Рассказы - Леонид Соловьев

Звонко лопнуло за спиной стекло. Сергей Александрович подпрыгнул и схватился за сердце. Сконфуженный Смирнов, сидя на корточках, подбирал осколки; его костлявые колени углами торчали под тонкими протертыми брюками,

— Никуда не годятся нервы, — сказал Сергей Александрович.

Голос его подрагивал. Он подошел к Смирнову и положил на его широкое плечо свою маленькую сухую руку. Сплетение жил на руке было темным и резким.

— Бросьте, Смирнов. Подберет уборщица. Вы извините меня, Смирнов, я придираюсь к вам. Нервы никуда не годятся. Мы заработались с вами: слишком мало спим и совсем не отдыхаем. Я уже полгода не был в театре. Вы правы, Смирнов, лучше ходить небритым, зато высыпаться как следует...

Собственный голос слышался Сергею Александровичу издалека. Неожиданно он почувствовал стеснение в груди, пошатнулся, ахнул и схватился за что-то. По страшному грохоту и звону он понял, что опрокинул полку с посудой. Потом он услышал голос Смирнова:

— Вам плохо? Вам плохо?

«А мне действительно плохо», — удивленно подумал он и больше ни о чем не успел подумать — потерял сознание.

Мир возвращался к Сергею Александровичу не сразу — сначала в резком запахе нашатырного спирта, потом в смутных звуках человеческого голоса. Сергей Александрович с трудом поднял веки и сейчас же опустил: свет был невыносимо ярким.

— Вы меня слышите?

Он узнал голос фабричного врача и слабо, одним движением губ, ответил:

— Слышу.

Когда он снова открыл глаза, то увидел, что лежит на кушетке в амбулатории. Врач укоризненно покачивал головой.

— Неделя в постели и две недели абсолютного отдыха. Ни читать, ни писать, даже не думать по возможности. Существовать биологически. Понятно?

— Три недели? — переспросил Сергей Александрович и посмотрел на директора, точно моля о защите. — Я не могу.

— Или вы будете лечиться, — перебил врач, внушительно сдвинув брови, — или я заранее выпишу вам путевку в желтый дом. У вас абсолютное переутомление, мой дорогой, абсо-лют-ное! Понятно?

Сергей Александрович вздохнул и покорился. Директор приказал подать машину. Врач поручил санитару доставить Сергея Александровича домой.

— Я сам провожу, — вмешался Смирнов.

— Зачем же? — удивился врач, — Проводит санитар.

— Он не знает адреса.

— Шофер знает. К тому же Сергей Александрович в сознании. Может сказать.

— Меня это нисколько не затруднит...

Врач пристально посмотрел на Смирнова. Стекла очков поблескивали холодно, испытующе. Смирнов покраснел.

— Санитар может вам понадобиться... Вдруг несчастный случай. А я все равно свободен...

...Круто повернув, автомобиль выскочил из фабричных ворот на шоссе. Асфальт был голубым — в нем отражалось небо. Края шоссе были осыпаны желтым цветом акации. Машина шла ровно, мягко шелестя шинами. В лицо упирался ветер, захлестывал дыхание. Машина сбавила скорость; мотор звеняще завыл, одолевая подъем. Начались зеленые и розовые предместья.

Остановились у желтой невысокой калитки. Смирнов бережно взял Сергея Александровича под локоть. Сергей Александрович вырвался и с досадой сказал:

— Вы считаете меня наполовину подойником, Смирнов. Вы ошибаетесь, уверяю вас.

На желтые стены дома облокотились тополя и березы. Земля похрустывала под каблуками. Смирнов позвонил. За дверью послышался перебивчатый чокот каблучков.

Дверь открыла Ольга, дочка Сергея Александровича. «Почему так рано?» — хотела спросить она, но только ахнула, увидев иссиня бледного отца.

— Пустяки, — сказал Сергей Александрович, судорожно глотая слюну. — Я просто заработался. Мне дали полторы недели отпуска.

— Три недели, — поправил Смирнов.

— Полторы неделя отпуска. — упрямо повторил Сергей Александрович. — Вас не спрашивают, Смирнов! Вы бы лучше побрились!..

Ольга схватила его за руку и увела в спальню. Смирнов остался один.

На пианино стояли те же китайские вазы, так же сурово смотрел со стены бородатый Галилей. Жестко отсвечивала накрахмаленная скатерть. Комната отражалась в паркете, как в тусклом зеркале. Все было чистым, блестящим, не холодным; даже мраморная группа «Материнство», освещенная солнцем, казалась прозрачно теплой, восковой.

Смирнов осторожно сел на диван и увидел в зеркале свое лицо. Небритое и скуластое, оно показалось ему отвратительным. Воротничок был серым, галстук — смятым и перекрученным. На сорочке бледно розовело пятно.

Смирнов закрыл воротничок, сорочку и галстук отворотами пиджака и сразу стал похож на бродягу, как их рисуют в юмористических журналах. Рукава были коротки; очень некрасиво вылезали из них большие красные руки, похожие на гусиные головы. Смирнов хотел встать и уйти, не дожидаясь Ольги, но не успел. Четко отстукивая каблучками, она вошла в комнату.

— Что вы ежитесь? — спросила она. — Нездоровится? Может быть, дать вам аспирину?

— Немного знобит, — соврал Смирнов, — пряча под диван ноги в давно нечищенных, рыжих ботинках.

Она принесла ему стакан чаю. Он пил и рассказывал о ходе опытов, о несчастьи, случившемся с Сергеем Александровичем, о советах врача. Внезапно он побагровел и чуть не уронил стакан: увидел широкие черные полосы под своими ногтями. Он сразу вспотел, вынул носовой платок и сейчас же сунул его обратно в карман: платок был очень грязным. Вытереть пот рукавом он при Ольге не осмеливался. Она как нарочно, пристально смотрела на него.

— Вы не были у нас целых две недели, — сказала она. — Неужели действительно вы так заняты?

Она сидела около окна, ветер шевелил тонкую прядь ее черных волос. Губы горели на смуглом ее лице. Она прищурила глаза и нетерпеливо сдвинула брови. Смирнов ответил:

— Работы очень много... Я бы и сегодня не попал к вам, но некому было проводить Сергея Александровича... Кроме того, как мне кажется, вы предпочитаете общество Зорина...

Она молчала. Часы звонко отсчитывали секунды. Она сказала с печальным вздохом:

— Вы врете, вас не знобит. У вас грязный воротничок, и вы его прячете.

Смирнов заерзал на стуле. Вместо кашля он издал невнятный стон. Ольга добавила еще более печально:

— И ногти не чищены, и носовой платок, как половая тряпка.

— Это неважно. — пролепетал Смирнов.

Свои губы он чувствовал неповоротливыми, деревянными.

— Очень даже важно! — рассердилась она. Можно подумать, что наши молодые инженеры получают по три рубля в месяц. Ходят рваные, нечесаные. Ведь поймите наконец, Смирнов, что, помимо всего прочего, вы срамите республику!..

— Меня автомобиль ждет, — заторопился Смирнов.

Ольга проводила его до калитки. Он шел, немного отставая, чтобы она не видела его рыжих, потрескавшихся ботинок.

Фабрика окрашивала карамель импортной краской. Сергей Александрович задался целью выработать краску из советских материалов. Успешное разрешение этой химической проблемы обеспечивало республике экономию валюты, фабрике — рост, Сергею Александровичу — славу и, может быть, даже орден. Сергей Александрович был честолюбив и не скрывал этого.

Директор освободил Сергея Александровича от мелкой текущей работы и предоставил для опытов специальную лабораторию. В это время Смирнов только что окончил химический институт и пришел на фабрику для прохождения заключительной годовой стажировки. Его назначили помощником Сергея Александровича.

Всю зиму они вдвоем сидели в лаборатории с утра до ночи, без выходных дней. Закончив шестьдесят с лишним опытов, Сергей Александрович убедился, что отправная точка была неверной. Пришлось начать сызнова. Второе крушение произошло на восемьдесят четвертом опыте. Сергей Александрович три дня раздумывал над допущенными ошибками, потом начал новую серию опытов. На этот раз он был уверен в успехе.

Сто десятый заключительный опыт сразил его. Но он прятал тревогу: он всегда гордился настойчивостью и выдержкой.

...Проснулся он поздно, в сумерках. Он смотрел в окно, как в темную воду. Над подушкой была пришпилена к обоям записка Ольги: «Ушла в райком, вернусь в семь вечера». Сергей Александрович посмотрел на часы. Она должна была притти с минуты на минуту. Он решил поругать ее за скверную привычку портить обои, пришпиливая записки булавками, но скоро забыл об этом, увлеченный мыслями об опытах.

Незаметно для себя он очутился — в халате и туфлях за письменным столом. Из среднего ящика он достал блокнот, наполненный формулами и схемами. Процесс последнего опыта он помнил очень ясно, во всех подробностях. Он проверил каждую схему и не нашел ошибки.

— В чем же дело, чорт побери? — задумчиво пробормотал Сергей Александрович и вдруг похолодел при мысли, что опыт не удался случайно. Может быть, термометр испортился? Может быть, Смирнов перепутал реактивы? Эта мысль — подхлеснула его, и он яростно заскрипел пером, в десятый раз устанавливая теоретическую несомненность окончательной формулы.