Хроника времён царя Бориса - Олег Попцов

Власть делает устрашающие телодвижения, но никого это не впечатляет, потому как ничего не изменяется.

Мы успокаиваем себя, дескать, это удел переходного периода. Какая-то доля правды в этом утверждении, конечно же, есть, но вот какая?

Я думаю, что одним из очевидных просчетов модели переходного периода к рыночным отношениям оказались устойчивые иллюзии о всесилии экономических рычагов, которые исключают принципы вертикального управления, делают их ненужными. Это глубокое заблуждение. И дело даже не в том, что рынок не созрел и процесс его формирования идет мучительно. Центр отказывается от своего всевластия, решение большинства проблем передается на региональный уровень. Увы, но прямо пропорционально делегированию этих властных полномочий на нижестоящие этажи будет расти чванливость местной власти. Опять уроки истории. Имперское сознание никак не образ столичного мышления, будь то Москва, Киев, Минск. Имперское сознание имеет свой рисунок, чем меньше власть, тем больше желание её употребить. Разделение власти - вещь необходимая. Швейцар, из шести входных дверей закрывающий пять, думает не о согражданах и их удобстве, а о примате своей власти. Водрузившись у единственного входа, он властвует на этом пространстве. И ваше желание посетить ресторан подотчетно этому человеку - пустить или не пустить. Не действуют законы, не действуют решения правительства, не действуют указы Президента. Все ищут того, кто может приказать. И это не тоска по кнуту обычное, приземленное желание порядка, правил поведения. Рынок не исключает главу предприятия, владельца завода, рынок не исключает контроля и наказания. Спад производства страшит материальными потерями для общества, но немыслим в этом случае нравственный убыток. Люди, отвыкшие от повседневной работы, труда, с одной стороны, погружаются в мир оплачиваемого бездействия, с другой - утрачивают навыки, профессионализм. Нас захлестывает благополучие, рожденное посредничеством. Воруем, продаем, перекупаем, делаем вид, что не знаем - перекупаем ворованное. Настанет момент, когда вернуть рабочего в литейный цех, шахтера в шахту станет сложнейшей проблемой для общества. Неисполнение стало средой существования целой страны - вот суть проблемы. Власть президентская - это возвращение утраченной вертикали не монархического характера или пролетарско-диктатурного, а нечто иное, но не перечеркивающее привычного "Вот приедет барин, барин нас рассудит". Поэтому насущны два точных ответа на два точных вопроса: "Куда переходим?" и "От чего отталкиваемся?". Ответа на первый вопрос у нас нет, ибо ответ: "К лучшей жизни", - не есть определенность, ориентир, по которому может двигаться государство.

Мы знаем точно, от чего хотим уйти. Но мы не должны забывать другое: Россия - страна традиционного мышления, консервативная в своем подавляющем большинстве. Не учесть этой данности значит совершить непоправимую ошибку, выстраивая будущую модель государства. И монархия, и диктатура пролетариата, и диктатура партии (опять же суть монархия!) - всегда предполагали личностное начало власти как олицетворение могущества, справедливости, власти значимой, способной принять на себя ответственность. Чисто парламентская абстракция, в своем многоголосье, - скорее, слепок толпы, а не собранная целеустремленная власть. Ненавистничество непримиримых не списывается простым отрицанием - они не правы, потому что они ненавидят демократов. Они ищут изъян, способный объединить недовольство, и они легко находят его. Александр Проханов (апологет самой крутой реакции) утверждает - неважно, социализм, коммунизм (фашизм добавим от себя), капитализм... Проханов любит благоустроенную жизнь. "Не это важно, - говорит он, - важен порядок".

Как ни странно, слова Президента, сказанные на одном из съездов, а затем повторенные не единожды: "Надоели "измы": коммунизм, социализм... (и снова от себя - капитализм.) Построить достойную этого народа жизнь, достаток и мир - вот что важно", - по существу, созвучны требованию оппозиции.

Ельцин тоже желает порядка, но он настроен обнажить иную энергию порядка, ранее в обществе не обозначенную - энергию собственности.

Еще одно недавнее откровение, сделанное руководителем главной инспекционной службы Ю. Болдыревым. Бывший народный депутат Союза, представлявший леворадикальное крыло и без того левой Межрегиональной группы, отработав неполный год в качестве главного инспектирующего лица, в пространном интервью Би-би-си устало заявляет: "Я преисполнен был демократических надежд, плюрализма, поиска причин тоталитаризма. Сегодня я говорю: демократические страсти, консервативные страсти - все потом. Главное - стабилизация ситуации, её минимальное равновесие". От себя как бы раскроем скобки - порядок, ибо стабилизация и порядок отчасти синонимы.

Хозяйство, имевшее высочайший коэффициент кооперации: один завод делает карбюраторы и обеспечивает ими весь Союз, ещё один кондиционеры, и на который работает 40 заводов-поставщиков, а дальше СЭВ, практически повторяющий второй круг внутрисоюзной кооперации. И вдруг все эти немыслимые потоки грузов, сырья, комплектующих перерезаются границами, таможнями, и все разом стопорится, останавливается - вот основа хаоса. Цель, укладывающаяся в стреляющее слово "порядок", близка самым различным политическим силам. И не разное понимание методов достижения этой цели расталкивает их на противоположные стороны баррикад, а ревнивое желание их собственного полновластия над этим порядком. А это значит, никакой долговечной коалиции быть не может. Почему именно полновластие? Страна не имела образа разделенной власти либо между фракциями, либо между партиями, как и внутри самой власти, именуемой ветвями - законодательной и исполнительной. Была одна партия, монополизировавшая власть. Была одна диктатура - диктатура пролетариата. Был один генеральный секретарь. Пришла власть, желающая стать другой, но не знающая, какой именно. Владельцем опыта предшествующей власти был аппарат. Демократы после августовских событий 1991 года воспользовались аппаратом, им не принадлежавшим. Свой же за столь скоротечный срок создать немыслимо. И тут встал вопрос, кто кого переварит: демократия аппарат или аппарат демократию. Увы, профессионализм, какой угодно: чиновничий, должностной, ранговый, отраслевой, министерский, партийный - оказался устойчивей. Партия не потеряла власть, она ненадолго одолжила её демократам, зная наверное, что отдает власть на сохранение аппарату, который растерявшиеся демократы призовут под свои знамена. Тот единственный партийно-хозяйственный и бесконечно советский, другого нет. А вообще демократам положено знать: аппарат создавался десятилетиями, он, и только он - носитель традиций власти. И все наши всхлипы и выкрики накануне летних событий в "Останкино", первый штурм телевидения и то, что правоохранительные органы республики испытывают нерешительность не по причине несовершенства законов и разлада между властью исполнительной и законодательной, а в силу осмысленного ожидания смены власти, потому как та, грядущая, национально-державная власть ближе им по духу и по сути. Держава без устрашения - не держава. Право уступать или не уступать, по сути, право властвовать. Сил, претендующих на это право, оказалось больше, чем само пространство власти. А это всегда опасность. Недостающую власть придумывают. В этом смысле демократическое правление отличалось, в государственном исчислении, одной особенностью. Ушел в прошлое Союз, перестали существовать союзные министерства, комитеты, но Москва осталась средоточием чисто российских забот. Подвластное пространство резко сократилось, а аппаратный муравейник разросся не только до союзных размеров, но и превзошел их.

В этом ещё один урок маловозрастной демократии. Вынужденно приняв под свои знамена практически весь старый управленческий аппарат, власть лишила себя возможности дарить места и назначения своим активистам. В этом нет ничего предосудительного, вне такой практики не существует ни одна власть. Но места ключевые, перспективные, "лакомые" уже были заняты не своими, и тогда для своих начали придумывать не менее значимые места, либо в противовес тем существующим, либо параллельно им. Так, вне осмысленной задачи, аппарат обрел импульс приумножения своего числа.

Демократы не оправдали надежд. В том прямолинейном понимании они не могли их оправдать. Не станем повторять причин, об этом сказано достаточно. Здесь роковую роль сыграла и сама атмосфера противоборства двух ветвей власти: исполнительной и законодательной. Конфликт, по многим позициям, был заложен ранее, ещё в союзные времена. В тех условиях становление идеи политического и экономического суверенитета России могло состояться только на базе съезда и парламента. Именно съезд российских депутатов противостоял союзным структурам, он имел иное демократическое наполнение. В отличие от союзного съезда он впервые был избран напрямую народом, без промежуточных коллизий: общественные организации, партийная квота и т. д.