Пастырь Добрый - Сергей Фомин

258

Епископа Арсения (Жадановского). См. прим.

259

См. прим.

260

 См. прим.

261

 См. прим.

262

 См. прим.

263

 Автор воспоминаний — Антонина Михайловна Волкова (28.2.1898 — ?) — духовная дочь епископа Арсения (Жадановского) и о. Алексия Мечева. На квартире А. М. Волковой Батюшка часто встречался с «чудовскими» — прихожанами закрытого Чудова монастыря в Кремле.

264

Об о. Валентине Амфитеатрове см. прим.

265

См. прим.

266

См. прим. и прим.

267

Священник Константин Димитриевич Всехсвятский (17.1.1871 — 4.6.1957) — родился в с. Некоуз Мологского уезда Ярославской губернии в семье священника. Окончил Ярославскую духовную семинарию и Московскую духовную академию (1895) со степенью кандидата богословия. Преподавал в Астраханской духовной семинарии на кафедре истории и обличения русского раскола, а потом был переведен в Самарскую, где трудился на кафедре философии, логики и психологии. Рукоположен во иереи (14.1.1901) и назначен одним из соборных священников в подмосковном Богородске, где преподавал Закон Божий в городском училище и гимназии. Переведен в Москву (1904) в храм Свт. Николая в Кошелях у Устьинского моста, близ Воспитательного дома. Одновременно был законоучителем в различных женских гимназиях: Енгалычевой на Таганке, Винклер — на Чистых прудах (вместе с о. Алексием Мечевым), Потоцкой — на Пушкинской площади; а также в мужском реальном училище Лашука у Красных ворот. Священник в храме Сщмч. Власия в Староконюшенной (1916). В последнее время служил сначала одним из священников, а потом настоятелем храма Прп. Сергия в Рогожской (1920). В 1935 г. по болезни и семейным обстоятельствам вышел за штат; посещал ближайший храм Прор. Илии Обыденного (см. прим.), где помогал священнослужителям. В неопубликованных воспоминаниях о «Дедушке» (так называли о. Константина его духовные чада) говорится: «Покойный о. Алексий [Мечев] и сын его о. Сергий очень уважали Дедушку, хотя взгляды его на церковные дела и о. Сергия были неодинаковы. Одна из духовных дочерей последнего, Манюшка Тимофеева, запросила его, к кому ей теперь обращаться. — «Обращайтесь к Дедушке, — он в Москве отец отцов, первый и лучший духовник». — «Батюшка, да ведь он непоминающий!» — «Ну, ничего, это не мешает ему быть лучшим духовником!» Дедушка при жизни о. Алексия был его другом и охотно принимал его «сирот», стараясь им помочь. Но церковной позиции о. Сергия он не разделял и даже осуждал. Раз он очень искусил Манюшку. Сидя за трапезой, он сказал, что о. Сергий еще молод, почти мальчишка, а очень много на себя взял. Манюшка вскочила из–за стола и, не подойдя к Дедушке под благословение, ушла со словами: «Константин Дмитриевич, до свидания. Я не могу слушать это о моем духовном отце». Решила больше к Дедушке не ходить. Она написала об этом о. Сергию, но тот ответил опять советом обращаться к Дедушке. За послушание она пошла на исповедь к о. Константину, но исповедовалась очень обще, «как у чужого». Пошла в церковь, но в душе было смущение. Вернулась и попросила у Дедушки прощенья. Дедушка ответил: «А я и не сердился на вас. Напротив, меня тронула ваша искренняя и преданная любовь к духовному отцу» («Соль земли» Сост. С. В. Фомин. М. «Паломник». 1998. С.30).

268

Гимназия Елизаветы Владимировны Винклер, в которой одно время преподавал Батюшка, была протестантской, двое из преподавателей были атеистами, а большинство учащихся происходили из семей весьма далеких от Церкви. До нас дошли фрагменты воспоминаний о пребывании о. Алексия Мечева в этом учебном заведении. Первое принадлежит одному из его сослуживцев по гимназии Винклер: Я встретился с о. Алексеем впервые в 1905 году в крохотной комнатке под лестницей, в доме церкви Троицы на Грязях (на Покровке), где помещалась тогда еще прогимназия Винклер. С тех пор мы виделись два раза в неделю в учебное время в течение тринадцати лет, пережили вместе тяжелые времена войны, революции и разгрома. Лица немногочисленных, но очень разнородных преподавателей всегда принимали приветливое выражение, когда быстрой нервной походкой, придерживая рясу одной рукой, широко размахивая другой, задыхаясь от поспешного вхождения по лестнице, появлялся в учительской о. Алексей, приветливая улыбка которого не покидала его лица, пока не заходила речь о серьезных вещах. В наших незатейливых товарищеских разговорах, какие мы вели на переменах, чтобы дать отдых усталым от урока мозгам, о. Алексей всегда охотно принимал участие, весело смеялся комическим выступлениям некоторых из нас и никогда не показывал вида, что его призвание — вести иные беседы. Но когда одному из нашей среды пришлось переживать тяжелую семейную драму, он подолгу тихо говорил о чем–то с о. Алексеем. Постоянно бросалось в глаза: встреча учениц с «маленьким батюшкой» в коридоре или зале; она сопровождалась шумными возгласами и обступанием его толпою, между тем как отношение к преподавателю Закона Божия другого исповедания ограничивалось сухим поклоном, а иногда сопровождалось боязливым взглядом. Бывали обстоятельства, когда о. Алексей глубоко входил в жизнь учащихся. Они были, вероятно, нередки, но, по понятным причинам, оставались большей частью скрытыми. В одном случае ученица 6–го класса по какой–то причине хлебнула нашатырного спирта и пролежала несколько дней в больнице. О. Алексей тотчас посетил ее там, а затем способствовал успокоению пострадавшей и тех, кого взволновало это происшествие. Скромно и застенчиво проводил свою деятельность в гимназии о. Алексей, никому не навязывая своих взглядов, едва заметно показывая вид, когда что–то ему бывало не по душе. Но тихий свет, исходивший от него, влиял, хотя и безсознательно для нас, на всех соприкасавшихся с ним, невзирая на глубокое различие взглядов и образа жизни. Мы даже не знали, что этот свет являлся только слабым отблеском того яркого душевного огня, которым он жег и целил сердце людей, алчущих света Фаворского. Жизнеописание… С.38—39. Отец Алексей Мечев с детьми А вот что вспоминал назначенный в 1905 г. в гимназию Винклер на должность председателя педагогического совета некто А. Воронец: В маленькой фигурке отца Алексея, казалось, ничего нет телесного; это был лишь клубочек до крайности напряженных нервов. Манеры, походка и телодвижения изобличали впечатлительность и глубокие переживания, тщетно скрывавшиеся молчаливостью и стремлением всегда поместиться в тени от других, быть незаметным. На уроках А. А. Мечева я не был ни разу, но был отлично осведомлен, благодаря рассказам моих дочерей, учившихся в гимназии Винклер, и их подруг. С формальной стороны А. А. Мечев не исполнял требований действовавших программ; он не требовал зубрения текстов из катехизисов, молитв и рассказов из Священной истории; он не требовал даже ответов от учениц; он спрашивал и отвечал сам. Все ученицы имели полный балл. Не было случая, чтобы А. А. Мечев поставил кому–нибудь балл 4. Такая система преподавания имела при добавочных обстоятельствах, о которых я упомяну, несомненно педагогическую ценность. Ведь в то время Закон Божий был официально главным учебным предметом. Действовало правило, по которому учащийся, аттестованный по Закону Божию неудовлетворительным баллом, автоматически получал пониженный балл за поведение. Наименьший удовлетворительный балл 3, по пятибалльной системе, поставленный в выпускном аттестате по Закону Божию, являлся как бы удостоверением политической неблагонадежности. Между тем преподавание Закона Божия сводилось, в сущности, к пустой и весьма нудной формальности. Большинство законоучителей относились к делу формально и преподавали главным образом догматическую часть. А. А. Мечев держался иного направления, он вел беседы с ученицами относительно евангельской морали. Далеко не все семена, брошенные добрым законоучителем, пали на добрую почву. Дело в том, что А. А. Мечев был настолько снисходителен и мягок к ученицам, что последние злоупотребляли его добротою и невзыскательностью и много шалили на уроках, не слушали того, что им говорилось. Безконечная снисходительность А. А. Мечева отнюдь не была проявлением безразличного или апатичного его отношения к педагогической работе; он не был уставшим, флегматичным учителем, которому решительно все равно, что делается на уроке, лишь бы его самого оставили в покое. Он страдал от невнимания учениц, от того, что евангельская проповедь скользит мимо ушей шаловливых девочек, но он не мог принудить учащихся быть чинными на уроке. Не мог не потому, что он не умел водворить порядок, а потому, что всякое принуждение было чуждым его характеру. Принцип непротивления злу злом был руководящим во всех поступках А. А. Мечева и был доведен им в жизни до христианского предела; этот принцип в соединении с безконечной любовью к людям, истинно христианской любовью, и со всепрощением органически не мог вызвать даже напускной строгости, повышения голоса и какой бы то ни было требовательности. Конечно, ученицы этого не понимали, они пользовались по–своему безграничной добротой учителя и делали все, что хотели. Но никогда на уроках А. А. Мечева не было ни одной дурной шалости. Выявлялись детская резвость, шумливость, проказничество, но ни одна шалость не принимала некрасивой формы, потому что в присутствии такого человека, каким был А. А. Мечев, смолкали все дурные инстинкты. Обаяние его душевной чистоты сообщалось всем, приходившим с ним в соприкосновение. Я помню случай, как в учительской один из преподавателей, природный и профессиональный шутник, случайно занявшийся педагогической деятельностью, забавляя сослуживцев веселыми рассказами, перешел границы пристойности. Шумный смех сменился щемящим конфузом, когда веселившиеся взглянули на вспыхнувший на лице А. А. Мечева румянец и на дрожащую страдальческую улыбку. Но зато как от души и заразительно смеялся А. А. Мечев, когда слышал остроумные и безобидные шутки. Можно ли было признать А. А. Мечева, применяясь к требованиям старой школы, хорошим законоучителем и каковы были результаты его преподавания? Если судить о работе учителя по экзаменационным ответам учащихся, то следовало бы поставить суровый приговор: ученицы, в общем, ничего не знали. То есть они не знали того, что полагалось знать по программе, что можно было только зазубрить без понимания по существу. Многие ученицы не слушали объяснений А. А. Мечева. Из тех же, которые слушали, часть осталась равнодушной, а часть, вероятно очень небольшая, усвоила истины высшей нравственности. Такой результат, формально ничтожный, следует признать существенно важным. Необходимо еще отметить, что А. А. Мечев по своему почину практиковал, так сказать, экскурсионный метод: он водил учениц в приходскую церковь, где был настоятелем, в свободное от богослужения время и, объясняя устройство церковное, показывал облачения, священные сосуды и т. д. Эти экскурсии производили огромное впечатление на всех без исключения учениц; они, кроме того, получали некоторые познания по богослужению и, следовательно, усваивали часть действовавшей программы. Как законоучитель в гимназии А. А. Мечев принимал участие в молебнах перед началом учения, в официальных панихидах и т. д., уступая обыкновенно первенствующее место или приходскому протоиерею, или законоучителю старших классов, так что за десять лет мне пришлось видеть А. А. Мечева не более трех раз в активной службе. Эти службы не производили особого впечатления, так как в молебнах и панихидах священник говорит очень мало и стоит спиною к молящимся. Надо было видеть выражение лица А. А. Мечева, чтобы понять его отношение к службе; и вот на тех службах, когда А. А. Мечев участвовал в сослужении, ничего не говоря, но стоял боком к публике, можно было заметить, что А. А. Мечев сам молится. Его моление не имело ни малейшего внешнего эффекта, но глубокая сосредоточенность взгляда, отрешенность от действительности, выдавали проникновенное отношение к богослужению и отсутствие обычного равнодушия большинства священников. А. А. Мечев редко говорил поучения, а те, которые я слышал, произвели на меня большое впечатление своею особою простотою: никакой витиеватости, никаких признаков красноречия, не было и цитат, как будто говорил не представитель духовенства, а рядовой педагог, но при этом исключительно ласковый с детьми. В заседаниях педагогического совета А. А. Мечев говорил мало и редко, но переживал много. Когда кто–нибудь высказывался не в пользу ученицы, А. А. Мечев сидел с опущенными глазами и страдальческим видом; когда раздавалось слово заступничества за провинившуюся или малоуспевшую, А. А. Мечев не сводил сияющих глаз с говорившего и улыбкою и нервными жестами как бы побуждал сказать еще в защиту «подсудимой». Разумеется, когда дело доходило до голосования, голос А. А. Мечева всегда принадлежал партии милосердия и снисхождения. Трудно описать старадания доброго законоучителя по поводу «разгрома», произведенного однажды окружным инспектором на выпускном экзамене по истории; тогда около десяти учениц получили неудовлетворительные отметки и должны были быть оставлены на второй год. Смятение в гимназии было великое, и больше всех волновался А. А. Мечев. Оставалось два–три дня до заключительного заседания педагогического совета, когда должно было быть запротоколировано оставление выпускных учениц на второй год. Никто не думал, что они могут быть спасены. Проштудировав устав женских гимназий, я нашел статью, по которой педагогический совет может признать экзаменационную неудачу случайной и противоречащей годичным успехам, а потому может игнорировать эту неудачу и присудить аттестат. Этот выход из положения я приберег в качестве сюрприза. Явившись на заседание, я нашел всех собравшихся в крайне удрученном состоянии, а на А. А. Мечеве, как говорится, лица не было. Бледный, осунувшийся и дрожащий, он подошел ко мне и, видя мое спокойное и даже бодрое настроение, нервно заметался, как бы отказываясь понимать мое жестокосердие. Мне стало до того жаль А. А. Мечева, что я отвел его в сторону и шепнул, что я уверен в благополучном исходе и что все сейчас узнают. Что сделалось с Алексеем Алексеевичем! Он чуть не бегом бросился к столу, сел на свое привычное место и затрепетал от радости со счастливой улыбкой на лучезарном лице. Происшедшая с ним перемена была замечена присутствующими, атмосфера безнадежности разрядилась, все ожили, и через несколько минут было вынесено милостивое постановление педагогического совета, не опротестованное потом и учебным Округом. Счастливое настроение охватило членов совета так сильно, что никому не хотелось расходиться; был организован экспромтом товарищеский завтрак, на котором А. А. Мечев веселился без вина больше всех подвыпивших. В те годы, когда я встречался с А. А. Мечевым в гимназии Е. В. Винклер, я не знал, что он пользуется огромной популярностью как духовник и утешитель прибегающих к нему за моральною поддержкою. Сопоставляя все свои впечатления, я должен признать, что А. А. Мечев обладал тою духовною силою, которая способна делать чудеса. Душевная чистота, безконечная любовь, всепрощение и фактическая горячая вера, соединенные в одном человеке, должны были привлекать к нему «труждающихся и обремененных» для духовного успокоения. Там же. С.39—43; см. также с.43—45.