я говорил о чистоте жизни в трущобах — они видели вокруг только грязь и убожество. Но им не довелось жить здесь и убедиться, что для того, чтобы сохранить себя в этой юдоли надежды и печали, люди должны быть абсолютно, феноменально честны. Источником их чистоты служило то, что они были честны прежде всего перед самими собой.

Когда я увидел свой старый и любимый дом, мое бесчестное сердце в очередной раз всколыхнулось. Я присоединился к собравшимся около него людям и вытаращил глаза при виде огромной закутанной в какую-то хламиду фигуры. Голубовато-серая женская бурка полностью укрывала стоящего на задних лапах медведя. Он возвышался над окружающими на целую голову, и я невольно спросил себя, каковы же должны быть габариты женщины, для которой это одеяние предназначалось.

— Святой блин! — вырвалось у меня.

Бесформенная фигура сделала несколько неуклюжих шагов и, покачнувшись, опрокинула табурет и горшок с водой.

— Ну и что, — рассудительно произнес Джитендра. — Просто это очень высокая, толстая и… неловкая женщина.

Тем временем медведь опустился на все четыре лапы и заковылял дальше, глухо и недовольно рыча.

— Или это низкая, толстая и… рычащая женщина, — продолжал Джитендра.

— Черт побери, где ты видел рычащих женщин? — возмутился Джонни Сигар.

— Ну, не знаю… — защищался Джитендра. — Я только хочу помочь…

— Если вы выпустите медведя в таком виде, то поможете ему снова попасть прямиком в тюрьму, — заметил я.

— Может, опять попробовать шляпу с пиджаком? — предложил Джозеф. — Только надо взять пиджак другого фасона.

— Вряд ли тут фасон виноват, — вздохнул я. — Как я понял, вам надо незаметно доставить медведя в Нариман-пойнт, чтобы полиция вас не остановила?

— Да, Линбаба, — ответил Джозеф. Казим Али Хусейн уехал на шесть месяцев со всей семьей отдохнуть в своей родной деревне и оставил вместо себя Джозефа. Человек, жестоко избивший в пьяном виде свою жену и наказанный за это всеми жителями джхопадпатти, стал теперь их лидером. За годы, прошедшие после злополучного инцидента, он забросил алкоголь, вернул любовь жены и завоевал уважение соседей. Джозеф участвовал во всех заседаниях совета поселка и различных комитетов и занимался общественно полезным трудом усерднее кого бы то ни было. Он совершенно изменился, вел трезвый образ жизни и так отдавался служению на общее благо, что когда Казим Али назвал его в качестве своего временного заместителя, других кандидатов никто не стал предлагать. — Около Нариман-пойнт стоит грузовик, — продолжал Джозеф. — Водитель говорит, что возьмет Кано и дрессировщиков и отвезет их в Уттар Прадеш, недалеко от Непала. Там, под Горакхпуром, их родина. Но сюда он боится ехать и хочет, чтобы мы привезли медведя к нему. Но как это сделать, Линбаба? Как отвезти туда такого большого медведя? Полицейский патруль сразу увидит его и арестует. И нас арестуют тоже за то, что мы помогаем беглому медведю. И что тогда? Поэтому мы решили замаскировать его.

— Кановале кахан хай? — спросил я. — А где дрессировщики Кано?

— Здесь, баба, — ответил Джитендра, подталкивая ко мне двух дрессировщиков.

Они смыли с себя синюю краску, покрывавшую обычно их тела, и сняли все серебряные украшения. Длинные локоны и косички они упрятали под тюрбаны и надели простые белые рубахи и брюки. Лишенные украшений и экзотической окраски, они стали меньше и незаметнее и не выглядели больше фантастическими существами, порождением сверхъестественного духа.

— Кано может сидеть на тележке? — спросил я дрессировщиков.

— Да, баба! — с гордостью отвечали они.

— И сколько времени может он просидеть на ней?

— Час просидит, баба, если мы будем стоять рядом и говорить с ним. Может быть, и больше часа, если не захочет пописать. Но он всегда говорит нам, когда хочет это сделать.

— А он усидит на тележке, если мы будем ее катить?

Они стали обсуждать этот вопрос, а я тем временем объяснил окружающим, что имею в виду небольшую тележку, на которой торговцы развозят в поселке фрукты, овощи и другие продукты. Когда такую тележку разыскали и привезли, дрессировщики возбужденно замотали головами и подтвердили, что Кано согласится сидеть на ней. Они добавили, что на всякий случай можно привязать медведя к тележке веревками и он не будет возражать против этого, если ему объяснят, что это необходимо. После этого они спросили меня, что я задумал.

— По дороге сюда мы с Джонни прошли мимо мастерской старого Ракешбабы, — сказал я. — В мастерской горел свет, и я увидел много разобранных скульптур Ганеша[177]. Некоторые из них очень большие. Они сделаны из папье-маше, а внутри полые, и потому не тяжелые. Я думаю, ими можно закрыть голову Кано и его туловище, когда он будет сидеть. Их можно украсить шелковыми ленточками и повесить сверху гирлянды цветов.

— Значит, ты хочешь… — пробормотал Джитендра.

— Замаскировать Кано под Ганеша, — закончил за него Джонни, — и повезти его на тележке прямо по улице до самого Нариман-пойнт, как будто это культ Ганпатти. Ты это здорово придумал, Лин!

— Но Ганеш Чатуртхи закончился, Линбаба, — возразил Джозеф, имея в виду, что праздничные процессии больше не таскают по всему городу сотни фигур Ганеша размером от двух-трех десятков сантиметров до десяти метров, чтобы отвезти их на пляж Чаупатти и скинуть в море в присутствии миллионной толпы зрителей. — Я сам был в меле[178] на Чаупатти, но это было на прошлой неделе.

— Знаю, я тоже был там. Поэтому эта идея и пришла мне в голову. Мне кажется, это не страшно, что праздник закончился. Лично я не удивился бы, увидев Ганеша на тележке в любое время года. А вы разве удивились бы?

Ганеш был, пожалуй, самым популярным из всех индуистских богов, и я очень сомневался, что кому-нибудь придет в голову останавливать и обыскивать процессию, везущую его фигуру.