Хакер Астарты - АРНОЛЬД КАШТАНОВ

Кроме, может быть, папы. Но уж очень они были разные. С детства мечтая быть таким немногословным и естественно мастеровитым (мужику мастеровитость естественна), как Иван Иванович, я стыдился отцовской суетливости. Мне казалось, Иван Иванович втайне над ним посмеивается.

В самом деле, Иван Иванович всегда посмеивался в усы – над пьющими из лужи воробьями, вороватой кошкой, собаками, соседями и соседками, по любому поводу, просто такой был взгляд. Как-то, сидя на камне, он посмеивался над мокрой рубашкой на веревке. Трепыхаясь на ветру, рубашка рукавом иногда дотягивалась до столба, а иногда не дотягивалась, и тогда Иван Иванович усмехался.

Он был наблюдателен по-детски, не по делу – замечал гриб под мусором, ягоду под гнилым бревном, белую голубку среди сизарей в небе, пуговицу на блузке соседки, не соответствующую другим в ряду, – вещи, не имеющие значения. И так же по-детски при этой наблюдательности оставался невнимательным, тут же терял интерес к находке и отвлекался другим.

19

Разговор с Сергеем Павловичем неожиданно продолжился, когда мы с Дулей пригласили его на нашу скромную свадьбу. Сергей Павлович с женой явились с набором серебряных чайных ложечек и заодно эксперт вернул рукописи Локтева, которые все эти три или четыре года продержал у себя. Мимоходом поинтересовался, не был ли Локтев репрессирован и не еврей ли он. Чего на свете не бывает, но я ответил, что не похоже. Я и теперь так считаю. Людей собралось много, поговорить не пришлось, и лишь когда мы покурили на прощание, он заговорил о том, как погибла Ольга Викентьевна. Удивился, что я не знаю о смерти, которая случилась в первый же месяц ее десятилетнего срока. Оказалось, Дуля знала, но не решилась рассказать мне. Сергей Павлович слышал от следователя, будто сокамерницы забили ее лопатами, когда рыли котлован. За что? Эту тайну я едва ли когда-нибудь узнаю.

20

Вошел в Google и набрал “А. Ф. Локтев”: ведь его рукописи и книги могли оказаться не только у меня. Вдруг я что-то о нем узнаю?

Программа выдала две с лишним тысячи ссылок. Первые страницы сообщали об одном умершем актере, еще о каких-то людях, но явно не об авторе книг. Просмотрев несколько десятков страниц, перестал листать: А. Ф. Локтевых оказалось слишком много. Набрал “Андрей Федорович Локтев”, “А. Локтев”, “Андрей Локтев” – было то же самое: или много не тех или вообще ничего. Андре Тевлок – ничего. Списал с книги имя по-французски и поискал в англоязычном Google – ничего.

Набрал “В. П. Кожевников”. Две тысячи сто восемнадцать ссылок! Из первых же узнал, что Владимир Петрович Кожевников, известный советский разведчик, родился в 1900 году, участник гражданской и Отечественной войн, участник Первого съезда народных депутатов Советского Союза… Кожевников оказался известным демократом времен Горбачева, видным деятелем перестройки. В самом начале перестройки в журнале “Огонек” появилась его сенсационная статья о внешней разведке Советского Союза, и большая часть страниц Интернета о Кожевникове касалась этой статьи. Она наделала много шума и в стране, и за границей. Став демократом, Кожевников смело разоблачал преступления органов безопасности, снимал покровы со служебных тайн, нарушал табу, где-то даже намекнул на “позорный послевоенный антисемитизм”, и вот в одном абзаце промелькнуло “Локтев”. Речь шла о лучших советских разведчиках за границей, репрессированных Сталиным. Но сказано было как-то невнятно: “несмотря на репрессии против родных и близких, несмотря на почти неминуемый арест, продолжали работать… В этом списке “продолжающих” был Алексей Локтев, но это, скорее всего, была опечатка, следовало читать Андрей. Кожевников снова использовал его имя в своих интересах. Дальше он писал обобщенно: некоторые в самом деле были арестованы и расстреляны, некоторых “по сути” сдали гитлеровцам, некоторые исчезли, и судьба их неизвестна.

Это было все, что смог найти.

Набрал “В. П. Кожевников Ядовитые корни”. Старая книга не получила, видимо, электронной копии и не попала в Интернет.

Когда шли прямые трансляции с Первого съезда народных депутатов, мы с Дулей замирали перед телеэкраном. Не то чтобы на что-то надеялись, но упивались каждым обличительным словом. А там, среди новых наших любовей, был, оказывается, Кожевников. Наверно, хорошо информированный Владимир Петрович смотрел на своих коллег-депутатов серьезно и брезгливо, как когда-то смотрел на молодого еврейчика, явившегося в дом с поручением от Ольги Викентьевны и снявшего ботинки с грязных носков.

Он снова обокрал Локтева. Ходил в “прорабах перестройки” только потому, что не было Локтева. Появись тот – кто знает, может быть, пришлось бы прорабу не посмертной судьбой других распоряжаться, а отвечать за собственные дела.

Не было никакой нужды рыскать по Интернету. Был Локтев делегатом Первого съезда, или был убит выстрелом в затылок на безлюдной улице, или умер от сердечного приступа в лагерях – что бы это мне сказало? Осталась проза. Тут Кожевников бессилен. Локтев может постоять за себя. Или же, наоборот, проза выдаст его с головой, и мы увидим мошенника или безумца. Проза обнаружит преступника вернее, чем любой государственный орган с научными специалистами, базами данных, электронной аппаратурой и изощреннейшими методами идентификации.

21

Не мне судить. Я переводчик, соучастник. Я даже не могу доказать юридически, что писавший по-французски Тевлок и Локтев – одно лицо. Перестановка слогов в фамилии для юристов – еще не доказательство. Ну и Бог с ними. “Боги Ханаана”, изданные в 38-м, начинаются так:

“Я сижу около древних развалин. В раскопе работает группа немецких археологов. Сейчас они спят. Над морем еще стынет тьма. На узкой полоске ближневосточного пляжа догуливает ночной бриз. Накатилась первая, еще осторожная волна и не успела схватить какой-то сор и унести с собой, как море начало накатывать всерьез, швыряя пену. У упаковочных ящиков проснулись, расхаживают среди бумажного сора и поклевывают что-то голуби, жертвенные птицы Иеговы.

Горизонт на западе темен, а здесь небо отделилось от вод. Высветилась линия берега. Она тянется далеко с юга на север. В этот утренний час Астарта требует спермы. Так она научена. Таков был закон ее матери Инанны: фаллосы мужей поднимаются к утру, когда Инанна восходит на небо, вслед за ней, как головы подсолнухов. Утро, а не вечер, приспособлено для возрождения. Как океанские воды тянутся к луне, начинают свое движение к солнцу жизненные соки, проходит усталость, и по утрам, разлепляя веки, мужи готовы стать отцами. Жены же – существа лунные и тянутся к мужьям по вечерам, едва уходит солнце и им становится неспокойно. Они успокаиваются, ощутив мужчину, проникшего в пещеру, засыпают, а утром торопятся стереть с лиц лунный след. Они боятся, что их застанут врасплох, румянятся, красятся, рисуют себе губы и глаза девственных блудниц.

Ханаанеяне отрекутся от богини плодородия, разрушат Дома Астарты и Ваала, уйдут к ассирийским, вавилонским, потом греческим, потом к римским богам, некоторые попадут к еврею Иегове и построят Дома ему. Труд этот тяжел, обтесывание камня занимает годы, и строители экономно используют старый тес развалин, так что, обнаружив развалины мечети двенадцатого века на прибрежных холмах, мы ищем в слое под ней развалины византийской церкви, еще ниже – иудейской синагоги, а ниже ее – храмы Астарты, финикийца Молоха, ханаанских Дагона или Ваала.

Я сижу около этих камней, положил на один из них тетрадь, пока он еще не нагрелся на солнце и можно не бояться прикоснуться к нему рукой. Курт Бухдрукер нашел вчера фигурку женщины, простертой перед мужчиной. По всем признакам ей три тысячи лет, это Астарта, распростертая у ног своего повелителя. Курт говорит, что это Ваал. Не исключаю этого. Все имена главных семитских богов – Ваал, Мардук, еврейский Адонай – в переводе означают одно и то же – “Господин”.

Когда первенцев приносили в жертву на алтарях храмов, девочки для жертвоприношения не годились. “Господин”, “Ваал”, “Адонай” и “Мардук” уже означали Владыку и право наследования. Но кем Он был раньше, когда еще не было этих имен, не было ни ханаанеян, ни евреев, ни ассирийцев, ни шумеров? Курт Бухдрукер, педантичный, упрямый, железный, сохранивший военную выправку и помешанный на оружии и национальной обиде, – он докопается. Обнаружит Его скелет, потому что в то время, когда не было в мире имен, у Него были скелет и клыки, самые сильные и страшные в стае. Он не сразу стал бестелесным. Сначала он был Вожаком.

Зимой земля покрывалась пышной зеленью, в листве сияли нарядные апельсины, под ногами валялись орехи и желуди. Стая, дрожа от холода, спала в пещере. Летом побережье превращалось в безжизненную каменистую пустыню, обжигающую ступни. Зато какой желанной была жизнь в марте! С далекой горы начинала сходить снежная шапка, сбегала потоками и струйками вниз, превращалась в ручей, он устремлялся к морю, омывая по пути округлые камни долины. Стая оживлялась. Молодые самцы задирали друг друга и гонялись за самочками. Те удирали, изображая ужас, но и сами старались задирать и привлечь к себе внимание. Зная повадку Вожака, матерые самцы старались держаться от Него в стороне, но всегда находились наглые, помоложе, с апломбом, и Ему все время приходилось доказывать, кто здесь самый сильный, кого-то отпихивать, огрызаться и устрашающе ворчать. Начиная с самого безобидного малыша, каждый на что-то претендовал, готов был добиваться своего, пока не получал трепку. Вся отрицательная энергия стаи шла снизу вверх от самого слабого к самому сильному и аккумулировалась в Нем. Если бы Он вдруг ослабел, кто-нибудь немедленно занял бы Его место, оттеснив на второе, но и на втором было бы то же самое, пока его не оттеснили бы в самый низ, к бесполезным старикам и беспомощному молодняку.