Крабат, или Преображение мира - Юрий Брезан

Чебалло утверждает, что и тут Хоулинг ломает комедию. Может, так оно и есть. Ибо Хоулинг несомненно - даже Чебалло не решается высказать на сей счет каких-либо сомнений - обладает необычайной эрудицией в нашей науке, он и сам при случае говаривал, что этот том энциклопедии держит в голове. Выступая на конгрессах, он всегда говорит без бумажки. Причем никогда не путает фамилии ученых или даты важных открытий, но старательно избегает приводить названия каких-либо мест, расположенных за пределами северной половины его родного континента. Чебалло утверждает, что Хоулинг в состоянии пригласить всех на однодневную экскурсию из Рима в Гибралтар на верблюдах, поскольку и Рим, и Гибралтар входят, по его понятиям, в Средиземноморье, а значит, от одного до другого рукой подать.

Несмотря на все это, старина Линдон Хоулинг лучше ориентируется в мире, чем Лоренцо Чебалло, и в этом подлинная причина вражды между ними, как и моей дружбы с Хоулингом.

Чебалло - единственный из корифеев нашей науки, который не подписал знаменитое обращение ведущих ученых мира, адресованное всем тем, на ком лежит ответственность за дальнейшее развитие событий на нашей планете, - как правителям, так и исследователям. Он обосновал свой отказ в сенсационном интервью, где назвал такие обращения пустой болтовней, поскольку машина агрессии и контрагрессии давно приобрела самодовлеющую силу и вышла из-под контроля даже самых влиятельных людей в мире. "Механизмы, - сказал он, - окончательно завладели положением, и человек, объект их произвола, напрасно тратит силы, ломая себе голову над тем, как следует жить дальше и стоит ли жить вообще".

Хоулинг, бывший одним из инициаторов обращения к разуму планеты, ответил Чебалло с кафедры Калифорнийского университета одной-единственной фразой: "Думать о жизни не имеет смысла только в том случае, если ты уже мертв".

Ян Сербин чувствовал себя сейчас бодрым, как никогда; он подошел к большому зеркалу в прихожей, и оно с присущей зеркалу достоверностью зеркально воспроизвело мужчину средних лет, приглаживающего щеткой густые, слегка тронутые сединой волосы и вполне довольного своим видом.

Он знал, когда и почему появилась эта седина - наивные тревоги той мучительной ночи, которых могло и не быть. Не было причины, из-за которой стоило бы поседеть.

Он надел коричневый костюм и нашел его унылым и старомодным, а галстук пошлым и безвкусным. Все равно теперь придется покупать фрак, подумал он, куплю заодно и костюм, так что и времени лишнего почти не уйдет, надо только узнать, куда за всем этим ехать.

Он обратился за справкой к первому попавшемуся служащему в сервис-бюро отеля, и тот, казалось, уже знал, когда и зачем этому постояльцу понадобится фрак. Не прошло и пяти минут, как он сидел в такси, водитель которого, одетый лишь с намеком на форму, обладал столь высоким профессиональным уровнем, что прекрасно говорил на двух иностранных языках и вполне мог служить гидом для интеллигентных иностранцев или же компетентным советчиком для приезжих, желающих сделать покупки в здешних магазинах. Благодаря этим его достоинствам удалось купить все необходимое - и даже лишнее - за очень короткое время, а на прощанье гид и советчик заметил, что ходить по магазинам с Сербином - одно удовольствие, поскольку он точно знал, что ему надо, и при его идеальной фигуре не возникало никаких проблем.

Ян Сербин усмехнулся - знал бы он, что моя идеальная фигура не старше этого костюма.

Он спустился в ресторан - вдруг захотелось выпить рюмочку коньяку и выкурить хорошую сигару. Огромный зал производил приятное и успокаивающее (Сербин чуть было не подумал: уютное) впечатление благодаря расчлененности помещения и умелому расположению столов и кресел, а может, также и благодаря ненавязчивой простоте обстановки, подобранной с большим вкусом; он сел за столик у окна.

Наискосок от него, ближе к середине зала и недалеко от бара, сидели две молодые женщины, беседовавшие как-то вяло; ни намека на веселость, грусть или волнение, они вполне могли бы и помолчать - время от времени они и впрямь замолкали. Та, что была поменьше ростом и потоньше - вероятно, еще совсем молодая девушка, подумалось ему, - почему-то привлекла его внимание, хотя ни в ее внешности, ни в манере держаться не было ничего такого, что могло бы привлечь внимание. Отнюдь не броская прическа - темные, слегка волнистые волосы коротко подстрижены; скромное, даже простенькое платье. Ничем не примечательна, только успел он подумать, как она на него взглянула.

В ее глазах читалась спокойная, уверенная в себе грусть.

Может ли грусть быть уверенной в себе? Линия рта у девушки не была грустной. Теперь она внимательнее слушала свою соседку, вероятно близкую подругу, разница в возрасте скорее всего невелика, вторая просто кажется намного старше. Холодные блестящие глаза, сильные кисти рук с короткими пальцами, на запястье широкий золотой браслет; беседуя, она рассеянно вертела в руках зажигалку, видимо машинально. Под шафрановой блузкой без рукавов ясно обрисовывалась высокая грудь; холеная кожа, покрытая южным загаром, крупный, беззаботно улыбающийся рот. Он задумался, подбирая эпитет, наиболее подходящий к ней, и остановился на слове "роскошная". Он горько усмехнулся. На месте Париса он бы наверняка вручил яблоко не той, какой следовало. Что он и делал, как только для этого представлялся приятный случай - впрочем, достаточно редко, а в последние годы и того реже. Приятность всегда оборачивалась для него неприятием, а иногда и неприятностями, о которых он, правда, довольно быстро забывал. Как если при сильном морозе схватиться мокрыми руками за железную ручку: лоскуток кожи непременно останется на ней.

Шафрановая блузка поднялась и пошла к выходу. Она была превосходно сложена и превосходно одета, но он даже не попытался представить себе, как она выглядит без одежды.

Пока она была тут, он чувствовал себя в безопасности, как бы по ту сторону решетки. В детстве он как-то оказался в зоопарке один у клетки с тигром. Я могу делать все, что захочу, а ты, тигр, ничего мне сделать не можешь. Теперь решетки не было, девушка могла делать с ним все, что захочет. Он вымученно улыбнулся ей и покинул поле боя, медленно переставляя негнущиеся ноги и втянув голову в плечи. Не заметив ступеньки, отделявшей эту часть зала, он споткнулся и чуть было не растянулся во весь рост на полу.

Наверху, в номере, он стал ругать себя за постыдное бегство, но тут зазвонил телефон.

Ее голос звучал прерывисто, как будто она еще не успела отдышаться после бега: "Я тоже порядочная трусиха. Но по телефону вам, наверно, легче быть храбрым".

Он спросил: "Не хотите ли поужинать со мной?"

"С удовольствием", - откликнулась она.

Но какая-то искра уже погасла.

Они сидели у окна в ресторане на телебашне Какнес, на высоте ста двадцати метров. "Хороший вид отсюда", - заметил он, и она принялась оживленно показывать ему все, что можно было увидеть: ярко освещенный город внизу, иллюминацию в парке Дьюргарден, озеро Мэлар на западе и архипелаг из десяти тысяч островков на востоке; но то, что он на самом деле хотел бы увидеть, наглухо захлопнулось для него из-за этой неожиданной близости. Ощущение чего-то родного и далекого, которое пробудило его интерес к ней и любопытство, куда-то улетучилось, и теперь девушка показывала ему город, а он показывал ей себя - этакий самоуверенный и опытный мужчина, знающий наперечет все правила игры и все станции, вплоть до конечной. Неторопливо выбирая вино и обдумывая все это, он уже знал, что будет спать с ней, - не потому, что этого желал, а просто потому, что это было конечной станцией того маршрута, по которому уже катил его поезд.

Но она отказалась от вина и вообще от крепких напитков и пила только грейпфрутовый сок, так что теперь, когда оживление ее прошло, поскольку показывать было больше нечего, а он растерялся, поскольку все станции перепутались, он вдруг почувствовал, что к нему медленно возвращается ощущение чего-то далекого и родного.

Или скорее все же родного и далекого. Его так и тянуло сказать ей: я вас уже где-то видел. Мне знакомо это лицо, кажущееся геометрически правильным овалом из-за того, что щеки, подбородок, надбровные дуги и сами брови имеют одинаковый округлый изгиб. Знаком мне и голос - низкий, мягкий, временами почти теряющий четкость звучания.

Он смотрел на ее руки, спокойно и уверенно орудовавшие ножом и вилкой, отламывавшие хлеб: ногти были холеные, но без лака, и никаких колец. Только теперь он заметил, что на ней вообще не было украшений и что она, по-видимому, не пользовалась ни губной помадой, ни карандашом для бровей,

Она рассказала забавную историю про барельеф из меди, никеля и эмали, висевший в вестибюле и, по замыслу автора, изображавший человека в мире сложнейшей техники будущего. При открытии барельефа некое важное должностное лицо заметило, какая жалость, что прекрасное произведение искусства так сильно пострадало при транспортировке. Она рассказывала, не стараясь развлечь и развеселить, с выражением грустной покорности судьбе. Или как бы раздваиваясь: одна развлекает мужчину беседой, вторая думает о чем-то печальном, не имеющем никакого отношения к ее рассказу. Потом она пошла звонить по телефону, а когда вернулась, сказала: "Ресторан скоро закроется. Если вы хотите побыть со мной еще некоторое время, мы могли бы уже сейчас уйти". Говоря это, она смотрела в окно, вероятно на озеро Мэлар, в котором он однажды чуть было не утонул. Голос ее звучал тускло и невыразительно.