Том 6. Наука и просветительство - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любящий Вас М. Г.
2.07.2002
Дорогая Наталья Васильевна,
Спасибо Вам за рассказ. Мне отплатить нечем, и я решаюсь вместо себя послать Вам книжку рассказов моей жены – может быть, Вам понравятся. Зовут ее Алевтина Михайловна, и она помнит, что когда-то говорила с Вами по телефону.
Поздравляю Вас с окончанием книги о Бажане: это подвиг. Я его читал меньше, чем Тычину и Рыльского, но к стихам его всегда чувствовал близость, он казался мне украинским аналогом к русскому П. Антокольскому (который его переводил), а к Антокольскому я смолоду привязан, хотя издали встречал его только раз в жизни. Вы встречались с писателями вживе, я слышал от Вас редкие упоминания, не напишите ли Вы о них подробнее? Советская эпоха кончилась, молодым она непонятна, теперь наша последняя забота – записать что-то о ней с археологической точностью. У меня это могут быть только воспоминания о книгах (я 33 года служил в Ленинской библиотеке – писал аннотированные карточки на всю поэзию, выходившую в центральных издательствах тиражом свыше 20 000), а у Вас – и о людях, это важнее. У меня два года назад вышла книга «Записи и выписки», заметки из записных книжек и мелкие ненаучные статьи и воспоминания, – боюсь, что я не решился Вам ее послать. Если да, то напишите мне, и я решусь.
Мы с вами разминемся во второй раз: в Варшаву я в этом году не поеду, по нынешней сквозной теме у меня материала нет и собрать его я не успел, весь этот год у меня был очень напряженный. Наверное, и Тат. Влад. не поедет по той же причине: ей, кроме прочего, приходится прирабатывать переводами, жить научным сотрудникам по-прежнему трудно. Поэтому, пожалуйста, когда будете смотреть на коллег и на город, помните, что это Вы смотрите за двоих.
Я испугался, когда Вы написали, что Ваша мама передо мной испытывает священный трепет. Мне казалось, что я не страшный, и уж во всяком случае не мог быть ни большим, ни страшным в таком добром доме, как Ваш. Возраст сейчас такой, что приходится оглядываться на жизнь, в ней было много неуютного, но две вещи были главные: я всю жизнь занимался тем, что мне было интересно (а если не было, то умел себя заинтересовать), и мне бог посылал хотя бы на короткие встречи много хороших людей – таких, как Вы. Я не очень хороший человек, мне есть за что быть собой недовольным, но я стал ободрять себя мыслью: если хорошие люди ко мне хорошо относились, то, может быть, что-то во мне для этого было. Всякое Ваше письмо будет для меня большой, большой радостью.
Пусть Вам будет полегче. Перед Вашим мужеством и долготерпением я преклоняюсь давно и всегда. Спасибо за ободрение о том, что и Вы, и Бажан тоже плохо слышали. А я себе напоминаю, что когда-то, задолго до службы в Институте русского языка, я случайно был там и слышал разговор старого профессора Р. Аванесова – он был совершенно глух. «Ну, – думаю я, – если глух главный московский специалист по фонетике и орфоэпии…» – и становится утешительнее. А вообще, по моему замкнутому характеру, глухота чаще бывает приятна, чем неприятна, так что, пожалуйста, не думайте о ней.
Всегда Ваш М. Г.
2.08.2002
Дорогая Наталья Васильевна,
Спасибо Вам за книгу, и спасибо за то, что в конце этой книги есть Ваша фотография, – я как будто повидался с Вами. Прочитал я мало: сперва – все стихотворные цитаты насквозь, потому что оказалось, что я Бажана никогда по-украински не раскрывал, довольствуясь переводами Антокольского; а потом (Вы будете смеяться) главу про Бажана – редактора энциклопедии. Потом напишу почему. Книга дважды замечательная: во-первых, это памятник писателю того времени, которое мы помним, а многие торопятся забыть, а во-вторых, потому, что в ней есть глава про стих, и, может быть, хоть некоторые из тех, кто будут писать книги о других поэтах, оглянувшись на нее, вспомнят, что стихов без стиха не бывает. Очень интересные таблицы, очень интересные параллели в развитии украинского и русского стиха советского времени (если я правильно понимаю, некоторые тенденции русского стиха усиливались в украинском, а некоторые ослаблялись); я мечтал дожить до времени, когда найдутся ученые, чтобы написать историю «советского стихового сообщества» (вещь такая же реальная, как, скажем, «балканское языковое сообщество»), но, видимо, это откладывается до следующей исторической эпохи. Если у Вас есть хорошие ученики, то, даря им эту книгу, говорите: «если будете писать о поэтах, то пусть, кроме главы о стихе, у вас будет еще такая же надежная глава о стиле (о мовостилистике, если есть такое слово?) – мы с этим не успели управиться, а вы извольте». Я завидую Вам, что Вы знаете и помните живых поэтов, мы с Вами при встречах разговаривали о стихе, а не о поэтах, но даже по единичным Вашим обмолвкам я понимаю, сколь многое не вместилось в жанр и стиль Вашей книги. Если бы нам случалось теперь видеться, я ловил бы и записывал бы ваши воспоминания, как когда-то запоминал рассказы Сергея Боброва.
Про энциклопедию я стал читать потому, что меня самого почти без спросу назначили научным начальником редакции литературы и искусства в большой Российской энциклопедии, которую торопливо готовят едва ли не как памятник Путину. Вот что значит дожить до нашего возраста: тебя ставят на любое место как украшение, а ты красней. Разумеется, я ничего не значу, а все статьи заказывает и перелицовывает само издательство, но я не представлял себе, как плохо это делается. Первым выходит том «Россия», в нем статьи о периоде русской литературы, одна другой хуже, о советской литературе – такая, что первокурсник написал бы
