Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Прозоров Александр Дмитриевич

– По Ильиной от Торга пойдешь, там вскорости – по правую руку. Корчму Одноглазого Карпа спросишь… Карпу можешь от нас поклон передати.

– Передам… А на ручье Федоровском?

– Апраксий-кузнец. Мастерскую спросишь.

Пока Авраамко носился по всему городу по корчмам, сам великий князь, переодевшись в простое платье, вскочил на коня, да поехал на Плотницкий конец, на Щитную. Нельзя сказать, что послать ему было некого, просто хотелось самому все разузнать, лично, да и по городу проехаться, полюбоваться – почему бы и нет-то? Господин Великий Новгород Вожникову нравился, и не потому, что красив. Москва тоже красива, да вот, в отличие от Москвы, окромя красоты хором да храмов, чувствовался в Новгороде некий свободный дух, дух вольных мастеров, купцов, артельных… всех тех, кто мало от кого зависел… разве что от самого Господина Великого Новгорода.

Проехав по широкому мосту через Волхов – именно отсюда скинули в реку незадачливого боярина Божина, – Егор спешился и взял коня под уздцы – слишком уж людно бы он торговой площади: азартно торговались, продавали, покупали, обманывали, по кошелям шарили…

Ученный жизнью, князь схватил одного такого ухаря за руку, прикрикнул строго:

– Не повождляй!

Воренок оказался совсем мелким, лет, наверно, двенадцати, безмозглым еще шкетом. Заныл, размазывая по всему лицу сопли:

– Пусти-и-и, дяденько. Не виноват я – бес попутал и кушать хотца!

– Ишь, кушать ему хотца… ага…

Благостно щелкнув воренка по лбу, Вожников наподдал ему ногой, чтоб впредь неповадно было, да пошел себе дальше, по пути прикупив сушеных тыквенных семечек… Вспомнились вдруг Барселонское графство, Матаро, Манреса… Черная Святая дева с горы Монтсеррат… и жуткий кровавый маньяк – большой любитель таких вот тыквенных семечек. Господи, ну и времена ж были! Вроде совсем еще недавно – и пары лет не прошло – а вот уже и почти забылось все, затерялось за каждодневными неотложными делами.

Перекрестившись на высокую каменную церковь Бориса и Глеба, Егор свернул на Ивановскую улицу, застроенную усадьбами богатых купцов, пузатыми торговыми складами и рвущимися к небу церквями, одна другой краше. По-купечески осанистая – Иоанна на Опоках, главный храм торговых гостей, товарищества «ивановского ста» храм, дальше, почти сразу, по улице – подтянутая и строгая церковь Святого Георгия, за ней виднелись серебристые купола церкви Успения и храма Параскевы Пятницы, а уж за ними сияли в голубом небе золоченые кресты величественного Никольского собора.

Сев на коня, князь поехал по мощенной дубовыми плашкам Пробойной, что тянулась через весь Славенский конец, «пробивая», нанизывая на себя, улицы – Лубяницу, Буяна, Рогатицу, Иворову, Славкову. За мостом через Федоровский ручей Пробойная переходила в Большую Московскую дорогу, пересекавшую под прямым углом улицы Федорова, Никитина, Молоткова, а – следом за нею – и Щитную.

Усадьбы покойного мастера Федота, Онцифера Лютого сына, показал первый же пробегавший мимо мальчишка – махнул тонкой, в цыпках, рукою:

– А вона, за теми липами как раз и она.

Гостя – Вожников представился княжьим дьяком – впустили сразу, распахнули настежь ворота. Хорошая усадьба – добротный, на пол-локтя выше прилегающей улицы, двор. Специально так делали, заметали на усадьбу с улицы землю да песок, мостили, чтоб все стекало со двора на улицу, а не наоборот. По весне было очень удобно – никогда не стояли во дворах лужи, а вот на улицах, особливо которые не мощены… Бывало, и коровы топли!

Без особого результата переговорив со вдовой да сыновьями, «дьяк» велел привести в горницу подмастерий и слуг, всех до одного, включая самого последнего привратника, коли такой имелся.

Привратник на усадьбе покойного щитника имелся, он же – и сторож, он же – и прислуга за все: молчаливый юнец с вытянутым белесым лицом и бесцветными пустыми глазами. Сказать по правде, он сразу же показался Егору полным идиотом или, уж по крайней мере, олигофреном в стадии легкой дебильности, из которых обычно состоит аудитория почитателей телевизионных ток-шоу и прочих «великих праздничных зрелищ», типа торжественного концерта к очередному юбилею какой-нибудь госслужбы.

Вожников подобный тип людей хорошо знал, потому и с привратником повел себя правильно – поначалу наехал, а потом чуть приотпустил, улыбнулся:

– Так-так и ничего не видал, а? Никто чужой в тот день на усадебку не заглядывал, с хозяином твоим, Федотом, царствие ему небесное, не говорил?

– Да вроде нет, господине. Вот и Антипе Федотыч и Иване Федотыч никого не видели.

– Так они в мастерской были. А ты вспомни получше – может, все ж таки кто-то и заглядывал, хоть и ненадолго? Рыжий такой?

– Не. Рыжего точно не было.

– А какой был?

Вожников подспудно искал чужака, бесследно исчезнувшего Илмара Чухонца, доверенного слугу боярина Данилы Божина… но почему-то не находил. Но ведь, если он убил, так кто-то его должен был видеть, если не на усадьбе, так поблизости… ведь свидетели же утверждали, будто видели выбегающего с Федотова двора дюжего рыжего парня с окровавленным ножом! Они и признали – Илмар Чухонец-то был! Правда, лично князю допросить тех свидетелей – ключевых! – увы, не удалось, хоть имена их проведенным до того розыском уже были известны. Олекса со Славны, приказчик – третьего дня отправился с торговым караваном в Ригу, непутевый Никифор с Рогатицы от лютого безденежья подался к ушкуйникам в Хлынов, а Илья с Лубяной, известный по всему Славенскому концу пьяница, от пьянства и помер, не так давно. Напился, упал в лужу, да и захлебнулся вусмерть! Бывает… Только нынче уж как-то странно – все один к одному, никого не допросить по новой.

И еще мелькнул один тип по имени Ондрей, он-то вроде как про убийство щитника и возвестил, на видоков ссылаясь. А потом все и завертелося!

Приметы того Ондрея имелись, правда сам он, как водится – пропал, что и понятно – вполне мог опасаться за свою жизнь, как лицо, непосредственно подстрекавшее людей к мятежу.

А ну-ка…

Егор вытащил из кошеля свиток:

– А вот такой, случаем, не заглядывал: худой, сутулый, лицо белое, волосы да борода курчавые, светлые, глаза темные… Да, прыщи еще! Двойственный такой тип, с одной стороны – басен, с другой – прыщавый… Непонятный такой.

– Вот точно, господине, что непонятный! – вдруг осенило слугу.

Произнесенный князем эпитет словно бы включил что-то в его мозгу, нажал какую-то важную кнопку – непонятный, ага! «Есть такая буква!»

– Дак, правда и есть, – привратник закивал, обрадованно щурясь, вот ведь – услужил-таки столь важному господину – дьяку! Знал бы он, кем вообще говорит…

– Непонятный, тако! Ликом басен, да прыщи, борода светлая… С хозяином недолго беседовали, я так, краем уха слыхал – ворота чинил, прибивал досочки, вот посейчас сразу-то и не вспомнил, покуда ты, господине, про непонятное не сказал. Он и говорил непонятно!

– Как это непонятно? – удивился Вожников. – Не по-русски, что ли?

– По-русски, да не по-нашему. «Зачэм», «почэму», «исчо» – вот эдак!

А парень-то вовсе не такой дурак, каким с первого взгляда кажется, – усмехнулся про себя Егор. С Ондреем этим обязательно разобраться нужно! Найти… если выйдет.

– Хозяин еще с ним расспорился, – тем временем припомнил слуга. – Враз чужака опознал – а тот еще и говорит, будто с пятины Деревской, да лжа то! Вот Федот Онциферович ему так и сказал, да пригрозил разобраться. Хозяин вообще чужих не любит… не любил…

– Пригрозил, говоришь? Так-так…

В корчме Одноглазого Карпа, что на Витковом переулке, Авраамка ничего вызнать не смог. Сам корчмарь, Карп, вертлявый, с засаленными рукавами, лишь отмахивался – мол, какие тут еще стригольники? А когда отрок передал поклон от Онфисы, так и совсем едва не получил от трактирщика в глаз! Едва уклонился, да со всей поспешностью вылетел стрелою на улицу.

– Иди, иди отседова, черт худой! – кривя желтое лицо, плевался вослед Одноглазый. – Ишшо раз придешь – без ног останесси!