Еврипид - Татьяна Гончарова

Впрочем, уже на следующий год его опять победил Софокл, «Антигона» которого надолго упрочила его славу как первого поэта Афин. Хотя по идущей от античности традиции принято считать, что Софокл избегал в своем творчестве злободневных проблем современности, та коллизия, которая лежит в основе «Антигоны», — трагическое, сплошь и рядом повторяющееся столкновение законов писаных и законов неписаных норм человеческой нравственности, это столкновение становилось все более характерным для жизни афинского общества. Те самые законы, на которых издревле зиждется мир и согласно которым поступает Софоклова Антигона, предавая земле тело своего брата, все чаще вступали в противоречие с волей имеющих силу и власть и считающих себя потому выше этих извечных и главных установлений. Таков у Софокла Креонт, фиванский правитель, запрещающий хоронить Полиника. Прекрасная, нежная дочь преследуемого Роком Эдипа, у которой после гибели братьев не осталось никого и ничего, Антигона не может нарушить даже перед угрозой смерти вечный закон уз крови и памяти о близких, связывающий воедино цепь человеческих поколений:

Закон богов, не писаный, но прочный,Ведь не вчера был создан тот закон.Когда явился он никто не знает.

Исполняя этот закон, греки (так же, как и другие древние люди, значительно сильнее, чем мы, ощущавшие нерасторжимую взаимосвязь с теми, кто уже покинул этот мир и в то же время пребудет вечно в своих потомках) совершали в традиционные дни возлияния медом, вином и молоком на могилах усопших словно бы затем, чтобы и там, в неизвестном и сумрачном мире, их дорогие и незабвенные вспомнили хоть на мгновение о тучных стадах на весенних лугах и жужжании пчел на цветущем миндале. В их представлении самое страшное для человека было остаться без погребения, и поэтому Антигона не могла даже помыслить о том, чтобы оставить на растерзание воронам труп своего любимого брата, врага и изменника Фив, несмотря на угрозы Креонта, ослепленного властью и возомнившего себя сильнее тех древних законов, о которых напоминает ему слепой прорицатель Тересий:

Нет, смерть уважь, убитого не трогай,Иль доблестно убитых добивать?

Креонт тоже по-своему прав, с точки зрения политической и гражданской: «Чтить мертвых — дело благочестья, но власть стоящего у власти преступать нельзя», но Софокл, понимая правоту Креонта, не признает ее и ставит выше извечную правду человечности и любви. Эту высшую правду Антигоны понимает и сын его, Гемон, он пронзает себя мечом у ног погибшей невесты, не в силах вынести этой утраты, не в силах воспротивиться жестокости мыслящего государственными категориями отца и не в силах ему простить. И Креонт, потерявший любимого сына, остается один на один со своей гордыней и властью, которая уже никогда не сделает его счастливым.

Как бы ни был Софокл, сын оружейника Софилла, привержен к демократии, в сколь бы дружеских отношениях ни состоял он с Периклом, ему тоже, по-видимому, становилось все тяжелее наблюдать, как соображения выгоды, откровенная тяга к богатству, невзирая на средства его приобретения, оттесняют на задний план исконные добродетели эллинов и делают просто смешными бескорыстие и справедливость:

Ведь нет у смертных ничего на свете,Что хуже денег. Города ониКрушат, из дома выгоняют гражданИ учат благородные сердцаБесстыдные поступки совершать.

Однако уже никакими силами было невозможно отменить или как-то изменить того, что так возмущало Софокла; ибо «древний родовой строй… оказался бессильным против победного шествия денег… и благочестивые пожелания, страстное стремление вернуть старое доброе время не могли заставить снова исчезнуть деньги и ростовщичество»[1].

Более снисходительный в отличие от Эсхила и Еврипида к несовершенству своих сограждан, Софокл был далек от того, чтобы прямо упрекать их в этом или пытаться поучать, считая достаточным уже то, что он являет в своих трагедиях образы идеальных и возвышенных людей, таких, как Антигона. Однако и он не мог удержаться порой, чтобы не отметить с горечью, что разум, делающий человека «чудесней всех чудес на свете», «толкает его то ко благим, то к позорным деяниям».

Софокл недаром напоминал согражданам о милосердии, поскольку политические и экономические интересы рабовладельческой верхушки афинского общества все чаще вступали в неразрешимые противоречия с теми понятиями общечеловеческого гуманизма, с позиции которого выступали и Софокл, и Еврипид, и многие другие поэты этого времени. Это стало особенно ясно, когда в 440 году стал проявлять намерение выйти из Морского союза остров Самос, по богатству и мощи всегда превосходивший остальные ионийские государства. Еще недавно его флот царил на морских путях к берегам Эвксинского Понта, и самосцы, привыкшие к самостоятельности и деловому размаху, с трудом выносили тяжелую опеку Афин. Вслед за Самосом стали выказывать недовольство Византий и города Халкидики, все это ставило под угрозу влияние Афин в проливах и у берегов Малой Азии, и Народное собрание постановило прибегнуть к самым решительным мерам. Однако сорок кораблей во главе с Периклом, отправленные на усмирение Самоса, потерпели поражение в морском сражении. Тогда афиняне решили выступить еще раз, и после более чем восьми месяцев тяжелейшей осады самосцы были вынуждены сдаться. Им пришлось отдать свой флот, срыть оборонительные стены и выплатить большую контрибуцию. Вслед за Самосом смирились Византий и города Халкидики, с которыми обошлись куда более милостиво, ограничившись лишь увеличением фороса.

Перипетии афинской политики, вызывавшие бурные споры в Народном собрании, пока не особенно интересовали Еврипида и почти не проглядывали в его произведениях, основной темой которых оставались романтические истории из жизни мифических героев с путешествиями в разные далекие земли и рискованными, необычными ситуациями, а также любовь. Это казалось многим афинянам неуместным на сцене, откровенный показ чувств рассматривался как вульгарное нарушение традиций трагической поэзии. И потому представленная Еврипидом в 438 году тетралогия «Критянки», «Алкмеон в Псофиде», «Телеф» и «Алкеста» вместо сатировской драмы не имели успеха и первая награда была опять присуждена Софоклу.

Трагедии начинались с пролога, где сразу же вкратце излагалось их содержание, главное место занимали большие, развернутые монологи героев и диалоги между ними («состязание в речах»). «Критянки» — это история критской царевны Аэропы, тайно влюбленной в молодого воина. Узнав об этом, разгневанный отец приказал греческому матросу утопить царевну в море, однако тот, сжалившись над девушкой, отвез ее в Грецию. Античные авторы рассказывают, что прекрасные арии из этой трагедии, в которых Аэропа изливала свою несостоявшуюся любовь, распевали в Афинах еще долго после того, как сам поэт уже умер. Необычен и сюжет «Алкмеона», совершившего тяжкий грех — убийство собственной матери, претерпевшего затем много страданий из-за чудесного ожерелья Гармонии, дочери Ареса, и в конце концов погибшего из-за него, так и не смыв с себя страшного преступления. Непривычные для афинян чувствительность, мелодраматизм этих пьес многим показались чересчур вычурными и искусственными. Во всяком случае, злоключения Телефа, раненного копьем Ахилла мизийского царя, который отправился потом, следуя предсказаниям оракула, искать исцеления и претерпел много опасностей в стане ахейцев, показались чрезвычайно забавными семнадцатилетнему юноше Аристофану, будущему великому комедиографу. Даже через тринадцать лет он не мог освободиться от этого впечатления и вставил в свою комедию «Ахарняне» ряд эпизодов, безжалостно и метко пародирующих наиболее патетические сцены из «Телефа», где царь Мизии, переодетый нищим, выясняет отношения с разрушителем Трои Агамемноном.