Залежалый товар - Робер Бобер

19

Перешитая, почищенная, выглаженная и подлеченная, но усталая от прожитой жизни «Месье ожидал» в середине шестидесятых годов оказалась в одном из залов музея Карнавале на выставке под названием «Париж, 1944–1954».

Эта выставка продолжала ту, что была открыта с 11 ноября по 31 декабря 1944 года в связи с Освобождением Парижа, но по замыслу рабочей группы должна была быть расширена за счет предметов быта. Предполагалось, что, впервые увидев многие вещи в экспозиции, посетители почувствуют себя свидетелями собственной жизни. Поиск этих предметов, который, как полагали, будет долгим, трудоемким и тонким делом, был поручен нескольким специалистам.

Установка, данная историками в самом начале проекта, сводилась к следующему: экспонировать не то, что красиво, а то, у чего есть история, и то, что ее рассказывает.

Так что никакой одежды от Кристиана Диора, Жака Фата, Жанны Ланвен или Скьяпарелли — только то, что встречается на улице.

Вот почему Одиль, ставшая одним из этих специалистов, в поисках одежды, вышедшей из того же ателье, что и «Не зная весны», уже взятая ею у подруги, чудом натолкнувшись на «Месье ожидал», поспешила, не торгуясь, купить ее.

Итак, более тематически, нежели хронологически, выставка продолжала ту, что прошла в 1944 году.

Как и в прошлый раз, экспозиция была наполнена героическими картинами: сделанные из булыжника и мешков с песком баррикады, откуда французы бросают гранаты; изготовление бутылок с зажигательной смесью; спасатели общества Красного Креста; танковое сражение в Люксембургском саду; брошенный немецкий танк; парижане, приветствующие прибытие войск маршала Леклерка; де Голль возле Триумфальной арки и Леклерк перед Нотр-Дам; трехцветные флаги и флаги союзников в окнах и на автомобилях; скомпонованные в гигантскую фреску двадцать восемь парижских газет, вышедших в один и тот же день с одинаковыми заголовками «Смерть бошам и предателям!».

Посетители выставки шаг за шагом продвигались по всему десятилетию, из года в год; они были современниками этих лет, представленных здесь как прошлое, и пришли, казалось, не для того, чтобы узнать, а чтобы подтвердить это. Лучше сказать, чтобы вспомнить.

Преддверием к дальнейшей экспозиции стала эпоха вокруг 8 мая 1945 года; здесь были представлены фотографии, свидетельствующие о том, как люди переживали обновление, эти драгоценные моменты, когда личное перестает заслонять общечеловеческое: дети, играющие в мяч; велогонки на Зимнем велодроме; раздача мешков с углем; вечер в опере; республиканская конная гвардия; премьера во дворце Шайо «Великого диктатора» Чарли Чаплина в честь Первой французской армии; и балы, много балов в ознаменование капитуляции нацистской Германии. Однако ни одной фотографии выживших в концентрационных лагерях и прибывших в отель «Лютеция». Глаза уцелевших, очевидно, не пригодились для истории повседневной жизни этого года.

«Сладость быть живым, горечь знания».

Под защитой стеклянной витрины экспонировались вышедшие в издательстве «Минюи» «Лицом к лицу с немцами» Поля Элюара, «Французская Диана» Арагона и «Молчание моря» Веркора…

С самого начала экскурсию по экспозиции воспоминаний сопровождала песня «Цветок Парижа» в исполнении Мориса Шевалье: «…ведь этот цветок, как цвет / нам возвращенных лет…»

Выставка 1944 года была свидетелем настоящего, а эта, двадцать лет спустя, — свидетелем прошлого.

В других витринах были представлены партитуры песен (так называемый «мелкий формат»), выбранные прежде всего по тому, о чем они рассказывают: «Мой джип и я», созданная для мюзик-холла «АВС» Роджером, «Все это далеко» Жоржа Ульмера, «Парни армии Леклерка» на музыку Ван Париса, «Париж — Эйфелева башня» в исполнении оркестра Жака Элиана. А на стенах — афиши мюзик-холла: Лина Маржи в «Альгамбре», Тони Мюрена в дансинге «Мирлитон», бульвар Батиньоль. И афиши кино: «Дети райка» Марселя Карне с Арлетти, Пьером Брассером и Жан-Луи Барро, «Битва на рельсах» Рене Клемана, «Молчание — золото» Рене Клера с Морисом Шевалье и Франсуа Перье и подписанная Жакленом очень красивая афиша «Золотой каски» с Симоной Синьоре и Сержем Реджиани.

На выходе из этого зала был представлен спорт.

Стоя перед фотографиями Робика, Виетто, Бобе, украшавшими обложки спортивных журналов, посетители, в основном мужчины, одетые так, как в те самые годы, походя меряясь своими прежними знаниями, вспоминали давние, то есть довоенные, времена: «А Роже Лапеби!» «А Антонен Мань, дважды победитель Гонки!» «Как Ледюк! Помните, он уже в двадцать восьмом пришел вторым…»

Этим мужчинам, объединенным возрастом и интересами, любующимся героями, даты побед которых обостряли их воспоминания, — им всем было не до бытовых предметов, таких, как скороварка, столь поражавшая многих женщин своим присутствием в те времена, хотя не все еще обзавелись ею сегодня.

Сильно увеличенная фотография Изиса[10] ясно указывала на то, что экспонировалось в последнем зале. На ней были изображены две женщины, идущие вверх по бульвару Сен-Мишель мимо кафе «Дюпон». На первом плане человек-реклама. На его щите афиша фильма «Потерянные сувениры» Кристиан-Жака в кинотеатре «Урсулинки». Здесь, в еще большей степени, нежели в предыдущих залах, была заметна кажущаяся мешанина, нагромождение прошедшего времени: коробочка с гидратом окиси лития Доктора Гюстена, тюбик зубной пасты «Эмай Диаман», пузырек бриллиантина «Роха», флакончик духов «Парижский вечер» от Буржуа, деревянный пенал с фиолетовыми чернильными кляксами, ручка из слоновой кости с линзой, позволяющей рассмотреть гору Сен-Мишель, коробочка перьев «Жильбер и Бланзи-Пур», газета «Неделя Сюзетты», бутылка глистогонного сиропа «Луна», коробка сигар «Эклипс», фонограф с рукояткой, его называли «Голос хозяина», с пластинкой на 78 оборотов «Где ты, любовь моя?» в исполнении Рене Леба, несколько рекламных афиш со злободневными слоганами: «Республики проходят, краски „Суде“ остаются», «„Том“ одевает молодежь на бульваре Пуассоньер, 30», «Антимоль Флай-Токс защищает на 100 %», «Вся свежесть овощей с „Поталюкс“», «Сильные женщины, делайте, как Сестры Петерс, одевайтесь у Тутмена — Елисейские Поля, 26».

В этом-то зале, где над экспонируемыми предметами висела фраза, взятая из каталога выставки: «Можно сказать: это предмет, которым я пользовался, — как говорят: это дом, где я жил», на демонстрационных манекенах были представлены две жакетки, вышедшие из одного ателье, одна из ткани «Клетка», а другая — из «Тонкого сукна».

Надо ли говорить, какой восторг испытали от встречи после пятнадцатилетней разлуки «Не зная весны» и «Месье ожидал»?

До сих пор я рассказывал все, что могу рассказать об их истории. То, что последует, будет лишь тем, что я мог бы о них рассказать, какие-то фрагменты жизни.

Став коллекционными предметами, «Не зная весны» и «Месье ожидал» поняли, что в музее, раз и навсегда закрепленные за безжизненными телами манекенов, они уже никогда не ощутят тепла населяющего их живого тела.

То, чем они теперь жили, что время вложило в них, было создано из того, без чего так трудно жить: из воспоминаний.

Теперь у них было вдоволь времени поговорить по душам.

Перед ними никогда не останавливались надолго; какая-нибудь женщина вдруг замедляла шаг, увлеченная воспоминаниями о танце, поцелуе, террасе кафе. Этого им было достаточно, чтобы возобновить разговор.

Группа школьниц помогла им пересилить волнение. Усевшись на пол с альбомами для рисования на коленях, девочки должны были по заданию учителя сделать эскизы одной, другой или обеих жакеток, добавив к ним какую-нибудь деталь: воротник, карман, линию плеча…

«Не зная весны» и «Месье ожидал» стали вспоминать пережитое у мсье Альбера, когда их еще было трое и они любопытствовали и вместе с тем тревожились, пытаясь вообразить себе свое будущее: «Когда с утра услышишь ты, как за окном две птицы / Уже кричат вовсю и не дают поспать…». Потом они вспомнили, когда и как они пережили расставание.

Они ничего не забыли.

Демонстрировать прошлое — это значит сказать, что оно было. Но кто вернется назад, чтобы измерить пройденное расстояние, понять, чем была их жизнь, оценить воплощенные планы, угасшие надежды; увидеть, что время привело в негодность, и осмыслить прежние радости?

Их переполняли воспоминания; воспоминания были разными.

Каждая слушала историю жизни другой.

— Занимаясь театром, — сказала «Месье ожидал», для которой уличная жизнь так и осталась тайной, — я поняла, что источник наших знаний — ателье на улице Тюренн. Но мне надо было прожить то, что я прожила не там, чтобы понять это.

Хотели бы они вернуться к первым дням? Они не знали. Если бы их тогда выбрали и купили, если бы им не пришлось решать, что делать в жизни, научились бы они жить? Нет, не жить: они были живы лишь потому, что одевали живых, — они научились БЫТЬ. И просто быть там, где в них нуждались, что, безусловно, избавило их от угрызений совести.